Моя книга

                                           Декабрь одного города                         

                                          Предварительная глава

Однажды мне пришли в голову два имени - Эн и Маринус. Я сразу поняла, что это за люди. Захотелось сделать их друзьями и дать им занятие. Например, пусть они... Пусть они, скажем, работают на местном телевидении, в отделе городских новостей. Но, конечно, мечтают снять когда-нибудь своё собственное кино. И я думаю, что они ещё снимут.
Через некоторое время я повстречала в парке двух молодых людей с камерами и штативом на плече. Скорее всего, это были они, Эн и Маринус.
Потом вокруг них возник город, которым управляет хороший человек. Например, по фамилии Аистов. Городской голова Аистов. Мне очень хотелось, чтобы у него было какое-нибудь увлечение, нехарактерное для руководящего работника. Так Аистов стал писать стихи, и город стал ещё более реальным.
В таком городе обязательно должен жить какой-нибудь очень сильный, очень необычный персонаж. И я придумала поющую Свету. И она согласилась стать хранительницей города.
Получилась довольно приятная компания. Неудивительно, что в неё попросились и были охотно приняты Изольда Петровна и Эзоп Иванович Пупкус - просто жители, которые делают уборку в своём доме, пекут пряники, а вечерами выходят на прогулку вдвоём.
Обо всех не расскажешь, только о некоторых. О некотором городе, некотором декабре, некоторых людях в декабре. Своими словами.


1 декабря


                                              Первое дело

Первым утром первым делом Эн перекинул на ту сторону очередную страницу календаря. Иначе он ничего не мог начать в этот день, не мог быть спокойным - как будто забыл купить свежего молока, забыл проветрить комнату и оттереть губкой коричневый ободок вчерашнего кофе внутри кружки.
Никогда не стоит забывать про самое первое дело.
Эн увидел на календаре двенадцатый, последний пейзаж: высокие прямые ели, бережно обложенные снегом, как ватой; их верхушки кренились книзу, как будто колпаки гномов. Из-за спин больших гномов выглядывали гномы поменьше, затем самые младшие - третье поколение. Всё начиналось и заканчивалось очень синим небом. И снежная вата на деревьях казалась сахарной.
"Месяц большого сладкого", - подумал Эн, возвращая календарь на гвоздик, вбитый в стену. Потом взял красный фломастер и обвёл все самые значимые числа, оставшиеся до конца года.
Календарь выглядел ломким и прозрачным, как последняя фаза лимонного леденца. Хотелось запить его - чем-нибудь простым и горячим.
Света на своей высокой башне пропела очередное первое утро.


2 декабря

                                                Поющая Света

В этом городе никто не боялся темноты. Даже малые дети бесстрашно просыпались ночью попить воды, им не чудился крокодил под кроватью и привидение за шкафом. Не стояло безмолвное чужое лицо в зеркале. Запоздавшие молодые девушки смело шагали вечерними улицами, шагали пустыми дворами и безмолвными парками. Уши их шапок не прислушивались чутко, ботинки не рвались вперёд. Родители не беспокоились за окном третьего этажа. Поющая Света хранила всех, кто в ночи.
Не каждый город мог похвастаться поющей Светой. Поющие Светы редко встречаются в природе. Они рассказывают, что утро всегда утро, даже кромешной зимой, что день дан для дел, а вечер - для правдивых рассказов о себе.
Первый луч всегда не за горами, пела Света, а сумерки означают лишь то, что наша жизнь стала богаче ещё на одну пятницу, ещё на один праздник, ещё на одну фразу "У нас всё по-старому", ещё на один политый цветок, удачный пирог, пришитую пуговицу, яблочный огрызок на диванном подлокотнике.
Обо всём на свете пела своим низким глубоким голосом поющая Света. И загорался свет.
Никто не мог сказать, откуда она появилась, за что остановилась здесь навсегда. Городской голова Аистов не мог поверить своим глазам, протирал очки, мял галстук и шляпу, щёлкнул подтяжкой по правому плечу. Он-то сразу догадался, он был мудр.
 - К нам ли? - спросил он взволнованно.
 - К вам, - невозмутимо ответила Света.
 - Надолго ли?
 - Навсегда.
 - Чего-нибудь желаете?
 - Только башню. Самую высокую, с которой всем слышно. И петь. Петь!
С тех пор поющая Света хранила город. И люди знали, что наступило утро, даже не взглянув на часы.

3 декабря

                                              Знакомство с лицом

Каждое утро Эн заново знакомился со своим лицом. Лицо третьего дня сюрпризов не обещало, но и катастрофой не грозило.
Эн приближался к зеркалу глаза в глаза, поворачивался левым профилем, затем правым. Профили были в неравных условиях - левый выглядел лучше, зато правый был ближе к подушке во время сна (Эн предпочитал спать лицом к стене).
Лицо третьего дня сюрпризов не обещало, но и катастрофой отнюдь не грозило. Оно читалось как открытая книга. Букварь для продвинутых.
Круги под глазами читались большими печатными буквами. Эн знал: так бывает от малого и неправильного сна. Лицо в зеркале кивало: совершенно правильно.
 - А зачем спать? - спрашивал Эн.
 - Чтобы успеть, - отвечало лицо.
 - Успеть что?
 - Хоть что-нибудь.
Глаза в зеркале были прежнего цвета. И носа другого не дано. Но прежде всего была бледность, на которой, как на листе бумаги, было написано всё остальное: нос, глаза, круги, бессонница, рот, который не знает, зачем спать.
Эн поискал в написанном ошибки и не нашёл ни одной. Лицо явно принадлежало ему. Эн решил, что сегодня попробует лечь до полуночи, чтобы хоть что-нибудь успеть.

4 декабря

                                                 Гармония города

Поющая Света всегда знала точно, где какая нота у неё живёт, где какая лежит, и не пора ли пополнить запасы. Полный порядок был у Светы. Она снимала с полки большую увесистую ДО, задумчиво перелистывала, перебирала в сердце отголоски. Потом заваривала РЕ покрепче, кусала МИ с маслом и с удовольствием. И новая ФА была ей к лицу, а СОЛЬ уже звала на прогулку, умильно и преданно заглядывала в глаза. Из верхнего ящика комода Света брала ЛЯ - на продукты и проезд. Всегда выключала СИ, выходя из дома. Оставляла под ковриком скрипичный ключ.
Однажды в гости к Свете пришёл городской голова Аистов. Он не откладывал напоследок самых важных дел, поэтому лично забрался на самую высокую башню города в самом начале декабря.
 - Не желаете чашку РЕ? - обрадовалась Света.
 - С удовольствием! - ответил голова Аистов. - Хоть я вообще-то не пою...
Он отхлебнул горячего ароматного напитка и вдруг понял, как необходимы паузы в этом сплошном звуке мира.
 - Уважаемая Света, - сказал голова Аистов. - Хочу просить вас от имени нашего города об услуге.
 - Я слушаю, - кивнула Света.
 - Хотелось бы, чтобы в самое ближайшее время вы лично проверили гармонию в домах жителей. Настроили бы, если это необходимо. Согласитесь, нехорошо, если часы в новогоднюю ночь будут бить фальшиво. Не говоря уже о печальных сердцах.
 - С большим удовольствием! - воскликнула Света. - Работы много, но к празднику я надеюсь успеть. Прямо сегодня и начну - со звяканья чайных ложек о стакан и чайных свистков.
Голова Аистов с восторгом ел вторую МИ с маслом.
К вечеру все чайные ложки города звонко пели свои лучшие песни, свистки чайников подхватывали, забирались всё выше. Струя пара была неукротимой, как вдохновение.
И как-то само получилось, что жительница Изольда Петровна Пупкус душевно поняла своего супруга Эзопа Ивановича, который вот уже целых пятнадцать лет их совместной жизни забывал закручивать крышечкой тюбик зубной пасты. И больше на него не сердилась.         

5 декабря


                                            Дедушка и бабушка

 Перед тем, как съесть мёд, Эн подумал о дедушке. Всё лето дедушка собирал мёд наравне с пчёлами. Его руки были нечувствительны к пчелиным укусам. Мёд лился в бочку широкой золотой струёй. Сквозь него можно было смотреть, и казался бесконечным июль. Но проходил и он, а следом август и сентябрь. Мёд тяжелел, шёл туго, заставлял больное горло говорить "а-а-а", убывал понемногу.
Зимой дедушка хранил своих пчёл - до весны, до нового разнотравья. Пчёлы спали, спал и дедушка - с раннего вечера до раннего утра. Просыпался и сразу просил чаю.
Бабушка топила печку. Бабушка никогда не спала и всё умела. Летом она колола дрова при свете луны, черпала силу из ковша Большой Медведицы. Она варила малину, ставила на огонь полный чайник. Бабушка знала по имени все цветы и понимала дедушку, когда он был молчалив.
Так жили они.
Так думал Эн перед тем, как съесть мёд.

6 декабря

                                           Необходимость тепла

Ботинки Маринуса пристучали рано утром - в час, когда люди только ещё снимают с батареи шерстяные носки, проверяют, каждая ли нитка напиталась за ночь сухим домашним теплом; проводят рукой по заботливо заштопанной пятке, складывают один к другому, осторожно ступая, несут в тёмную детскую комнату. Тот, кто пришёл будить, должен ступать осторожно.
Может быть, это будут белые носки с красной полоской, как у вас когда-то. А потом второй потерялся.
Маринус пришёл рано утром совершенно без тёплых носков. На плечах его пальто осталось немного снега.
 - Я чувствую холод без слов, - сказал Эн Маринусу. - Я слышу его по звуку твоих ботинок. Ты пришёл вовремя, потому что мои шерстяные носки тоже закончились.
 - Я взял деньги, чтобы купить новые, - ответил Маринус. - Мне всех своих денег не жалко на тёплые носки.
Эн тоже взял все свои деньги, и они пошли вместе, редко переговариваясь на ходу, мельком примечая витрины, полные серебряных шаров, красных коробок с пустотой внутри, игольчатых звёзд и чужого янтарного воздуха. Хорошо было проходить мимо своей дорогой.
В шерстяном магазине они выбрали носки по своему вкусу - крепкие и стопроцентные. Маринус чёрные, Эн - серые с непротираемыми пятками. Купили и почувствовали, что понимают друг друга ещё лучше.
Потом им хватило денег купить каждому по свитеру. Маринус опять выбрал чёрный, Эн - серый подлинней.
Потом хватило на шарф каждому. На два шарфа в разную полоску. И в заключении на перчатки.
И деньги ещё остались. Эн и Маринус приберегли их - на тот случай, если вдруг однажды им покажется, что они перестали понимать друг друга. Тогда легко можно будет понять, что кончилось, чего не хватает.
И снова пойти утром вместе. Потому что необходимость тепла очевидна.

7 декабря

                                              Очки

 - Тебе не кажется, - спросил Маринус, - что в конце года мы как будто хуже начинаем видеть?
 - Кажется, - согласился Эн. - Особенно левый глаз. Наверное, оттого, что в мире становится меньше красок. Лень смотреть на чёрное и белое.
 - Ещё синее бывает и серое, - вспомнил Маринус.
 - Всё равно глазам этого мало, вот они и засыпают. Глаза всегда засыпают в первую очередь.
 - Я бы тоже сейчас от спячки не отказался, целиком, - признался Маринус.
 - Но ты очень хорошо вписываешься в этот мир со своими чёрными башмаками и чёрным свитером.
 - Какой смысл вписываться, если скучно глазам?
Морозные узоры на стекле делали день за окном таинственным и недоступным. Чтобы узнать, как там, достаточно было встать и пойти, но вставать не хотелось.
Эн решил использовать большой медный пятак, неизвестно откуда появившийся в его хозяйстве. С тех пор, как Эн в последний раз прикладывал его к шишке на лбу, прошло довольно много времени, и пятак почти забылся. Конец года - подходящее время для того, чтобы вспомнить всё забытое.
Эн нагрел пятак на батарее и прижал к морозным узорам: к деревьям-кристаллам, к тонким причудливым кружевам, водорослям и волосам, стелющимся по Млечному пути. К творению неизвестного художника из старой загадки: без рук, без ног, а рисовать умеет.
Круг получился ровный, прозрачный и чистый. Эн заглянул в него левым, худшим глазом, и отчётливо понял, как близок сегодняшний день к вечеру. Уходило солнце, оставляя на снегу розовое с сиреневым, и ещё пятьдесят оттенков зефирного.
Эн снова нагрел пятак и протопил рядом с первым кругом второй, глянул в него правым, лучшим глазом и увидел соседнее дерево, золотое насквозь. Увидел голубя, который шёл розовыми ногами по розовому снегу и терял белое перо на белом снегу.
Эн смотрел сразу двумя глазами сквозь протопленные в узорах очки и отчётливо увидел человека, весело сбрасывающего сиреневый снег с крыши соседнего дома.
 - Маринус, - позвал он. - Мои глаза видят в конце года голубя, снег, дерево и человека как-то по-другому. Как-то отчётливее.
 - Я хотел бы вписаться в спячку, - упрямо отвечал Маринус. - С моими-то ботинками.
 - А ты взгляни сначала на снег.
 - Как будто я никогда в жизни не видел снега.
 - Такого отчётливого - никогда. Смотри, я тебе тоже протапливаю очки.
И тогда Маринус тоже увидел ясно и чётко солнце и крышу напротив, голубя и дерево.
Так они сидели и смотрели, как отчётливые люди спешат домой, неся в пакетах отчётливые яблоки и булки, везут на санках своих отчётливых детей. Отчётливо понимали, как близок вечер.
 - Хорошо бы завтра снегопад, - сказал Маринус. - Посмотрели бы, на самом деле все снежинки разные, или нет.
Потом он пошёл к себе домой, и Эн смотрел хорошими глазами, как чёрные ботинки друга оставляют на белом снегу очень простые следы.
А назавтра был большой снегопад.


8 декабря

                                          В снегопаде

Эн, Маринус и ещё сто тридцать семь жителей города остановились на полпути, чтобы посмотреть снегопад.
Всё пространство от земли до неба было наполнено снегопадом. Снег падал на город быстро и бесконечно. Любой человек сам себе казался маленьким - ростом или возрастом. Много разных людей было в том снегопаде: кто-то быстро проходил насквозь, время от времени топоча ногами, сбивая с ботинок белое; кто-то ступал осторожно, не решаясь потревожить новый сугроб - такой плавный и гладкий, что отпечатки голубиных лап смотрелись на нём,как работа над ошибками; кто-то просто стоял, как Эн, Маринус и ещё сто тридцать семь жителей города. Они принимали всеми своими шапками, всеми плечами и рукавами, всеми воротниками то, что творилось в этот час между небом и землёй.
Скоро все тротуары превратились в тропинки, пары людей размыкали руки, чтобы пройти: молодые люди пропускали вперёд девушек, мамы - детей. Самые вежливые отступали на обочину прямо в снег, давали дорогу встречным.
Люди несли свои истории прямо по земле, надёжно укрытой небом. Вот остановился человек, привязал порванную ручку пакета к другой ручке, целой. Ненадёжная конструкция, только бы дойти до дома. В пакете угловато просвечивали книги, светился жёлтым батон и маленькие булочки с белой помадкой.
И было непонятно, в какой момент не выдержала ручка: когда решили купить хлеба после книг, или, наоборот, книги нагрузили к хлебу.

9 декабря
                                           Ничей дом

Каждый день из окна своего рабочего кабинета городской голова Аистов смотрел: не купили ещё дом? Нет? Не купили?
Дом уютно стоял напротив, красивый, как пряник. До сих пор абсолютно ничей, что странно. Потому что цена была назначена за него нелепая - приблизительно два батона. Дом за два батона, добротный, красивый.
Голова Аистов сказал: пусть купит его самый счастливый. Я хочу, сказал голова Аистов, прямо с утра смотреть в окно и видеть дом, в котором живёт полностью счастливый человек; хочу думать о делах с таким домом перед глазами. А потом приниматься за эти дела.
В городе было достаточно счастливых людей. И поющая Света постаралась на славу. И голова Аистов делал всё от него зависящее, и даже распоряжался вовремя чистить снег на дорогах. Он вообще был на редкость хорошим человеком, любил свой город и писал стихи.
Но почему-то никто не хотел купить тот дом по цене двух батонов.


10 декабря


                                      Что такое декабрь?

Телевидение сказало Эну и Маринусу пойти на улицу и спросить прохожих, как они относятся к декабрю. Что чувствуют? Что надеются почувствовать? Есть ли мечты?
Первым согласился ответить бородатый человек в жёлтых ботинках.
 - Я отношусь к декабрю, как к своим конькам, - ответил он. - Вот уже девять лет я мечтаю выбраться на каток, и всё никак не соберусь. Приходит новый декабрь, и я опять начинаю мечтать. Иногда мне кажется, что я сам уже немного стал своими коньками.
Эн и Маринус обрадовались такому настоящему ответу. Значит, их вид внушает доверие. Можно идти дальше.
Молодая женщина, хозяйка синей машины, сказала:
 - Главная задача моего декабря - купить белый искусственный мех и своими руками сшить из него маленький медвежий костюм сыну. А потом подарить этот костюм детскому саду. Я всегда хотела почувствовать себя Снегурочкой, и никогда не была так близко к этому, как сейчас.
Две старшеклассницы с рюкзачками сказали, что любили бы декабрь ещё больше, если бы не зачёт по физике. А прямо сейчас они идут выбирать подарки одноклассникам, которые выпали им по жребию. Удачно ли выпало? О да, чудесно!
Они убежали, смеясь.
Потом согласилась ответить старушка в парке. Она кормила знакомую белку сухими грибами и орехами. Белка хватала гостинец когтистыми лапками и ныряла в снег головой вперёд, погружалась по самый хвост.
 - Ну что ты прячешь? - говорила старушка белке как человеку. - Ешь, я не отберу, я тебе завтра ещё принесу.
Чего жду от декабря? Сладости. Да-да, вы не ослышались. И внуки меня балуют - вчера принесли пирожных. А больше ничего и не нужно.
День заканчивался, не успев начаться. В парке медленно и таинственно разгорались фонари.
Эн и Маринус шагали, думая о старушке, белке и пирожных.
 - Слушай, - сказал вдруг Эн, - а как белка снег копает, когда прячет в него орех? Головой? У неё ведь лапы заняты.
 - Может, она орех одной лапой держит, а другой в это время копает? - предположил Маринус.
Они представили себе зверя, крепко прижимающего к себе орех одной лапой. Неправдоподобно. Как-то очень человечно, неприродно.
 - Может, в зубах держит? - придумал Эн.
  - Она же не Щелкунчик, - сказал Маринус. - Ты видел, какой у неё маленький рот?
 - Значит, прямо головой ныряет. Не хочешь попробовать?
 - У меня сейчас ореха нет.
Навстречу им неторопливо прогуливались по главной аллее жители Изольда Петровна и Эзоп Иванович Пупкус.
 - Декабрь - это прогулки, - сказал Эзоп Иванович. Короткие прогулки после важных дел. Они так умиротворяют. Хочется разговаривать о фильмах, книгах и мировом устройстве.
 - А я помню все школьные стенгазеты, которые рисовала в декабре, - сказала Изольда Петровна. - А потом выросла и стала математиком, но все газеты помню, до единой. Гуашь на кисточке помню, особенно как светится жёлтая, как небо получалось эмалево-голубым... Игрушки делала из папье-маше. В декабре мне хочется найти время.
Напоследок решили спросить у детей.
 - Ждём подарков! - кричали взъерошенные дети и катились колобками со снежной горы. - Декабрь любим! Чувствуем себя хорошо! - и они снова бежали наверх.
 - Тебя какой ответ больше всех впечатлил? - спросил Маринус, когда шли домой.
Эн перебрал в уме все вечерние встречи.
 - Про коньки, - наконец выбрал он. - Я тоже мечтаю вот уже девять лет и всё никак не соберусь. Мне уже и коньки давно малы стали. А ты?
 - Я тоже мечтаю девять лет, - сказал Маринус. - Только я кататься не умею. У меня и коньков-то нет.
 - А ещё про подарки, - вспомнил Эн.
 - Да, согласился Маринус. - И про подарки тоже.


11 декабря


                                             Много оранжевого

Городской голова Аистов распорядился, чтобы в самом центре города заранее установили громадного оранжевого слона. Надувного. И чтобы светился в темноте.
 - Много яркого не помешает, - сказал голова Аистов. - А то у нас всё как-то: пуховик чёрный, вариант немаркий. Слушайте мой указ! Остаток года провести максимально оранжево! Главный ориентир - слон.
В тот же день бригада рабочих в оранжевых жилетах установила на главной городской площади огромного оранжевого слона. Слон слегка колыхался на ветру, немного шевелил хоботом и ушами. Слон прижился.
Поющая Света поддержала идею городского головы оранжевой песней собственного сочинения.
Город был маленький, а слон очень большой. Его было всем видно, а Свету всем слышно.
Людям тут же захотелось посмотреть, что есть оранжевого у них в гардеробе: вот эта шапочка и шарф из незапамятных времён, смешные тёплые брюки, свитер, который ещё ни разу не пришлось надеть, потому что очень крикливый. И вдруг оказалось - так хорошо, так уютно, так к месту быть в этом свитере жителем декабря.
Оранжевые сумки тянули из дальних углов люди, оранжевые шнурки, оранжевые рубашки. Все стали огромными, как слоны, неторопливыми и мудрыми.
Всем неистово захотелось мандаринов, с косточками и без; апельсинов с кожурой толстой и тонкой; всем захотелось хурмы, пусть даже она вяжет немного.
Голова Аистов спросил вечером у жены:
 - Дорогая, ты не знаешь, где лежат те оранжевые подтяжки, что ты подарила мне на годовщину свадьбы пять лет назад?
 - Я так долго ждала от тебя этих слов! - растрогано сказала жена. - Я знала! Я ни одной минуты не жалела, что согласилась выйти за тебя замуж!
А потом они вместе пили чай с абрикосовым джемом, и юность их, как слон, светилась в темноте.

12 декабря

                                           Дать стихи

Газета попросила городского голову Аистова дать в очередной номер какие-нибудь зимние стихи.
 - Только я волнуюсь, - сказал голова Аистов. - Стихи - не призвание моё, а слабость.
 - Не волнуйтесь! - твёрдо ответила ему газета. - Люди вас уважают. У вас такая репутация, что вы можете позволить себе предстать перед ними во всей красе.
Вечером того же дня голова Аистов сел сочинять зимние стихи. Он помнил главное правило: не препятствовать себе. И тогда выйдет чистая правда. Что чувствуешь, то и выйдет.
Сначала вышло:
                          Говорят, наступят холода.
                          Говорят, уже в конце недели.
                          У громоздкой шубы есть судьба:
                          Чьё-то тело двигать еле-еле.
                          Сапоги скользят и мёрзнет нос.
                          Оптимизма, в общем, никакого.
                          Правда, это только лишь прогноз,
                          И ещё два дня до выходного.
Голова Аистов перечитал всё.
 - У громоздкой шубы есть судьба, - проговорил он медленно и отчётливо. - Недурно, но в целом никуда не годится. Тело какое-то... А где зима, спрашивается? Шуба, морозы - это ещё не зима в сущности. Плоско, блёкло. Типично всё... Два дня до выходного. Как будто мечтать больше не о чем.
Голова Аистов вспомнил, что сегодня среда, медленно смял исписанный лист и бросил его на пол. Но остановиться он уже не мог:
                          Очень многое делают изо льда,
                          Очень многое может в прошлом вода.
                          Люди скользят по ней, весело, весело,
                          Люди внизу образуют месиво
                          Тел, смеющихся беззаботно.
                          И вот огоньки зажигает суббота.
                          И торжествует мир изо льда.
                          И торжествует в прошлом вода.
 - Опять какие-то тела, - пробормотал Аистов. - И что такое здесь это месиво? Хотел смять - и не смог: ему жаль стало огоньков, которые зажигает суббота, а ещё голова Аистов гордился, как он назвал лёд - "в прошлом вода". Это было уже что-то похожее на зиму. Вот только месиво... Как оно хорошо, как свежо рифмуется с "весело". Контраст, столкновение холодного с тёплым. Жизнь.
Голова Аистов задумался. Это были, без сомнения, муки творчества. Он придвинул к себе ещё лист.
                          Столько дней в ожидании чуда,
                          Что уже приелись и мандарины,
                          И в окне не женщина, а мужчина
                          Терпеливо и тщательно моет посуду.
                          Возникает радость - больше у тех,
                          Кому нет двенадцати.
                          Ещё нет двенадцати?
                          Город в иллюминации,
                          Город струится вверх,
                          Предпочитая смех.
                          Но там, на донышке,
                          Подальше от сердца,
                          Бедные девочки,
                          Которым никак не согреться,
                          Чудесные доктора в поношенных сюртуках,
                          Любящие не нас...
                                  ... тянет спать -
                          Происки "Игристого полусладкого" или брюта.
                          У свечи в виде сердца в распоряженьи минута,
                          Но ей об этом лучше не знать.
                          Очень низкая нынче луна - деталь пейзажа,
                          Даже странно, насколько ей всё равно...
 - Вторично всё! - метался по комнате голова Аистов. - Девочки замерзающие... Об этом Андерсен в сто раз убедительнее написал тысячу лет назад! Кому нужна вся эта предпраздничная меланхолия? Предпочитая смех... Именно! Именно нас любят, и правильно!
Городской голова Аистов уснул под утро. Даже во сне он волновался нести в газету.
                          Снег хлопьями. И форточки захлопнуты.
                          Когда зима, мы прячемся за стёклами,
                          Мы коротаем вечера под люстрами,
                          Мы много кутаем себя и много чувствуем,
                          Мы принимаем чудо за обычное,
                          А души устремляются, тепличные
                          Туда, где им не смогут помешать
                          На стёкла белоснежные дышать.
И будь что будет.


13 декабря


                                      Спасибо, горло!

 - Как у тебя с горлом? - спросил Маринус.
Эн сделал глотательное движение, прислушался к себе.
 - Сейчас не болит.
 - У меня тоже не болит, - сказал Маринус. - Давай отпразднуем.
 - Давай! - обрадовался Эн. - А как?
 - Нужно поблагодарить горло за службу чем-нибудь вкусным, - придумал Маринус. - Каким-нибудь сюрпризом.
Их ноги сами остановились возле киоска с мороженым. Витрина была густо украшена разноцветными лампочками, как маленькими мармеладками. Глаза перебегали от вафельного стаканчика к трубочке, от брикета к рожку.
Наконец, Маринус выбрал шоколадную новинку под названием "Ступня медведя", богатырское эскимо, которое смотрелось в руке не лакомством, а хозяином. Его хотелось называть по имени-отчеству. Сказочное было эскимо.
Эн выбрал вариант под названием "Яблоки на снегу" - простой пломбир вперемешку с яблочными кубиками. Есть ложечкой из нарядного стакана. Есть прямо на ходу.
Минус был в декабрьском воздухе, минус был в руках.
 - Минус на минус всегда даёт плюс, - вспомнил Эн немного математики. - Значит, нашему горлу ничего не грозит.
 - Что и требовалось доказать, - ещё немного математики подлил в огонь Маринус и откусил огромный кусок медвежьей ступни. Несколько маленьких осколков шоколада не удержались, упали на снег.
Эн подцепил пластмассовой ложечкой два снежных яблока.
Так они шли наугад, смешивая свои следы с чужими следами, отмечая про себя все смешные шапочки прохожих, ныряли с головой в густой жареный запах из дверей маленького быстрого ресторанчика.
Так они шли, пока у Маринуса не осталась в руках плоская деревянная палочка. Пока стаканчик Эна окончательно не опустел.
 - Спасибо тебе, горло, - сказал Маринус, - за то, что разрешаешь нам мороженое на морозе!
Эн сделал глотательное движение, прислушался к себе и согласился с Маринусом.


14 декабря

                                        Голубиная верность

Света пела новое утро с высоты своей башни в полной темноте. Но голуби знали, что Света обязательно выглянет в окошко, когда рассветёт. Они устраивались на заснеженном карнизе - вдвоём, а лучше втроём, смотрели круглыми золотыми глазами, переступали бледно-розовыми лапками. Молчали. Они не умели петь.
Они были как шары. Света отодвигала штору - посмотреть, много ли выпало за ночь снега, не пора ли полить цветы на подоконнике, не прошёл ли по улице человек...
А голуби были тут как тут. Тихонько шевелились за стеклом, притворялись равнодушными. А сами смотрели золотыми своими глазами, вдвоём или втроём. Они были противоположны Свете. Они совсем не умели петь. Они вообще были грузноваты для этой жизни. Они всей своей серой противоположностью тянулись к единственной Свете.
Света стояла, отодвинув штору, смотрела на снег своего карниза. весь в маленьких трёхпалых следах. Думала про свои ноги в тёплых тапочках, про пустоту чердаков, про вид сверху. Про стаю, которая верна своему двору. Про тех, кто не в стае. Про то, как быстро проходят эти бесконечные зимы.
Света брала на кухне хлебную половинку, тепло одевалась и спускалась во двор. Два или три карнизных голубя моментально превращались в крылатую упругую толпу. Толпа теснилась у ног Светы, нисколько не удивляясь, что с неба падает не снег, а хлеб. Удивляться было некогда.
Света отламывала и отламывала маленькие кусочки, которые на свежем морозном воздухе привычно меняли запах и вкус. Отламывала голубям и немного себе. Голуби сновали до самого конца хлеба, до пустых рук Светы. Потом разлетались неохотно, грузно. А Света стояла ещё какое-то время просто так, из верности своему двору.
Поднимаясь к себе, она думала о том, какая это была чудесная песня из хлебных крошек.

15 декабря


                                               Пряничное утро

Никому не рассказал о своих планах Эзоп Иванович. Как решил печь пряники в субботу утром, рано-рано, когда на душе так тепло и одиноко, и ты включаешь свет, как будто рождаешься заново. И тьма за окном - твоё собственное густое время, которое только начинается, и в его толще сверкают звёзды.
Эзоп Иванович любил вставать рано. Он любил быть первым человеком на кухне. Прикрывал дверь, чтобы стуком ножа и шкворчанием сковороды не потревожить Изольду Петровну. Осторожно звякал тарелками. А в субботу утром решил испечь пряники.
Давно были по этому случаю припасены у Эзопа Ивановича мускатный орех и корица, имбирь, кардамон и немного гвоздики. В пластиковом ведёрке стоял гречишный мёд, в маленьком шкафчике лежали формы из плотного картона: олень, звезда, сердце, корзинка...
Из холодильника достал Эзоп Иванович завёрнутый в пергаментную бумагу белый кирпичик настоящего сливочного масла. Посидел немного, глядя на одинокий фонарь по ту сторону окна, снял два сухих листа с лимонного дерева, которое выросло из одной кислой косточки, небрежно вдавленной в землю свободного цветочного горшка.
Никто не верил, но оно выросло, и теперь уже упиралось в потолок, и хотело забраться ещё выше.
Эзоп Иванович думал про тьму, про лимон, про то, как нужно верить даже кислому, а муку в стакан всегда насыпать с горкой. В такие минуты мир казался странным, как пальцы на ногах, как название всех предметов, как человеческий возраст и рисунок на новых обоях.
Потом он приступил к делу: растапливал, отмерял, мешал, аккуратно сыпал, собирал руками эластичный тёплый ком. Включал тепло. Раскатывал, вырезал, осторожно размещал на противне. А когда пряничному духу стало тесно, слегка приоткрыл кухонную дверь.
В это время сон Изольды Петровны из крепкого превратился в лёгкий и прозрачный. Сон вздрогнул, затрепетал занавеской и прервался. Изольда Петровна открыла глаза, пошевелила пальцами ног, посмотрела на вещи вокруг, на рисунок обоев. Она села на кровати и увидела, как в зеркале отразился её прекрасный возраст. Изольда Петровна услышала, как где-то далеко, за Полярным кругом, олени разгребают своими тонкими ногами, своими туманными рогами снег, у которого сто имён. Изольда Петровна увидела все звёзды неба, все кольца планет. Она вспомнила детские ноги тридцатого размера в шерстяных носках, вспомнила руки в пуховых варежках, яблочное дыхание у самой щеки, медленный танец снежинок в круге фонаря...
Изольда Петровна знала, Эзоп Иванович сейчас позовёт. А пока, накрыв тёплой салфеткой маленький фарфоровый чайник, он режет очень тонкими ломтиками лимон, задумчиво поглядывая на другой лимон, которому никто не верил, а он пророс из кислой косточки, и теперь хочет забраться ещё выше.

16 декабря


                                      Переход от яблок к мандаринам

 - Тебе не кажется, - спросил Маринус, - что в моменте перехода от яблок к мандаринам есть нечто печальное и радостное одновременно?
Маринус уже съел четыре мандарина и больше уже не хотел, но понимал, что всё равно придётся. Почему так? Это был один из самых сложных вопросов декабря.
 - Нет, мне так не кажется, - ответил Эн. - Я вообще не очень люблю яблоки.
Он съел уже целых пять мандаринов и без страха думал о шестом.
 - А я сегодня так остро это почувствовал, - признался Маринус, отрывая от большого фрагмента оранжевой кожуры мелкие кусочки (его волновал этот разговор). - Я почувствовал, когда достал сегодня из чулана корзину с антоновкой, а в ней яблоко только одно. Катается как по блюдечку. Ну, я взял его и съел. Окончательно. И теперь я во власти мандаринов. Я чувствую слабость, что могу проглотить за один присест целый килограмм. Я за себя не отвечаю.
 - А ты купи себе ещё корзину яблок.
 - Это будет уже другая эпоха, не антоновка, не то. Где ты сейчас купишь настоящую антоновку? Нет, это конец. Настало время мандаринов.
 - Тогда давай есть дальше?
 - Давай. Я просто хотел сказать, что бывает радостно и печально одновременно.
 - Конечно, бывает.
 - Но ты же не любишь яблоки.
 - Зато у меня тоже бывают пустые корзины.

17 декабря

                                              На ярмарке

Наступило время новогодней ярмарки. Главная площадь города сделалась нарядная, шумная, добрая. Так тянуло, что никто не мог устоять. Голова Аистов приходил вечером, к самым цветным огонькам. Широко ступал большими белыми валенками, по очереди заговаривал с продавцами. Продавцы выдыхали облачка пара пополам со смехом, предлагали взять пирожки. Голова Аистов брал - с капустой, с клюквой. Спешил домой с тёплым бумажным пакетом за пазухой, искал глазами среди многих жёлтых редкое красное окно, думал о людях - как они там, за окнами? Как люди вообще? Какие они разные и хотят разного. И все вместе составляют один город. И пирожки грели сердце.
Поющая Света выбирала в ярмарочных рядах тапочки поуютнее, гладила против шерсти, внимательно прислушивалась, ждала созвучия, находила. Брала пару приличной пестроты.
Личная песня Светы сливалась с торговым шумом. Света бродила дальше, отражалась в стеклянных шарах, тихонько трогала плавные бока колокольчиков. Выбирала наконец один - низкий, глубокий, мудрый. Выбирала другой - хрупкий и звонкий, полный подлунной печали. Представляла, как будут они в её доме, вместе с мягкими пёстрыми ногами, с крепким РЕ и вкусным МИ, на котором решила больше не экономить.
Хорошо будут. Бережно несла Света домой два тапочка и два колокольчика.
Весь город не мог устоять.
Изольда Петровна и Эзоп Иванович Пупкус решились на две милые керамические кружки, на мармеладных медведей со вкусом детства. Медведи лежали в прозрачной упаковке, растопырив лапы, неуклюжие и до боли те самые, разноцветные: жёлтые, зелёные, красные. Изольда Петровна вспомнила, как особенно любила вон тех, жёлтых. Как оставляла их на потом, напоследок, на самое острое, остаточное счастье. И было счастье.
Эзоп Иванович рассказал свою историю - как перекатывал медведя во рту, берёг до тех пор, пока из шероховатого песочно-сахарного он не станет гладким, как тёплая льдинка, прозрачным и ярким в полную силу. А цвет не имел значения. Да, представь себе, совсем не имел значения цвет.
Узнав медведей, они тут же купили их.
Потом ещё Изольда Петровна захотела кожаный браслет, а Эзоп Иванович попросил завернуть кольцо домашней колбаски. А лучше всего два кольца. Берите, берите, не пожалеете.
Эн с Маринусом хотели бродить просто так, запасаться настроением. Но не смогли. Пили горячий кофе, заедая большими булками с корицей, пили кофе во второй раз. Приобрели жвачку для рук - тягучую массу золотого цвета. Глупейшая покупка, весёлая покупка. Эн и Маринус по очереди сжимали золотую жвачку в кулаке, и она отражала все линии их ладоней. Эн и Маринус искали самую чёткую, самую длинную, хотели, чтобы она оказалась линией ума. Или жизни. Или судьбы. Они вообще не понимали, что такое линия судьбы и не верили никаким гаданиям. Просто хотели самых длинных, самых чётких линий. И золотая жвачка с ярмарки подтверждала: так оно и есть.
И декабрь нёс за пазухой, как горячие пирожки, последние дни самого себя.

18 декабря

                                             Шапки и капюшоны

 - Знаешь в какой миг мне бывает больно смотреть на людей? - спросил Эн.
 - Не знаю, - ответил Маринус. - Я сам очень редко смотрю на людей. Мне больше деревья нравятся. И телеграфные столбы.
 - А если он без шапки?
 - Кто?
 - Если в мороз и ветер тебе вдруг встречается человек без шапки, ты не испытываешь странное, мучительное чувство? Хочется подойти и спросить: "Вам не холодно?" Ты меня знаешь, я ни за что вот так просто не подойду к прохожему с личным вопросом. Но если он в мороз без шапки, так и подмывает спросить. И я точно знаю, как он ответит: "Не холодно". А на самом деле холодно, очень. Прямо череп ломит и в ушах стреляет.
 - Он может ещё ответить: "А какое вам, собственно говоря, дело до моей головы?" Или использует более краткую формулировку.
 - Может. Но череп-то всё равно ломит.
 - Ну и пусть ломит. Может, человеку так нравится. Тебе-то не всё равно?
 - Я не верю.
 - Как Станиславский?
 - Ещё хуже. Глубже. Я никогда не поверю. Ты заметил, что в кино все главные герои зимой ходят в расстёгнутых куртках и без шапки? А ты знаешь, почему они так ходят? Чтобы смотреться в кадре. И все эти люди без шапок на улице зимой тоже хотят смотреться в кадре. Им холодно, но они терпят.
 - Ну и пусть терпят. Нам-то что?
 - А то. Я думаю: что будет, если к ним подкрасться незаметно и надеть на голову капюшон, прямо на их небрежные дизайнерские причёски? Как это будет выглядеть в сочетании с их шерстяными свитерами и художественно наброшенными длинными шарфами?
 Маринус громко захохотал.
 - Ты лучше попробуй смотреть на деревья, - посоветовал он. - Или на телеграфные столбы. Или вон хоть на тучу.
Туча и в самом деле поднималась из-за крыш громадна и черна. В ней таился шторм.
Резко стемнело и налетел ветер. Яркий плакат "С Новым годом!" захлопал и затрепетал, как парус. Метель прилипла к лицу, и стали не слышны собственные слова.
Люди шли сквозь белое напролом, слегка наклонившись вперёд - все до единого в шапках и капюшонах. И никто не смотрел друг на друга.

19 декабря


                                              День и три чая

Маринус обещал прийти в десять. Эн подумал: самый верный способ не дать Маринусу опоздать - прийти к нему самому. Так он и сделал. Маринус спал.
 - Понимаешь, - объяснил он, протирая глаза, - я полночи лежал и думал о том, почему чем больше работаешь, тем больше ничего не успеваешь.
 - Я думаю, выход в том, что надо работать ещё больше, - сказал Эн.
 - Почему выход? - не понял Маринус.
 - Ты будешь уставать в два раза больше и спать две половины ночи вместо одной.
 - Нет, не смогу, - признался Маринус. - Сейчас ночи такие длинные стали, а день... Три чая выпьешь, вот и весь день. А в чайных пакетиках он ещё меньше - всего один пакетик выходит.
Эн никогда не измерял дни в чайных пакетиках. Ему захотелось попробовать. Желательно с чем-нибудь вкусненьким.
Он охотно помог Маринусу резать сыр для бутербродов и белые булочки пополам, а серый хлеб ломтиками. Маринус открыл новую банку со сгущённым молоком и другую банку - с кабачковой икрой. Чайник вскипел. Маринус качал над своей кружкой чайный пакетик. Потом погрузил его в кипяток. Эн тоже сделал так. Они посидели молча. Выудили пакетики из чёрного кипятка.
 - Первый чай! - объявил Маринус торжественно. - Первая крепость. Начало дня.
За окном висело что-то не вполне светлое. Рассвет, но не окончательный.
Они стали пить первый чай дня, заедая его булочками, сыром, икрой и сгущёнкой.
 - Пакетик я не выбрасываю, - объяснил Маринус. - И в обед завариваю второй чай. Получится уже не так крепко, но вполне сносно. Потом - в третий раз - на ужин. Бледновато выходит, но я не привередлив. Потом - всё. Пакетику конец, и день как раз закончился. Отличное совпадение.
 - А если я пью чай четыре раза в день? - спросил Эн. - А если я больше кофе люблю?
Маринус перестал жевать бутерброд с кабачковой икрой.
 - И как, скажи на милость, можно спать две половины ночи после таких вопросов? - печально ответил он.

20 декабря


                                             В центре кофе

Кофе стоял в чашке чёрный и спокойный, как вождь племени. Эн не мешал. Потом осторожно всыпал сахар, покрутил чайной ложкой по часовой стрелке. В центре кофе образовался островок пены.
"Похоже на декабрьский день, - подумал Эн. - С чёрного начинается и чёрным заканчивается, а внутри немного хрупкого, чуть более светлого, ненадёжного. Сейчас ложкой почерпну его и - ам, нет ещё одного дня, лишь вечер за окном, крепкой вечер, натуральный вечер, вечер, выдыхающий пар, вечер, без которого не можешь окончательно проснуться. Зависимость.
А потом без перерыва утро, натуральное утро, по привычному кругу.
Чёрный кофе стоял в чашке спокойно и уверенно, как вождь племени. Эн выловил ложкой кружок пены и медленно съел его. Потом добавил молоко по вкусу, разбил на чугунную сковороду яичницу в два яйца, подогрел булочку. До ближайших сумерек оставалось приблизительно пять часов. День стал короче ещё на несколько минут.

21 декабря


                                             Приниматься за уборку

Изольда Петровна Пупкус проснулась с острой, как боль, мыслью, что отступать некуда и до праздника рукой подать.
"Пора приниматься за уборку", - размышляла Изольда Петровна, глядя в потолок. Мысленно начала с кухни - навела порядок в крупах и специях, выбросила все негодные продукты и треснувшие тарелки. Долго созерцала чёрный квадрат духовки, решая для себя, гениальный он или примитивный.
Но каков бы ни был ответ, а мыть надо. Изольда Петровна мысленно приоткрыла духовку, вдохнула остатки пряничного запаха.
Мимо прошёл настоящий кот по имени Алекс. От его густой шерсти отделилась пушинка, повисла в воздухе, а потом медленно опустилась на пол.
Нужно было вставать. Снимать шторы, мыть пол под всеми достопримечательностями, пылесосить пух кота.
Изольда Петровна протирала старыми газетами домашнюю сторону стёкол, и новое утро медленно наливалось стылым задумчивым светом.
Вдруг Изольда Петровна увидела в своей руке смятое объявление про уважаемую ясновидящую Агафью, которая снимет сглаз, порчу, родовое проклятье, венец безбрачия и вернёт любимого в семью всего за три сеанса.
Не хватало лишь приписки под объявлением: "Заявки принимаются в письменном виде, до 31 декабря включительно".
"Какой-то Дед Мороз для взрослых, - подумала Изольда Петровна. - Которые точно знают, что под ёлку им никто не положит и ленточкой не перевяжет, но они всё равно ждут. Засыпают и надеются."
Изольда Петровна приложила объявление к стеклу и стала протирать круговыми движениями. И видела только день за окном, да и тот неясно, метельно. И в этом хаосе снежного пуха, в этом беспорядке специев и круп, треснувшей посуды и чёрных квадратов вполне могло затеряться какое-нибудь чудо. И найти его будет не так уж и трудно: нужно всего лишь понять, что отступать некуда. И немедленно приниматься за уборку.

22 декабря


                                          Самый короткий день

Предстоял самый короткий день года. В темноте вставали все - и выспавшиеся, и не очень. В темноте завтракали - кто основательно, кто кое-как. Выходили на улицу или оставались дома. А темнота не кончалась, стояла, словно нерастворимый осадок, на самом дне года.
Люди не замечали, насколько они глубоководны в это время, насколько умеют молчать. Просто плыли кто куда.
Дни темнели до последнего предела. Эзоп Иванович, собираясь из дома, надевал дополнительные носки. Чувствовал, как плотно лежат в ботинках его шерстяные ноги - как медведи в берлогах. И долго будут ещё лежать.
Вечером пили чай с Изольдой Петровной. Открывали новую банку вишнёвого варенья. Складывали пирамиду из круглых косточек вдвоём на одно блюдце, рассказывали друг другу, как прошёл их самый короткий день года. Отражались в оконном стекле, за которым гордо стояла ночь, наглухо застёгнутая на все фонари.
По количеству носков и вишнёвых косточек ночь догадалась, что людей двое. Она посмотрелась, как в зеркало, в вазочку вишнёвого сиропа, прошлась по всем углам. Людей было двое - в ящике для обуви, в стаканчике для зубных щёток, в книжном шкафу, во взгляде кота, в беспорядке на балконе.
Терпеливая ночь ждала, когда люди до конца вспомнят свой общий маленький день, убаюкают его тихими словами и выйдут на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь.


23 декабря



                                         Равенство с рыбой

Приснилось, что чей-то Голос сказал: "Человек равен рыбе". Сне с Голосом случались нечасто. Как правило, Голос говорил нечто странное, удивительное и запоминающееся: "Спать возле киоска №19 запрещается" или "Все ушли на юбилей академика Адабашьянца".
Эн просыпался среди ночи и думал, что теперь невольно будет обращать внимание на номера всех встречных киосков, вдруг попадётся №19? И что дальше? Пока неизвестно. Но вдруг откроется тайна? И сразу станет понятно, почему здесь не положено спать, и что именно вложил в науку академик Адабашьянц. Придут правильные ответы на все основные вопросы.
К утру таинственные послания Голоса бледнели, намёки на близкую разгадку главного ребуса жизни таяли, грубо вытеснялись реальностью. Начинался новый день, было не до Голоса.
И вот он опять сказал: "Человек равен рыбе". Эн проснулся посреди самой сильной декабрьской черноты и услышал, что в город неизвестно откуда пришла оттепель. Редко стучало о карниз, и где-то высоко на крыше медленно сползали к самому краю грузные снежные массы. Кран прохудился. Но вы молчите, люди. Сантехника вызовут и без вас.
Люди молчали. Может быть, Голос это имел ввиду?
Эн различил в темноте очертания аквариума. в котором с незапамятных времён жила в одиночестве крупная малоподвижная скалярия. Она была настоящий питомец. Она не боялась погружённой в воду руки, задумчиво смотрела на восходящее за стеклом лицо - может быть, думала, что это луна. Она старалась держаться подальше от включённых воздушных пузырьков и ела без жадности.
Эн точно знал, что в эту минуту она замерла в толще воды с открытыми глазами. Может быть, ей тоже снился Голос, который сказал, что рыба равна человеку?

24 декабря

                                           Шахматные дни

Эзоп Иванович заметил, как идут дни: за ясным пасмурный, потом снова ясный, а следом пасмурный - как по плану. Или по закону. Только так, верно и неумолимо.
"Какая-то зебра, - подумал Эзоп Иванович. - Пешеходный переход."
День ясный, день пасмурный - шагал весь город. В пасмурный день электричество не выключали вовсе, в ясные - забывали выключать. Спохватывались слишком поздно: уже новые сумерки поднимались со дна улиц, молчаливо стояли в подворотнях, крепли на глазах, сглаживали выражение каждого лица.
Следующий день приходил робко и неохотно - пасмурный безо всяких переходов.
"Древняя игра, - думал Эзоп Иванович. - Как шахматы. Бесконечная партия, в которой нет и не может быть чемпиона. Только ходить, только вперёд, вот и весь смысл."
Эзоп Иванович представил, как сегодняшний ясный день прыгнул конём прямиком в стан противника и объявил там шах. Но завтрашний пасмурный не растерялся, он всё предвидел, он защитился от ясного опасного коня. И опять надо думать обоим. И нет конца.
Эзоп Иванович чувствовал, как проходят у него внутри пасмурные и солнечные дни. "Как будто кто-то нажимает клавиши", - думал он и прислушивался, какая мелодия выходит на этот раз.

25 декабря


                                          Ты за какую ёлку?

Телевидение сказало, чтобы Эн и Маринус осветили открытие главной городской ёлки. Эн и Маринус не забыли ничего: показали и ёлку в огнях, и большой каток возле ёлки, и даже бородатого человека, которого недавно спрашивали про декабрь. Только теперь он был не в жёлтых ботинках, а в новых коньках. Шапочка на нём была с помпоном, борода топорщилась молодо и задорно.
Бородач-конькобежец тоже узнал Эна с Маринусом, он помахал им, заходя на очередной круг. Не остановился. А зачем останавливаться, когда всё ясно и так? Эн и Маринус показали прозрачную ледяную горку высотой в три человеческих роста, скорость людей на её склоне, огоньки, которые зажгла суббота. Показали большие снежинки и малых снеговиков.
Яркими улицами возвращались они домой.
 - Ты за какую ёлку? - спросил Маринус. - За искусственную или за натуральную?
 - Если дома, то за натуральную, - ответил Эн. - Мне так спокойнее.
 - Аромат и всё такое?
 - Отсутствие идеальности. Все натуральные ёлки с изъяном, и тем идеально вписываются в дом. Дом не должен быть идеальным.
Маринус представил свою комнату и мысленно согласился: да, искусственная симметричная ёлка там будет смотреться странно. Чужеродно.
 - А ты думаешь почему на ёлочных базарах все ёлки такие кривые? - спросил Эн и сам ответил. - Чтобы подходить к людям, чтобы вписаться в их дома - с крошками под диваном и скрипучими дверцами.
 - Крошки можно пропылесосить, хотя бы перед праздником.
 - Всё равно никогда никакую уборку нельзя сделать до конца.
 - Но кто-то же ставит у себя дома искусственную ёлку.
 - А наряжают её не так, как в витрине магазина. Не идеально. Дети не зря участвуют, они-то знают, как сделать наиболее живо: на одной ветке всё, на другой ничего. Так любую искусственную можно замаскировать. А подарки? Ты видел, чтобы под домашнюю ёлку складывали такие подарки?
Друзья проходили мимо ярко освещённой витрины, в которой стояла ёлка, стильно декорированная шарами одного цвета, а под ней были разложены красные коробки с бантами, под таким непринуждённым углом друг к другу, что с первого взгляда становилось ясно: их никто никогда не откроет, не тронет эти намертво завязанные банты.
 - Я знаю многих, кто говорит: надоел ёлочный мусор, надоело покупать лысые палки, - сказал Маринус. - Они клянутся: купим искусственную раз и навсегда. А потом идут и покупают натуральную.
 - Ты видел в этом декабре хотя бы одного человека с ёлкой на плече? - спросил Эн.
Маринус подумал.
 - Нет, не видел.
 - Видел ли ты хотя бы одну машину с ёлкой на крыше?
 - И машину не видел.
 - А покупателей на ёлочном базаре?
 - Ни одного.
 - Хочешь поспорим, что в девяти из десяти домов, в которые ты придёшь, будут стоять натуральные ёлки? Откуда они там возьмутся? Отгадай загадку.
 - Не знаю, - сказал Маринус. - Сдаюсь.
 - Да я и сам не знаю, - признался Эн. - А ты за какую елку? За искусственную или за натуральную?
Маринус опять ярко представил свою комнату и сказал:
 - За натуральную!
Договорились завтра вместе на ёлочный базар. Городской голова Аистов в это время перебирал на базаре неидеальные экземпляры. А Света выбрала свой ещё днём.
 - Пора покупать ёлку, - сказала Изольда Петровна Эзопу Ивановичу перед сном.
 - Послезавтра, - сказал Эзоп Иванович. - Прямо с утра и поедем.

                                                                   
26 декабря

                                              Костюм кого?

 - У тебя костюм кого был в детстве на Новый год? - спросил Маринус.
 - Сначала зайца, - ответил Эн.
 - У меня тоже зайца. Почему мы все были зайцы?
 - Надо же с кого-то начинать. Зато потом можно выбрать костюм по своему вкусу, настоящий, без ушей.
 - Ты думаешь, получится очень весёлый маскарад, если на него все явятся в своих настоящих костюмах?
 - Зато неожиданно. Всё с ног на голову.
 - А ты сейчас в костюме кого?
 - У меня костюм совсем немодный, - сказал Эн. - Любителя жареной картошки. Сейчас стыдно во всяком таком признаваться. Любовь к жареной картошке приравнивается к преступлению. А мне нормально, и нигде не жмёт. А ты?
 - Я всё чёрное люблю, - ответил Маринус. - Наверное, последствие после того зайца. Тоже нигде не жмёт. Я в чёрном какой-то особенно живой. Я даже на оранжевого слона не стал ориентироваться, потому что не моё.
Мимо проходили люди, и у каждого был какой-то настоящий, неведомый чужому глазу костюм. Проходили отчаянные домоседы, поклонники ливерной колбасы, любители детской литературы, коллекционеры фантиков и страстные художники. Кто-то уже вовсю примерял на себя праздник, кто-то предпочёл остаться так.
А кто-то рассказывал о своём личном костюме другому или другу. Как Маринус Эну. Как Эн Маринусу.


27 декабря

                                        Шесть кило

Городской голова Аистов прочитал в декабре шесть килограммов книг и съел яблок тоже шесть килограммов. Это был рекорд. Яблоки попадались разные: зелёные с наклейкой на боку, голова Аистов чистил их, как картошку, а потом отрезал острым ножом твёрдые ломтики сочной кисловатой мякоти; отрезал по кругу, до самого конца яблока, как будто вёл с ним неспешную светскую беседу.
С жёлтыми грушевыми яблоками голова Аистов так не церемонился, это были старые знакомцы. Взрослый голова Аистов, вспоминал, как однажды мальчиком ждал родителей один дома. А вечер всё никак не кончался, и родители не шли. И было невозможно просто взять и уснуть. И лежали на подоконнике эти жёлтые не то яблоки, не то груши - странный и сладкие, как слёзы радости. Маленький Аистов ел жёлтое за жёлтым, смотрел в окне Луну, прислушивался к шагам на лестнице, складывал огрызки за батарею, в тепло. Не знал, куда их ещё можно деть. А потом уснул и не слышал, что сказали родители.
Яблоки красные голова Аистов взвешивал на ладони, по тяжести узнавал их рассыпчатость, их весёлый нрав, их праздничный вкус. Красные яблоки всегда светились в новогоднем подарке, впереди всех конфет. И было жаль разрушать это увесистое ароматное единство, и немедленно хотелось красного яблока - такого огромного, такого единственного. И сильные взрослые руки с мягким бархатным треском разламывали яблоко пополам. И казалось, что стало целых два яблока, два праздника, два сердца в груди, потому что не хватит одного для такого счастья.
Шесть килограммов самых разных яблок съел в декабре городской голова Аистов. Шесть килограммов книг прочитал, выбирая сказки. Смущаясь немного самого себя и снова выбирая сказки.


28 декабря


                                         Репетиция салата

Эзопу Ивановичу приснилось словосочетание "репетиция салата". Эзоп Иванович тут же проснулся. Было пять часов утра. Мучительно хотелось салата оливье, и не новогодним вечером, а здесь и сейчас. Представил себе соединение вкусов - зелёный горошек, варёная картошка, солёные огурчики... Всё, достаточно.
 - Вот что он значит, этот голос во сне, - шептал Эзоп Иванович в темноту. - Я бы только уточнил: просто репетиция или генеральная, перед решительным показом, когда все реплики давно знаешь наизусть, а всё равно выходишь на сцену как в первый раз. И химия разная, совершенно другая. Руки другие.
Эзоп Иванович решил приступить к репетиции немедленно, как просила его душа, как велел голос во сне. К генеральной репетиции. Эзоп Иванович любил вставать рано.
Он тихо прошёл на кухню, как в то пряничное утро, и первым делом открыл шкафчик под раковиной, где стояло полное почти ведро картошки. Эзоп Иванович выбрал несколько ровных клубней средней величины, пустил тёплую воду и тщательно вымыл их. Поставил кастрюлю с картошкой на плиту - вариться. Очень скоро в кастрюле забурлило, пошёл на волю горячий белый пар. Эзоп Иванович резко убавил огонь, прикрыл варево крышкой, задумчиво сел у стола. Захотелось немного подышать тем картофельным паром, как в детстве, когда был заложен нос, слезились глаза, распухало горло. И вот тогда накрепко закутывали голову и плечи старым детским одеяльцем из чистой шерсти, заставляли сидеть так, в невыносимой целительной духоте. Дышать, дышать, дышать. Помогало. И сейчас бы тоже помогло.
Эзоп Иванович достал из холодильника четыре белых куриных яйца, положил в другую кастрюлю, поменьше, поставил на плиту рядом с картошкой. Пусть тоже варятся.
Он репетировал вдохновенно: резал мелко-мелко лук, резал хрустящие солёные огурцы - всё домашнее, настоящее, резал аккуратными кубиками ярмарочную колбасу, щедро сыпал полную банку зелёного горошка. Дождавшись картошку с яйцами, студил их. Снова резал, окончательно смешивал всё. Соль, майонез.
Он дышал глубоко, забирая на самое дно лёгких новогодний дух своего детства, воспоминания плотно окутывали его плечи и голову одеяльцем из чистой шерсти. Всегда помогало. И в этот раз помогло.
 - Эзоп! - возникла на пороге кухни Изольда Ивановна. - Представь: мне приснился сейчас салат оливье, и так ужасно его захотелось.
Эзоп Иванович повернулся на родной голос. Полная салатница открылась на столе.
 - Эзоп! - снова вскричала Изольда Петровна.
И они бросились в объятия друг друга.
Занавес.

29 декабря


                                   Отвергнутый костюм

Шуба-то у Светы была. Для внешнего тепла, уличного. В шубе Света зашла в магазин и увидела тот домашний костюм - аккуратный, пушистый на ощупь, не халат какой-нибудь. Задумалась Света. Костюм был очень нежных оттенков, очень приятный. Для внутреннего тепла, комнатного.
Света представила себя в этой пушистой куртке с длинными рукавами. Вот как она закутается! И брюки тоже. И будет промозглый вечер за окном, совсем без звёзд. И можно будет сочинить новую песню, высокую и чистую. Тёплыми руками перебирать клавиши, тёплыми ногами нажимать педаль. Очень хороший костюм, вдохновляющий.
Света подумала хорошенько ещё раз.
 - Нет! - сказала она сама себе и отпустила костюм на волю. - У меня дома так исправно работают батареи, что просто нелепо покупать такие длинные брюки и рукава, всё равно они никогда не пригодятся.
Но воображение Светы продолжало бороться за костюм. А вдруг озноб - представила Света. Может ведь случиться со мной озноб? Вот как закупаюсь тогда в рукава, буду пить чай с молоком и мёдом, и новая песня будет подниматься во мне, как тесто. Но я прихлопну её больным горлом, как крышкой, и буду отбивать ногой, буду барабанить пальцами.
 - Нет! - сказала Света твёрдо. - Если вдруг со мной случится озноб, я лягу без сил под тремя одеялами и не буду ничего отбивать. И новая песня уснёт во мне, как берёзовый сок в зимнем стволе. До поры до времени, до первых перелётных птиц.
Света окончательно оставила костюм в покое и пошла домой. Пошла в тепло по холоду. Но ведь шуба-то у неё была.
Света шла и вспоминала то время, когда у неё не было шубы и её не пугал озноб. Она даже мало ходила по магазинам, но зато пела почти всегда.
И сейчас ей тоже очень хотелось петь.


30 декабря


                                        Не спать

Ночью Маринус не спал - слушал, как тракторы сгребают снег, как грузят его на машины, и машины уезжают неизвестно куда. Снега выпало столько, как будто в мире больше не было никаких времён года, только зима. И вот уже конец года, а снег и не думает останавливаться, он падал и падал густыми красивыми хлопьями, а тракторы с некрасивым звуком тут же подхватывали его своими некрасивыми ковшами. И машины везли новый снег старыми ночными улицами неизвестно куда.
Маринус подумал, что мир вокруг - это единственно возможное сочетание красивого и некрасивого. Сегодня ты хлопья с неба, а завтра гудишь и сгребаешь ковшом, а в третий раз не спишь ночью.
Маринус представил, как Эн сейчас тоже не спит: стоит у распахнутого холодильника, раздумывая по поводу куска курицы с фасолью в томатном соусе, и холодильник один светится в темноте. А потом Эн решает в пользу курицы, греет заодно чай, долго сидит просто так, тоже думает о красивом и некрасивом.
Но на самом деле Эн уже давно решил в пользу курицы и теперь спал - боролся за лицо, боролся с кругами под глазами. Его скалярия неподвижно висела в толще воды и тоже спала под прозрачными своими веками.
Крепко спал городской голова Аистов и не знал, что его стихи уже напечатаны в газете на самом видном месте. Спала поющая Света, спал её голос, и на самой вершине башни стояла на страже города нестрашная темнота.
Под одной крышей спали Изольда Петровна и Эзоп Иванович Пупкус, твёрдо зная, что они были друг у друга всегда. И будут. А крышечка от зубной пасты - это мелкая, незначительная деталь. Спал кот Алекс со всеми своими нерастраченными пушинками.
Во всём городе не спал в этот час один лишь Маринус, да ещё трактор некрасиво сгребал красивые хлопья. Вот так в эту минуту выглядел мир.

31 декабря


                                     Празднуют разные люди

 - Предлагаю праздновать на площади! - объявил накануне городской голова Аистов. - Рядом с ёлкой, с оранжевым слоном и ничьим домом.
И все согласились. Все, кого мы знаем, согласились.
В этот заключительный день город казался ещё меньше, ещё уютнее - из-за громоздкого снега, из-за квадратного света, который висел в оконных рамах историями из жизни людей. Город щедро дарил своим жителям самые последние, самые важные новости: звяканье чайных ложечек, сонное бормотание детей, молочное лаканье кошек, шорох хлебных крошек, которые напоследок смахивает со стола аккуратная родная ладонь.
Искренне били часы, как велела им поющая Света, как хотелось им самим.
И все разные люди слышали, как бьют часы. Слушали молодые и не очень, конькобежцы и пешеходы, странные одиночки и души компаний, фантазёры и реалисты, осторожные и авантюристы...
Разные люди поздравляли друг друга с Новым годом. Они знали, что дом ценой в два батона так навсегда и останется ничьим, и это очень мудрое решение. Ведь человек замечателен своими несовершенствами, своей живой неидеальностью - как натуральная ёлка; как неумело упакованный подарок от всего сердца; как настоящий костюм, который не жмёт; как оранжевые подтяжки в рабочий полдень; как щедро сдобренный майонезом древний салат оливье; как собственное лицо в зеркале; как незамысловатая песня против темноты...
Все разные люди были жители одного города, и они поздравляли друг друга.
Так закончился этот декабрь.
Первым утром первым делом Эн перекинул на ту сторону очередную страницу календаря...