Некоторый снег

   Некоторый снег в марте тает. Превращает горы города в родную слякоть на больших и малых дорогах. Небыстро, но упорно стекает с крыш. Ночью создаёт таинственные сосульки, такие мощные у основания, что если отломить и посмотреть сквозь, можно увидеть кусочек будущего: как город совсем поплывёт, как исказятся все в мире пропорции. Люди будут ходить по улице одновременно приподнятые и потерянные: словно их дома и адреса перепутались, перемешались, и большие буквы названий стали маленькими. Но скоро должно открыться восьмое чувство, и оно обязательно поможет в этом новом мире, выведет туда. Ни разу ещё не подводило.

   Так тает некоторый снег. Но есть и другой. Солнце падает в него лимонными горошинами, как сироп. Застывает пушисто, нежно-игольчато. Собирается в соцветия, в метёлки, в хрупкие веники. Чтобы не путать другой снег с некоторым, люди назвали его мимозой.

   Спрятали в этом слове на всякий случай какое-то "мимо", потому что будет ещё холод, ватные от снегопадов вечера, путаница одежды, стылые руки... Но есть в этом слове также и "за". Черта, за которую уже перешли. И жизнь за мимозой уже не будет прежней.

   Мы не задумываемся, откуда вдруг возникают в марте эти стихийные, небрежные развалы. В бледном городе, который к началу весны полностью утрачивает все запахи, кроме смога и прохожих сигарет. Пресневеют яблоки и мандарины, обесцвечиваются ветра. 

   Никто не замечает, как за крышами домов тайно поспевает, наливается солнце. Как падает пряными каплями и другим временем в лежалый, бывалый снег.

   Отдалёнными травами пахнет мимоза, близким будущим. Неприкосновенной пыльцой бабочкиных крыльев, сильными прыжками кузнечиков. Омутом, в котором отразилось лицо. Пылью, на которую скоро упадёт грибной дождь. 

   Невесомыми золотыми планетами толпится мимоза в доме. На каждой зарождается другая жизнь, и опять начинается с нуля пространство и время.

Голубь видит весну

   Утром всего лишь навсего один голубь будет замечен на карнизе. Первый, созерцательный. Голуби ведь в массе птицы довольно бесцеремонные. Они сбиваются в разухабистые уличные компании, утробно завывают на чердаках, плотным кольцом обступают человека с булкой или семечками в руке, на бреющем полёте хотят снести голову прохожему. Они шлёпают босыми розовыми лапами по лужам, по снегу, как беспризорники. Из клюва в клюв передают легендарные имена всех окрестных кормящих старушек. Наконец, они втискиваются в лёгкие, изящные кормушки, предназначенные для изящных и лёгких. Ворочаются и раскачиваются. Голуби - граждане толпы. Сизая масса.

   И вдруг - один. Утром задумчивый голубь - совсем один. Как самая первая птица в истории, которая видит самое первое солнце первой весны. И птичий глаз одного с ним цвета. Солнце растворяется в птице, а птица - в солнце. Почему-то решено весну начинать именно с птицы.

   Вот голубь и думает. Для него нет ни времени, ни слов. Ни города со всеми его людьми. Зато есть в трубчатых костях напряжённый гул. Есть большие звонкие молекулы нового утра, совсем не похожие на корм. Или это просто другой какой-то корм рассыпали из пакета?

   Заливает свежим и нежным цветом верхушку старого знакомого дома, и она становится похожей на залитый солнцем глаз голубя. Или это я сама становлюсь молекулой, домом, трубчатой гудящей костью крыла?..

   Так проходит одна минута после открытия штор. Явные дела нетерпеливо толпятся за спиной. Да  и голубь уже опомнился. Отталкивается босыми розовыми ногами от жести и грузно взлетает вверх - куда-то к своим.

   Весна всегда начинается с того, чего не было.