Перпендикулярные следы

   Видела я озеро Пустое во все времена. Видела летом, зимой и осенью. Оставалась весна. И вот такая весна наступила.

   У нас в Сибири с этим словом связаны свои, очень глубинные понятия и ассоциации. На очень подсознательном, интуитивном уровне воспринимаем мы весну. Видим не картину, а молекулы, из которых состоят краски. И хоть озеро лежало, как огромный срез батона, под снегом, как под толстым слоем сливочного масла; и воздушная масса явно господствовала кругом арктическая, несмотря на большое, очень полноценное солнце; и дышало отовсюду только холодом, всё равно это была весна - с первого взгляда.

   В ноябре здесь предупреждали о возможных медведях, а в этот раз намекнули на кабанов. Что-то такое, связанное с мощью, напором, горой диких мускулов и неукротимым движением, было разлито в воздухе. На молекулярном уровне. Ведь медведь, несмотря на арктическую массу, вполне мог уже и покинуть берлогу. Но, говорят, ему от спячки нужно отдохнуть, и несколько суток сначала медведь просто лежит на хвойной подстилке, постепенно возвращаясь в этот мир.

   Да, именно! Наш возможный медведь где-то лежит сейчас на подстилке. И кабаны авось пройдут стороной. А вот цепочка следов на снегу вдоль берега была очень даже реальной и очень дикой. Так, след в след, ходят представители семейства псовых - лисы, волки. Волки... Отпечаток был как у собаки, только большой. Отпечаток был хищный и целенаправленный.

   Следы уходили и ушли вдаль. Не за нами. От нас. А мы оставили в лесу свои человечьи следы, перпендикулярно волчьим.

   Тихо было в лесу, как посреди зимы. Если специально остановиться и послушать - ни звука. Ни птицы. Но всё-таки это была весна.

   Была весна в отчётливых, синих берёзовых тенях. В весёлых разноцветных грибах-трутовиках, расселившихся по всей длине родного ствола, как в многоэтажном доме. В кляксах лишайников на поваленном бурями дереве и мхах на южном склоне пня. В прошлогоднем, но как будто начищенном к празднику стебле неизвестной травы.

   А в избранных, особо пригретых местах тут и там вырывался из-под снега не такой уж робкий пучок травы. И верба уже была серьёзно пушиста.

   И где-то под землёй стояли уже на низком старте многие и очень многие представители мира, в котором живёт по-своему кабан, выходит на простор псовый хищник. И медведь, который на хвойной подстилке отдыхает от спячки и ждёт, когда же мы отсюда уберёмся восвояси.

Авторские экземпляры

    - Книги? - спросила милейшая сотрудница почтового отделения, передавая мне бандероль из Петербурга. Видимо, догадалась по прямым углам. Это был неравнодушный вопрос. Наверное, от меня исходило излучение очень сильного и очень важного ожидания. И я ответила - своим голосом, но непривычные, немыслимые слова:

 - Мои авторские экземпляры! 

   Тут уж и другие работники почты проявили неравнодушный коллективный интерес. В самом деле? А что вы пишите? А можно посмотреть?

   И я взволнованными руками вскрыла упаковку. И достала книгу, в которой напечатаны мои стихи. Навсегда и на бумаге. И сотрудницы книгу листали. Книгу хвалили. А потом желали мне хорошего дня.

   Это и правда был хороший, один из лучших, это был мой день. Я шла по улице Крылова 450 метров до своего дома, несла подмышкой авторские экземпляры, которые голубели на весь мир сквозь прорванную дыру.

   Это была самая короткая дорога в моей жизни. И самая длинная.

...Когда-то давно я купила шестилетнему Игоряну  книгу "Как Пушкин русский язык изменил" и сразу обратила внимание на иллюстрации Александра Яковлева. Подумала: вот бы когда-нибудь такой художник проиллюстрировал мои стихи. Фантастическая мысль. Как полёт в прошлое ии в будущее. Как вообще полёт.

   Но говорят, что все настоящие желания сбываются. Я выиграла конкурс, который очень хотела выиграть. И художником сборника был приглашён по каким-то неведомым вселенским алгоритмам именно Александр Яковлев.

   Когда всё исполнилось, вроде и мечтать больше не о чем.

Только бы не разучиться писать.

   Так, как хочется.

Мост над весной

   Кто-то из взрослых рядом сказал, что сейчас пойдём на подвесной мост. Слово "подвесной" было выделено голосом, как будто его произнесли большими буквами. Голос сулил необыкновенное.

   И необыкновенное было. В огромном летнем дне, над быстрой алтайской рекой мост висел расслабленный, как дачный гамак, и был совсем не похож на своё имя. Ведь два берега всегда должны быть соединены прочно и надёжно. Очень твёрдо. Чтобы человек, ступая, чувствовал под ногами что-то полностью противоположное воде. Мост должен быть твёрже земли и стоять непоколебимо. Желательно вечно.

   А этот провисал, и был тонок. Как будто предназначен был для птиц. Он ожил под сандалиями, и взрослые окончательно привели его в движение своими могучими шагами. И под самой бездной, в середине пути, какие-то встречные взрослые добавили скрипа и шторма. И стало ясно, что нить сейчас порвётся, как ни цепляйся, как ни хватайся за перила - такие же трепетные, как всё сооружение.

   Но нить не порвалась. Шли и шли с того и этого берега люди разных возрастов и размеров. А мост тихо пел и раскачивался - верно, надёжно и вечно, как маятник.

   Перешли реку. И снова перешли. Много раз перешли реку. смотрели в середине на быструю прозрачную воду. Верили мосту...

   А где-то далеко впереди была сегодняшняя весна. И день позднего марта, очень похожий на ноябрь. Глубоко неизвестен был посёлок Верх-Чебула, через который будет проходить дорога, и почему-то именно здесь захочется остановиться. Размять ноги, прыгая под порывами ледяного ветра возле тонкой извилистой речки, которую зовут, конечно же, Чебула. Чувствовать себя в самой глубине Сибири.

   Наклонные деревянные ступени вели куда-то вверх. И там открылся над рекой Чебулой и её окрестностями длинный подвесной мост. Как будто голос сказал над ухом это слово большими буквами. Как будто сулил необыкновенное на том берегу. И хоть немногие, но явно человеческие следы на снегу, на длинных досках настила подбадривали: ходить можно, ходим.

   Первый шаг будет нерешительным, по той, давней привычке. И, как тогда, мост оживёт, отзовётся. Качнётся как вечный маятник. И нужно обязательно остановиться между берегами - посмотреть на Верх-Чебулу и заодно весь мир, раскрашенный только в три бледных цвета.

   Не так уж много необыкновенного. Но почему-то стоишь и смотришь, и мёрзнешь. И длинные полыньи во льду реки Чебулы, похожие на тёмные зеркала, как будто усиливают замерзание.

   Но нет, это не снова ноябрь, это март. Это другой холод. Холод, от которого мы уходим всё более твёрдыми шагами, как с другого берега. И останавливаемся на середине над рекой, как над бездной. Над проталинами, над обыкновенным и вечным.

   Качаемся над весной, качаемся над весной, качаемся над весной...

Но не хлеб

   Всегда интересен первый человек, который догадался. Достиг нового в истории результата. Навсегда в памяти рассказ из старого журнала "Мурзилка" про первобытную женщину, которая задумчиво бросала в горшок с кипящей водой пшеничные зёрна. И получила кашу.

   Сейчас кажется, что это просто, элементарно. А тогда был прорыв в другую Галактику. Так прошли века, а на самом деле - секунды. Натренированный кашей мозг был готов к иным свершениям, к более творческим прорывам. Теперь уже задумчивая женщина обладала целым решетом свежеснесённых куриных яиц и внушительным деревянным ведром парного молока. Добротные, надёжные, проверенные временем продукты. Задумчивой женщине и в голову не приходило, что в них может скрываться тайна.

   А вот какой-нибудь её четырнадцатый пытливый сын тайну подозревал. И когда вдруг остался в избе один, совершил невозможное. Равное всем полётам, всем изобретениям и кругосветным путешествиям. Он пустил в кружку с молоком плавать куриное яйцо!

   Красиво. Желток всегда завораживает. Его можно гонять по кругу, как Солнце. Ловить ложкой. До тех пор, пока не сломается. Но ведь можно запустить ещё одно куриное яйцо. Не так уж красиво теперь, не первозданно. Но гонять можно. И третье...

   Чу! Родные шаги в сенях. Скорее! Любое преступление, любой творческий прорыв можно скрыть в печке.

   И когда задумчивая женщина отодвинула заслонку, чтобы посадить в горячую глубь чугунок со щами, обнаружила она там что-то странное, непривычное, как будто загубленное. Хотела на всякий случай раздать подзатыльников всем по росту сыновьям. Но женщина не зря была задумчивой. Она задумалась. Она рассмотрела непривычное, осторожно попробовала непривычное. И поняла, что это хорошо.

   Было то непривычное нежным, но сверху румяным, немного трепетным. Пористым и пышным, но не хлеб. А кто и когда придумал ему подходящее и точное имя "Омлет", мы никогда не узнаем.

   Но мечтаем только о таком. Чтобы, поднявшись, не осел, чтобы не пригорел, не подвёл. Плоский блин во всю сковороду что-то неохота. И чтобы не с зеленью, не с помидорами и ветчиной. Хочется простого и толстого - "как в детском саду", только дома.

   И секрет давно известен.

И древние задумчивые люди просыпаются в душе.

Без шапки

   Когда-нибудь случается и такой день. В голову, как поезд по расписанию, приходит мысль: сегодня можно без шапки. Великая мысль!

   Не с вызовом без шапки, как ранний утренний семиклассник, поджимая уши с небрежным выражением на лице. А взвешенно и мудро - в своё драгоценное время, которое пришло. Взять именно то, что нужно, а не три по цене одного плюс насморк в подарок.

   В голове давно уже всё готово к прибытию мысли: тщательно подметён перрон, начищен до блеска вокзальный колокол, и выпечены в буфете все пирожки. Зелёный свет дан.

   Сегодня можно без шапки! Голова немного смущена, и её можно понять. За все зимние месяцы, которые начались ещё осенью, голова привыкла скрывать свои простые волосы - большие и малые, а то и вовсе отрицательные - под высокими процентами шерсти, мохера, под флисовой мягкой подкладкой. 

   Иные головы предпочитали мех, или вязаные шлемы, или уши с завязками по сторонам ледяного лица. Что-нибудь игривое с помпоном, с узором во лбу... В конце-концов и простые чёрные никто не отменял. Оснащены были многие головы поверх шапок дополнительно капюшонами. Долго стояло над головами ледяное, ветреное, снежное время. Вечно стояло. Не так-то просто бывает понять, что и оно прошло.

   Снова прошло. И выходишь в первый день на улицу без шапки, как без головы. И ничего. Солнце прилипло к дому по всей длине, усилив и без того жёлтый его цвет. Город раздувается от звуков и запахов как мыльный пузырь - не чтобы лопнуть, а чтобы лететь. И хоть снег ещё лежит где-то по закоулкам толстый и белый, следы оставлять хочется не на нём.

   В первый день без шапки тепло, как ещё  не было в этом году. А голова осталась где-то дома вместе с шапкой. Она будет думать, что в самый первый день и тепло такое же первое. Оно исчезнет вместе с солнцем, превратится в тыкву, вернётся в прежние времена.

   Но когда наступило тепло, все узнали, что прежнее время не возвращается. Все ходили без шапок, и день был равен ночи. День был как ночь. За всю весну один только единственный раз.

Редиска знает

   Через март всегда хочется как-нибудь переступить. Перешагнуть его, как первый ручей в подворотне. И чтобы брюки сзади остались целыми, не забрызгались этой калорийной, особо жирной городской грязью.

   К сожалению, брюки не остались. Март догнал и вцепился. Я бы хотела научиться ходить, как люди - с вечно не забрызганными брюками, но пока не знаю их секрета.

   Я бы хотела сесть в март, как в автобус из фильма "Гостья из будущего", открыть и закрыть дверь. Странствовать по всем любимым временам года, но только чтобы у меня внутри и снаружи ничего не шло быстрей, чем надо. Но так не бывает. Повторение марта - обязательная часть ежегодной программы.

   Март необходим, как переходный возраст. Чтобы постепенно осознать. Привыкнуть к удлинённым вечерам, к мягким ветрам, к ничем не покрытой голове и сумкам другого цвета. К другому, не зимнему, нулю градусов Цельсия. Закономерному, а не случайному.

   Даже редиска знает, что такое этот ноль. Сквозь пакет, сквозь дверцу холодильника как-то редиска догадывается, что март во внешнем мире медленно, как оборот планеты, но так же верно превращается в настоящую весну. В редиске просыпается какое-то редисочное, подлинно овощное коллективное бессознательное. Начинают в ней бродить и пульсировать буйные редисочные соки, сама собой отрастает недлинная, но дружная борода. Как будто редиска просится в землю, чтобы вырасти ещё раз.

   Но откуда? Откуда это слабое магазинное создание, рождённое очень далеко от вольного воздуха, солнца, дождя и дающей жизнь земли, может что-то знать про весну? Про удлинённый вечер? Про первый в этом сезоне ноль со знаком плюс? Про тень птицы в тени облака? Что она может знать об остром и самом первом вкусе?

   А вот как-то знает. На генном что ли уровне? Как человек бледного городского мира что-то чувствует у огня и воды. Не может переступить март, как заветную черту. Знает коллективно и бессознательно, чем может обернуться нарушение запрета.

Марток

   Самые румяные люди в лесу идут на лыжах. Или после лыж. Такое лицо подделать невозможно. Оно как свежая переводная картинка. Очень аккуратно, осторожно тянем толстый, нижний, белый, неинтересный слой, а яркая, трепетная, скажем, Красная Шапочка... или Карлсон... или просто колокольчик - остаются гореть. Эффектно смотрятся на белой кафельной плитке, на шкафчике кухонного гарнитура. А лучше всего, тайнее всего - на обложке толстой, уже наполовину заполненной, тетради собственных стихов.

    Лично у меня был тигр. Желтый и чёрный. А тетрадь - густейшего цвета фуксии. Тот самый период творчества, который тщательно скрывают от всех. Почему-то стихи именно этого периода невозможно никому ни рассказать, ни показать. Их невозможно перевести, как картинку, на другую поверхность, на язык людей.

   Я думала, что такие тетради скрывают у себя и в себе многие. Но оказалось, что это совершенно не так. И лицо, которое невозможно подделать, тоже бывает не у всех.

   Какое-то особенное, настоящее состояние излучали лица лыжников. Шапочки буйно расцветали на их головах. Наступить на лыжню ботинком не поднималась нога. Хорошо, что в лесу есть тропинки просто для людей.

   Маленький весенний месяц размером в одну неделю лежал везде тонким, как сливочное масло, слоем. Не март ещё, конечно, но вполне марток.

   "Марток, - гласит сибирская народная мудрость, - надевай двое порток." Весёлый человек придумал! И портки у него были весёлые, с заботливым, надёжным начёсом. Прыгал такой человек с печки прямо в лес. Ухо выставлял из шапки, внимательно слушал. Мороз, белое, а с птицами уже что-то в ветвях деревьев не так. Птицы как будто очнулись и спорят. Местные наши птицы, дружные с хвойными породами деревьев, философические, глубоко в себя погружённые. Они как будто выходят на поверхность. Излучают и проявляются, как лица лыжников.

   Самые мощные среди птиц, конечно, снегири. Идеально созданные для того, чтобы человек перестал дышать, замер и про себя умолял: только бы не улетели, только бы. Круглые, совершенные, как яблоко. Раскрашенные раз и навсегда.

   Конечно, они улетят очень скоро. Человек не должен быть избалован снегирями. Но человеку в весёлых портках и серая, необычной породы синица на этой тропинке хороша. И прошлогодний репейник. И копна золотой травы из-под снега. И тройной тополь, похожий на дуб у Лукоморья. И ледяная, огромная река, которая зимой так и не встала, не отдохнула. Может быть, впервые в своей жизни...

Некоторый снег

   Некоторый снег в марте тает. Превращает горы города в родную слякоть на больших и малых дорогах. Небыстро, но упорно стекает с крыш. Ночью создаёт таинственные сосульки, такие мощные у основания, что если отломить и посмотреть сквозь, можно увидеть кусочек будущего: как город совсем поплывёт, как исказятся все в мире пропорции. Люди будут ходить по улице одновременно приподнятые и потерянные: словно их дома и адреса перепутались, перемешались, и большие буквы названий стали маленькими. Но скоро должно открыться восьмое чувство, и оно обязательно поможет в этом новом мире, выведет туда. Ни разу ещё не подводило.

   Так тает некоторый снег. Но есть и другой. Солнце падает в него лимонными горошинами, как сироп. Застывает пушисто, нежно-игольчато. Собирается в соцветия, в метёлки, в хрупкие веники. Чтобы не путать другой снег с некоторым, люди назвали его мимозой.

   Спрятали в этом слове на всякий случай какое-то "мимо", потому что будет ещё холод, ватные от снегопадов вечера, путаница одежды, стылые руки... Но есть в этом слове также и "за". Черта, за которую уже перешли. И жизнь за мимозой уже не будет прежней.

   Мы не задумываемся, откуда вдруг возникают в марте эти стихийные, небрежные развалы. В бледном городе, который к началу весны полностью утрачивает все запахи, кроме смога и прохожих сигарет. Пресневеют яблоки и мандарины, обесцвечиваются ветра. 

   Никто не замечает, как за крышами домов тайно поспевает, наливается солнце. Как падает пряными каплями и другим временем в лежалый, бывалый снег.

   Отдалёнными травами пахнет мимоза, близким будущим. Неприкосновенной пыльцой бабочкиных крыльев, сильными прыжками кузнечиков. Омутом, в котором отразилось лицо. Пылью, на которую скоро упадёт грибной дождь. 

   Невесомыми золотыми планетами толпится мимоза в доме. На каждой зарождается другая жизнь, и опять начинается с нуля пространство и время.

Голубь видит весну

   Утром всего лишь навсего один голубь будет замечен на карнизе. Первый, созерцательный. Голуби ведь в массе птицы довольно бесцеремонные. Они сбиваются в разухабистые уличные компании, утробно завывают на чердаках, плотным кольцом обступают человека с булкой или семечками в руке, на бреющем полёте хотят снести голову прохожему. Они шлёпают босыми розовыми лапами по лужам, по снегу, как беспризорники. Из клюва в клюв передают легендарные имена всех окрестных кормящих старушек. Наконец, они втискиваются в лёгкие, изящные кормушки, предназначенные для изящных и лёгких. Ворочаются и раскачиваются. Голуби - граждане толпы. Сизая масса.

   И вдруг - один. Утром задумчивый голубь - совсем один. Как самая первая птица в истории, которая видит самое первое солнце первой весны. И птичий глаз одного с ним цвета. Солнце растворяется в птице, а птица - в солнце. Почему-то решено весну начинать именно с птицы.

   Вот голубь и думает. Для него нет ни времени, ни слов. Ни города со всеми его людьми. Зато есть в трубчатых костях напряжённый гул. Есть большие звонкие молекулы нового утра, совсем не похожие на корм. Или это просто другой какой-то корм рассыпали из пакета?

   Заливает свежим и нежным цветом верхушку старого знакомого дома, и она становится похожей на залитый солнцем глаз голубя. Или это я сама становлюсь молекулой, домом, трубчатой гудящей костью крыла?..

   Так проходит одна минута после открытия штор. Явные дела нетерпеливо толпятся за спиной. Да  и голубь уже опомнился. Отталкивается босыми розовыми ногами от жести и грузно взлетает вверх - куда-то к своим.

   Весна всегда начинается с того, чего не было.

Блинные Кучи

   Глубинная российская топонимика - это отдельная Вселенная, рождённая Большим Взрывом Мозга.

   Скажем, промелькнёт вдруг название: деревня Блинные Кучи. Серьёзно? Да это опечатка, маслиничный фейк! В крайнем случае, народная сказка, в которой все люди и звери одинаковые, рыба голосом говорит, а хлеб песни поёт. Там всё происходит одновременно, потому что время ещё не изобрели. А значит, и раздумывать некогда, просто верь - и всё.

   Но наш мир - такой причудливый пирог... Куски сказки попадаются в нём, как не тщательно размешанная соль. И деревня Блинные Кучи - пожалуйста! - действительно расположена в Смоленской области, в Ершичском районе, на берегу реки Ипуть!

   Население Блинных Куч составляет 126 человек.

У них, конечно, есть электричество.

И сотовые телефоны.

И пылесосы.

И средство для мытья посуды...

   Но тут один нюанс. Один раз в году, на исходе зимы, река Ипуть из типичной, непригодной для питья становится вдруг тучной и молочной. С вёдрами, коромыслами, с металлическими флягами на колёсиках поспешают к ней 126 восторженных жителей. А на крышах бань и сараев лёг уже толстым слоем чистейший сахар, на избах - тщательно просеянная мука. Из колодца с журавлём тянут на белый свет текучее, тягучее, тяжёлое, плавное масло. Солнечный желток делят поровну, а назавтра он только увеличится, прибудет. Так устроен мир в эти дни.

   Уже приготовлены непроницаемые чугунные, строго дедовские, сковородки. Уже рвутся на волю вековые, проверенные рецепты. И 126 рук (правые - по часовой, левые - против) заведут, как песню, как хоровод, самое уважаемое на этой земле тесто...

   Ровно 126 первых комов. Ну, а потом - как по маслу. И вот уже блины сами себя пошли печь, подавать к столу дружными дымящимися стопками. И вот уже тесно блинам в избе, выходят они во двор, а после и со двора.

   Долго гуляют по улице. Дружат рецептами. По часовые и против часовые с людьми заодно. И уже не отличишь того от этого, и от третьего. Как блины, румянятся люди. Как люди, празднуют блины.

Куча мала.

Блинная Куча.

Потом переделали в Кучи, чтобы всем досталось. Чтобы не обидно.

   Один сто двадцать седьмой человек, который проходил мимо, сам всё это видел. И рассказал.

Сбросить

   Всё, снег можно сбросить. Природа нажала кнопку на клавиатуре, не делая никаких резервных копий.

   Люди пришли, ростом с пятиэтажный дом. Как на подбор, с лопатами. Метали в синее солнечное пространство порцию за порцией. Не увесистыми, гулкими глыбами, а лёгкой и белой, очень мудрой бородой. Борода существовала мгновение, а на её месте тут же вырастала новая.

   Бороды ложились на землю, и в них были спрятаны, запутаны грузные ноябрьские снеговики с рябиновыми глазами, декабрьские сказочные снегопады, коварные январские гололёды, февральские короткие метели... Полный комплект игрушечной недозимы, которая так и прошла, не успев превратиться в настоящую. Синоптики её отметят, занесут в таблицу, как самую-самую в столетии (если не больше), сделают какой-нибудь научный вывод. А мы, конечно, всё забудем.

   Мы забудем раньше, чем растают все мудрые бороды снега. Забудем запрещающие ленточки в подворотне, гору во дворе, которую увезёт прочь вереница грузовиков, но только не сегодня. Может быть, завтра, которое обновляется каждый день.

   Мы забудем всех пятиэтажных людей с неиссякающими лопатами. Забудем в лицо все тёплые куртки, шарфы и шапки - как будто нажали клавишу сброса, не сохранив резервную копию.

   Будем учиться через миллион лет длиной в одно лето по новому первому снегу, как по азбуке, складывая из следов и снеговиков свои новые первые слова...

Р.Р.

   Добавляла в корзину. Потом думала, сомневалась, убирала. Снова думала, сомневалась - но уже в обратную сторону. Снова складывала в корзину, как необходимый гриб.  Но потом другие какие-то необходимые грибы теснили этот. Чаще ведь почему-то читаешь прозу, даже если себя относишь к роду поэзии. Проза больше похожа на язык, которым говорят люди. Но в ней содержаться не все вещества. И, когда веществ чувствуется нехватка, начинаешь принимать стихи.

   Так я двухтомник Роберта Рождественского всё-таки купила. В лаконичной матерчатой обложке, старый. Приятно было развернуть самую первую его страницу. Самое первое стихотворение  - "Речка Иня". Та самая, которую я видела сотни раз в нашем городе и далеко за его пределами, и ни разу не замечала. А двухтомник помог, открыл.

Холод тонких 

                  мартовских льдин

ты несёшь в тёмно-зелёном нутре...

   Я хорошо слышу Роберта Рождественского. Эхо его рифм - лучшее доказательство того, что Искусственный Интеллект, хоть и обрёл имя собственное, никогда не победит Дар. Только в человеке есть неуловимый дефект, волшебная неисправность, ошибка, асимметрия, которые тайну и составляют. Чтобы энергия пришла, она сначала должна уйти.

Он сразу с вопросом: "А вы не из Витебска?

Пиджак старомодный на лацканах вытерся...

   Это у меня одно из самых любимых. Называется "Марк Шагал". Искусственный Интеллект может научиться, подстроить; он очень способный. А построить может только Интеллект Естественный и Единственный В Своём Роде.

Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.

Темнеет...

И жалко, что я не из Витебска.

   Витебска - вытерся, навытяжку - из Витебска... Такому не учат. Это врождённый поэтический слуховой аппарат, способность выхватывать из хаоса сочетания и сочленения. Знатоки, как надо, скажут: плохая техника, не владеет рифмой, посоветуют почитать авторитетных теоретиков. А не такие уж знатоки, как надо, заподозрят эти неточные слова в самой исключительной точности. В чём-то таком, что сильнее точности. Что словами и звуками можно передать больше, чем они могут и знают. 

Между мною и тобою - гул небытия,

звёздные моря, тайные моря...

   Вот почему двухтомник поэта Роберта Рождественского я себе купила. Матерчатый, 1979 года. В отличном состоянии, только бумага чуть пожелтела. А поэтические сборники в другом состоянии и не бывают. В основном их не перечитывают. Чаще всего их выбрасывают или сдают.

   Какими звёздными морями приплыли ко мне эти РР, с таинственными цифрами от руки на задней обложке, похожими на номер давно несуществующего телефона?

   В конце первого тома обнаружился небольшой типографский брак: неразрезанные нижние уголки двух страниц. А это значит, что за все 46 лет существования книги ни один человек на планете не заглянул туда, не прочитал написанное. Те, кто родился в тот 1979 год выпуска, уже поменяли свой паспорт на бессрочный, и столько всего случилось в мире. А книга в отличном состоянии почти полвека ждала. И дождалась...

   Есть от чего возникнуть мурашкам. Ведь там содержится послание. Лично мне. С помощью металлической линейки аккуратно я разрезала листы.

Постучит по льдинам апрель,

все следы на снегу замыв...

Всё равно мы 

                     будем добрей

к людям,

кроме себя самих!

Всё равно мы

                    будем нести

доброту

в снеговую жуть!..

Ты казнить меня

погоди.

Может,

            я ещё пригожусь.

   Как будто в компанию к себе позвал. И про всё остальное я тоже поняла. Только об этом на языке людей очень трудно рассказывать словами.

"Пророк"-2025

   Ежегодно день памяти Пушкина стараемся отмечать. А тут как раз фильм вышел. В прошлом году "Онегин" понравился. Не сходить ли теперь на новейшего "Пророка"?

   Смущал немного жанр: драма, мюзикл. Моя филологическая подруга высмотрела мелкими буквами подробность: с элементами комикса...

А билеты-то уже куплены!

   Но, в конце-концов, мир знает хорошие, очень хорошие и даже великие мюзиклы. Бывает, что режиссёр великого с хорошим насмотрится и сам захочет так же. Сказать своё слово. А у режиссёра - раз!

   И ничего не выйдет. Совсем. Безнадёжно. Окончательно.

Впрочем, элементы комикса у картины не отнимешь. Начались они буквально с первых кадров, с выкриков лоточника в тулупе: "Страсбургский пирог! Любимое блюдо Пушкина!"

   И мы понимаем ещё отчётливее, почему в прежние времена создатели фильмов (исторических, спортивных, детективов) приглашали консультантов-профессионалов. Тех самых рыбаков, у которых спрашивают о море. Они бы моментально объяснили, что нетленный пирог  - это не горячие пирожки нарасхват, а дорогой деликатес; что дворовые мальчишки не фехтовали палками как мечами с криком: "Сегодня я буду Русланом!"; что через год после женитьбы старшая дочь Пушкина никак не могла выглядеть семилетней, ибо она была Мария, а не царевич Гвидон из бочки; что... И ещё миллион подробностей, из которых составлена этот нелепый, несуразный и очень смешной фильм. Смешной в самом неприятном смысле. Когда смеёшься над фильмом, и ничего не можешь с этим поделать. Когда сделала не я, а стыдно мне. 

   Незамедлительно после элементов комикса начались элементы мюзикла: лицеист Пушкин заговорил рэпом и прыгнул на стол. И следом за ним все лицеисты заговорили, и все прыгнули. Продолжилось чтение рэпа уже на экзамене по словесности, где все лицеисты до единого сорвали с себя куртки, и старик Державин тоже зачем-то сорвал.

   Далее - Петербург. Пушкин танцует на улице (на подтанцовке - Пущин и Данзас). Арест, южная ссылка, Елизавета Ксаверьевна Воронцова, которую Пушкин зовёт "Лизон" (почти "Нинон" из фильма "Калина красная" - вот они, культурные параллели!). Супруг Лизон в гневе. Он велит двум жандармам держать Пушкина и своим кулаком светлейшего князя и генерал-губернатора Бессарабии бьёт Пушкина под дых. А потом ещё бьёт наотмашь. Вот так выясняют отношения настоящие аристократы! Пушкину нужно было плюнуть в ответ в светлейшее лицо и показать потомственный ганнибаловский кукиш. А то заладили - дуэли, дуэли...

   Создатели фильма очень упирали на то, что их цель была - показать живого Пушкина, без прикрас. Не затёртого и не замшелого Пушкина из мёртвых школьных учебников.

   Пусть так. Но мы ведь как-то должны понять, почему именно Пушкин гений, а не Данзас или Пущин? И при чём тут пророк? И разве не должен отличаться Пушкин от самого себя в двадцать лет и в тридцать семь?

   Когда на одном балу Пушкин устал от света и вышел на балкон, к нему выпорхнула юная девушка. Уверенно попросила посторониться, так как у неё меж балясин припрятан бокал с шампанским. Я уже не сомневалась, что эта девушка - Натали Гончарова. И не ошиблась. За лифом платья у неё наверняка был припрятан айфон. В крайнем случае, электронная сигарета. Пушкина она полюбила в тот же вечер.

   Думается мне, что талант - это интуитивное чувство меры и вкуса. Чувство правды. Гармония, которой в совершенстве владел Пушкин. Настоящий Пушкин...

   Элементы комикса тем временем набирали обороты, органично сочетаясь с элементами мюзикла. Вся картина была пронизана "рэп-ариями". В их авторстве можно было бы заподозрить нейросеть. Но нет. Робот не может быть настолько бездарен. Бездарность - это полностью человеческое качество. Чтобы говорить о Пушкине, недостаточно написать тест по литературе на сто баллов.

   Пушкин - самый наш сокровенный, самый счастливый и самый горестный миф. А миф  - не конституция, и в поправках не нуждается, потому что он и есть правда - в самом окончательном смысле. Каким бы ни был Геракл "в реальной жизни", мы будем знать и помнить лишь про двенадцать подвигов. Даже если его заставят читать рэп с ужасными словами, он всё равно победитель. И перо в пушкинской руке скрипит сквозь время и пространство. Роль гусиного пера в фильме "Пророк" была сыграна гусиным пером блистательно.

   Самым провальным для фильма было то, что всем заранее известен финал. По минутам расписанные последние двое суток, пережить которые невозможно. И каждый раз, сквозь боль и тоску, глупо, но надеешься. Но ничего нельзя сделать, ни тогда, ни через тысячу лет...

   А здесь... Не переживайте, не рвите сердце. Ведь это всё неправда, это понарошку. Сейчас снимут дубль, прозвучит команда "Стоп!", и смертельно раненый Пушкин встанет. Снимет кудрявый парик. Ответит на пропущенный звонок и выпьет "кофе с собой". И всё будет хорошо, всё будет дальше. Жанр с элементами комикса иного не предполагает.

   Но ведь в чём-то замысел был? Потрачены огромные ресурсы, главный из которых - время. Школьников привлечь, чтобы классиков не боялись? Ибо они - всего лишь рэп.

   Но, когда мы выходили из зрительного зала, за спиной очень явно слышались юные голоса, обсуждающие "как теперь развидеть эту галиматью"? Значит - что?

   Ещё один анекдот про Пушкина? Пусть даже и дурного свойства.

Пушкину не привыкать к анекдотам.

Всех цветов яблока

   Мудрый закон гласит: пока не иссякло в доме последнее старое яблоко, не покупай нового. Всё так.

   Испытано и проверено. Новые придут своими тугими боками, ворвутся несокрушимой энергией, которую не смогли окончательно убить условия хранения на каких-то тёмных, мучительных для всего живого складах. Не сломили те казематы особый, яблочный оптимизм, не превратили в наглядное пособие для натюрморта. И нашему сибирскому человеку яблоко, безусловно, родня.

   Так вот, явятся новые сплочённой группой, и то старое, одинокое никто уже есть не захочет. Будут его не выбирать до тех пор, пока не сморщится и не уйдёт однажды на скорую руку в шарлотку. Можно в оладьи.

   Очень трудно соблюдать мне яблочный закон. Трудно оставить дом в таком состоянии, когда нет в нём ни единого яблока. Неуютно сделается так, как будто нажимаешь кнопку чайнику, а он не греет. Это же паника, граждане! Или утюг с утра. Не говоря уже о воде из крана. Быстро сходит с ума человек без привычного комфорта и без яблок.

   И я никогда не оставлю дом в безъяблочном состоянии. Когда остаётся два-три, начинаю беспокоиться. А тут ещё в магазине прямо при мне привезут и засыплют в короб зелёные таинственного сорта, у которого крупные экземпляры всегда вкуснее мелких. И это известно не только мне.

   Сегодня день зелёных. А на ум уже пошли красные, самые верные - с детства знакомый Дилишес, который как ни мучай транспортировками, а он всё равно ароматный и вызывающе сладкий даже в февральском пресном мире. Делишес - это верный яблочный друг, но и вон те, нежные жёлтые, ценны не меньше. Именно с них началась однажды моя история. Мой мир, в котором себя я помню.

   Мир состоял из тёплой зимней комнаты, и родители откуда-то ещё не вернулись, и это немного страшно. Да чего там - это страшно очень и очень много. К счастью, есть яблоки. Есть яблоки. С яблоками как-то спокойнее, и мы с братом заедаем тревогу. Яблоки почему-то зовут "грушовка", и я своим глубоко дошкольным умом понимаю, в чём тут заключается тонкая связь, но не могу объяснить. Нет ещё в моём мире таких слов. Но есть вкус, и он выражает все мои чувства. Все шесть штук.

   Огрызки мы складывали за батарею - чтобы выросли новые деревья. Чтобы никогда не заканчивались яблоки, а тревога чтобы заканчивалась всегда.

   И вот те деревья выросли. Очередное поколение их плодов я несу домой. А там ещё странные зелёные не иссякли. И красные Джонатаны на их фоне красивы. И "грушовки" удачно дополняют картину того мира, который начался, который произошёл со мной однажды.

   Зелёный, жёлтый, красный - полное, достаточное сочетание. Целостная картина, в которой есть и движение и запрет. И краткий миг для готовности и размышления. О том, что мы зачем-то видим и выбираем мир именно так. А на самом деле он может быть одного-единственного, нейтрального, никакого цвета...

Как получается?

   Для начала купим совершенно зелёных. Потревожим идеально уложенные в коробке гроздья, извлечём увесистую, неуклюжую, вызывающе неспелую. Такое не едят. И эта гроздь ещё немало была в пути, ехала и летела тысячи километров. Значит, срезали её с родной травы ещё до появления на свет. Срезали идею грозди. Упаковали, отправили. В дороге идея воплотилась, но не до конца, а только до пронзительно-зелёного цвета, до безвкусного мыльного вкуса.

   Доводить идею до ума будет тот, кто извлечёт её из коробки похожих и унесёт в тщательно завязанном на два узелка пакете. В душе будет уверенность с элементами сказки. 

   Вот как у бананов получается? Почему? И помидоры им родня. Одному они поклоняются какому-то богу невидимого солнца. Сами по себе, отдельные, умеют находить дорогу к настоящей зрелости.

   Скажем, сохранились у вас в доме валенки. Подлинные, от слова "валять". Валять руками, отчего получается хоть немного, но несимметрично: на левую ногу не совсем так, как на правую. Живая работа. Нога ведь - личность, и мастер это знает. Валяет из шерсти индивидуально. Размер - тоже настоящий. Как на дедушку. А ещё лучше - на трижды прадедушку. Тот уж ходил по белу свету в валенках без размера. И люди были тогда без роста - приблизительно до неба.

   Давно известен людям с такими валенками один фокус. Помидоры с куста - дубовые, зелёные, полностью несъедобные тщательно обернуть бумагой, с хорошими мыслями отправить в бездну валенка каждый плод. До верху. Каким бы ни был валенок безразмерным, а помидоры победят.

   Заботливо уложить. Забыть, но не совсем. Пусть происходит неспешное таинство без нашего участия. Нам останется только через какое-то время извлечь идеальные, как подарок прадедушки, красные, настоящие плоды. Хоть левые, хоть правые, а все до единого личности.

   Вот как у помидоров получается? Почему? И бананы им родня. Уж как бы они показали себя! Как налились бы медовым веснушчатым светом в тёмной шерстяной тишине! Но нет у меня в доме таких волшебных валенок.

   Ладно, так дойдут. Днём они будут лежать неизменные, окаменевшие. Но пройдёт ночь, и заиграют на банановых боках первые проблески спелости. Взойдёт, разгорится банановая заря. Проникнет в самое сердце.

   Ещё несколько дней пройдёт - и вот банан полностью годен. Только он не знает удержу, если вовремя не остановить - ватно переспеет, почернеет. Связку поэтому лучше брать посильную.

   А помидоры магазинные в это время года даже самые мастерские в мире валенки не спасут.

Обоюдный спектакль

   Утром откроешь шторы, будто театральный занавес, а там - Луна. Абсолютно полная, уверенная в себе, как колобок. Давно, задолго до всего нам известного, какая-то изначальная бабка, наскребла Луну по сусекам, остывать поставила. А Луна покатилась.

   Много с тех пор встретила она зверей и лис, которые кусали бок, и даже совсем глотали, оставляя небо пустым и тревожным. Как мы теперь?

   Но бабка не зря была изначальной, и скребла с умыслом. Луну заговорила она на вечное возрождение. Так, чтобы до конца не было понятно: тот самый перед нами колобок или просто такой же? Светит ли он ясно, в упор или пробирается сквозь волнистые туманы. Зачем он такой?

   Луну невозможно разгадать, поэтому на неё так хочется смотреть. При первой возможности люди смотрят и смотрят на Луну.

   Глухим зимним утром, идеально созданным для сна, почему-то всегда нужно вставать и торопиться. Первым делом распахнуть шторы, как театральный занавес, и увидеть, что повис полный шар прямо над тихим домом по ту сторону улицы. Там весной на окнах стоит рассада и даже в новогоднюю ночь рано гаснут огни.

   Пьеса началась. Обоюдный спектакль во многих действиях. Луна в роли Луны и я - в роли себя. Луна смотрит, как я играю на Земле, как вращаюсь вместе с ней. Я смотрю, как Луна возвращается в небе. У Луны выходит по-вечному, у меня - по-человечьи. Постоять, сколько можно, у окна, да и пойти ставить чайник. Пойти дальше, обычно, как уже тысячи раз ходила. Отлично выученная роль.

   Но и Луна не промах. Настоящим утром, когда бледно, холодно, но всё-таки рассветёт, я выйду из дома и окажется, что Луна по-прежнему здесь. Удачно устроилась между вершинами двух елей. И смотрит. И я опять смотрю.

   Смотрят на Луну скрюченные бессонной ночью пассажиры идущего на посадку самолёта. В едином порыве предчувствуют землю, город, первые телефонные звонки... Твёрдость и спокойствие от того, что снова всё закончилось благополучно. Вот и ладно, и список дел на сегодня впечатляет. До Луны ли тут. До смысла ли всех её несуществующих морей?

   А она висела. Призрачная, но круглая, крупная и уверенная в своей песне, как колобок. Пока не скрылась за спиной многоэтажки - как будто сказала последнюю реплику. Или просто ей наскучило смотреть на нашу игру.

Зеркало компота

   А с компотом этим история повторяется регулярно. Вопрос вечный, жизненный не даёт покоя: не мало ли я мою сухофруктов? Глубинная-то суть именно в них. Полежат как следует в горячем взваре, потомятся. В размерах значительно увеличатся. Это я проходила, знаю. И мою сухофруктов в самый раз. И всё равно сомневаюсь: не мало? Подумаю - и ещё положу сверху горсть сморщенных яблок, абрикосов и самых любимых груш.

   Кипи, кипи, моя кастрюля! И кастрюля кипит. А та, последняя, горсть шапкой поднимется и захочет, как мишкина каша, куда-нибудь убежать. Нужно не упустить важный момент и вмять сухофрукты ложкой обратно. После чего крышкой плотно прижать.

   Дело сделано. Через некоторое время даже самые дерзкие яблоки присмиреют, опустятся на дно. А если дно уже занято, лягут вторым, третьим ровным и спокойным слоем. Замрут. И пробное погружение половника принесёт богатейший улов. Другого способа и не мыслю. Самые большие кружки бесполезны; только какая-нибудь очень вместительная миска. Бульонница? Её тоже можно. Но только чтобы доверху.

   По своему первому предназначению этот компот не для того, чтобы пить. А чтобы есть. Есть и быть. Ложку взять удобную, тонкую, с костяной ручкой, на которой нарисованы милые синие цветы. Прежде всего подцепить лопнувший абрикос - чтобы не портил общий вид. Горячий, ароматный. С горячей ароматной косточкой внутри. Ну, знатоки поймут и без слов.

   Всё меняется в мире, иногда до неузнаваемости. Чёрное на белое, правое на левое. Но вкус компота из сухофруктов незыблем, на него можно опереться и положиться. На яблоки дольками и даже на вишнёвую мелюзгу, у которой тоже миссия: внести ноту.

   И нота вносится! И вкус этот я узнаю с закрытыми глазами хоть в какой ночи. Приходит половник как невод, и кастрюля кажется неисчерпаемой, кажется и кажется неисчерпаемой. Пока не явится в неводе последний абрикос, не молвит человечьим голосом.

   "А помнишь, - молвит абрикос, - как вы косточки кололи после обеда?" Совсем утрачено теперь это умение, потеряно знание. И, вглядываясь в тёмное компотное зеркало, в его пустую гладь, я увижу, как ряженого-суженого, зажатый в неловкой, но упорной детской руке молоток...

   Удар! Осколки. А в них ядро. Съешь его - и будешь знать всё на свете.

И я ела. Я тогда после обедов много съела ядер. Я знала. Потом забыла.

   И новую косточку не разобью, хоть и молоток в доме имеется, и компота сколько хочешь, плюс ещё горсть сверху.

   Потому что не хочу больше знать всё на свете.

Клёцки и кляксы

   Что-то есть общее, родственное у слова "клёцки" со словом "клякса". Даже если клёцки будут всё отрицать, предъявлять мнение учёных и бархатные семейные альбомы с твёрдыми фотографиями прабабушек. Или - что ещё вернее -  прапрадедушек, вольно плавающих в давным-давно съеденном супе. Исконные клёцки, родовитые, именитые. Сделанные из одного теста, без примесей.

   Но... Думается мне, что в каком-то колене их осьмнадцатилетняя дочь сбежала без благословения с усатым, но бедным офицером из клякс. Из тех, кто вечно срывается с пера в самый неподходящий момент, и всё приходится переписывать. И тем не менее лошади понеслись, в метели никто не заблудился, и дело сладилось.

   С тех пор повелось. Иные люди предпочитают замесить тесто круто, скатать прямо клёцки-колобки. Чтобы держали форму и дружно всплыли, и у всякого заглянувшего в кастрюлю поднялось настроение. Люди ведь любят любые шарики, доверяют им. Все мы выросли с колобком. С песней катается колобок по дальним закоулкам нашей души, время от времени обманывая зверя.

   Но я предпочитаю именно ту ветвь, которая пошла от сбежавшей в метель девицы. Развести сметанообразную массу и чайной ложкой отпускать тягучие порции в кипение бульона - как с пера на бумагу каплю ненаписанных слов. Пусть сами там примут форму, какую захотят - дикую, причудливую. Единственную и дважды не повторимую. Суповая фигура, на месте замри!

    Но никак не хотят замереть, толпятся. Толкают куски мяса, соломку картошки, кружки сельдерея. Пышные, а на вкус нежные. Украсят своим присутствием и рассольник, и куриный. Совсем по-домашнему будут смотреться в тарелке их неправильные, неаристократичные формы. Как те двое, которые сбежали, а потом бросились в ноги родителям. А потом прожили вместе счастливо сто лет.

Перед перепадом

   Рябиновая гроздь не держится в кадре, раскачивается как маятник. Никак не поймать рябину, не остановить мгновение и этого января, неуклонно летящего в бесконечность - ту, которая осталась уже позади.

   Решение есть. Нужно стать рябиной, и тогда она поймана. Тогда и откроются подробности: мягкость и мятность. Кое-какая накопившаяся усталость. Шапка снега, как и полагается, на Северном полюсе. А на Южном - нетающая пятиконечная снежинка. Пока не станешь как следует рябиной, ничего толком не разглядишь. Пока не закачаешься на ветру.

   Такой ветер бывает у нас перед перепадом. Чувствительные люди знают за несколько дней: идёт неотвратимый перепад. Спят в непривычное время. Или вообще не спят. Или спят всегда. Тревожатся, видят нехорошие сны. Обострённо ощущают голову и гудят как высоковольтные провода. Пока бешеный один градус тепла в сибирском январе мечется по городу, превращаясь прямо на глазах в ровный, добротный, за минус двадцать мороз. Как птичка в сказке: только что села на посох - и вот уже ледышка до самого сердца. И птичку жалко, и ледышка вышла красивая.

   Природа ни у кого не спрашивает, как ей быть. Ей нипочём наши сны и головы. Она качает и качает перед перепадом огромным ветром рябиновую кисть. Стучит по куртке микроскопическими снежными иглами. Гонит, как птицу-тройку, над городом облака. Топит на тротуарах кашу высотой в полботинка.

   Перед перепадом люди потеряны, особенно чувствительные. И только в парке птичьи кормушки, сделанные из коробок от новогодних подарков, не дают забыть про январь. Самый бесконечный месяц года, который пройдёт.

Пока не ушёл свет

   За город зимой, в самой густой толще января - то, что человеку всегда нужно. Дорога через бор, потом белый снег. Безлюдный парк, в котором гуляет сам по себе один только стройный, самодостаточный пёс. Да группа неперелётных птиц уверенно шагает розовыми лапами. Тишина здесь как музейный экспонат или камни на берегу заповедного озера - с собой не заберёшь. Да такая тишина в городе и не выдержит. Местная она. Каждая снежинка в такой тишине хрустит под подошвой ботинка своим особенным манером. Получается хор, а не сплошной и глухой крахмальный скрип.

   К вечеру снежинки поют выразительнее. Уже слышны первые сумерки в их уникальных, никогда не повторяющихся дважды голосах. Но пока не ушёл свет, нужно успеть спуститься и к реке под горой.

   Река зимой - не то, что летом. На другой берег можно не только смотреть, но и пойти. Хоть начальные шаги по льду делаешь всегда осторожно, с опаской. Но постепенно начинаешь доверять: толсто, крепко. Ноги смелеют, выносят на самую середину. На самый простор.

   На цельном снегу видна очень ровная цепочка маленьких аккуратных следов - кто-то здесь шёл явно дикий. Лиса? А, может, и группа диких здесь прошла как один - след в след. Кралась, сверкая в темноте острыми глазами, улыбаясь хищными зубами. Не зря ведь на том берегу существует лес.

   Лес уже близко. Вступаешь в него как на лёд - с опаской. Сразу проваливаешься по колено. Может, дальше не надо? Но какая-то уже другая сила управляет, не даёт повернуть назад. Заставляет прокладывать путь в великих снегах. И вдруг!

   И вдруг поразительное солнце так осветило мир. Не высоко, не низко, а будто запечатало в янтарь, чтобы сохранить хотя бы на миллион лет. Облило первым, самым долгожданным мёдом. И пока не ушёл свет, весь миллион лет, стремительно пролетающий, угасающий на глазах, хотелось только смотреть. 

Жалеть, что не художник.

   Радоваться, что не художник. Бессильный удержать, запомнить, передать. Лишённый поэтому сна и покоя...

   Но вот миллион лет закончился, и мир двинулся дальше своей дорогой. Окреп в синей половине неба стремительно нарастающий месяц. В город возвращались уже в настоящей темноте, и на дороге через бор стояло предупреждение: возможно внезапное появление лосей.

   И, конечно, никто внезапно не появился.

Записанный от руки

   Тоже традиционно в январе - испечь Медведя. Торт "Мишка" по тому самому рецепту. Помнишь?

   Теперь, к сожалению, так бывает не каждый январь. Пока собирались... Это сколько уже прошло? Блог вот - спасибо ему - напомнил, что последний с подругами испечённый Медведь датируется 2019-м годом... Ещё до нашей эры. И главное, что случилось: мы забыли детали того рецепта. Одной из нас пришлось звонить срочно маме в другой город.

   Мама не растерялась, дала фото пожелтевшей страницы, на которой в столбик от руки очень разборчивым почерком был подробно расписан весь "Мишка" по категориям: тесто, крем, глазурь. В каждой лапе Медведя содержалась годовая норма сахара, а голова была набита не опилками, а чистейшим сливочным маслом. Ой, девочки...

"Надо делать точно по рецепту!" - сказали непреклонные девочки.

   Делать так делать. Мы замешали ком теста. Мы дали кому полежать в холодильнике. Мы делили ком на равные части. На двойном клетчатом листе из школьной тетради был нарисован тот самый -  простой, добродушный и пухлый - шаблон. А для глазури я нашла в шкафу, принесла настоящее какао "Золотой ярлык".

   На испечённые медвежьи коржи накладывали нерушимый слой сметанного крема двадцатипроцентной жирности. Ой, девочки...

   Нет, в 2019-м я ещё не была такой занудой. Спасибо подругам, не дали пропасть. Привели в чувство. "Надо делать точно по рецепту!" - твёрдо сказали они. И - шварк ещё сметаны, чтобы уши как следует пропитались. А когда в глазурь уплыл айсберг масла, я уже не плакала и не причитала.

   Помешивала себе в кастрюльке, чтобы не пригорело. Надо же понимать: в те времена, когда слагался рецепт, пекли такого "Мишку", может быть, один раз в год. И был он центральным событием, был праздником. Не тесто заводилось на кухне, а таинство. Тогда сметану подвешивали над раковиной в полотняном мешке, чтобы стекло всё лишнее. "Золотой ярлык" не пили,берегли для глазури года.

Так можем ли мы теперь выкинуть хоть слово из этой песни?

   И вот был "Мишка" готов. И был облит. Он, как всегда, удался. Заблестел шоколадным зеркалом. Обрёл белые бакенбарды и выражение лица. Довольно расплывчатое, по сравнению с 2019-м. Так ведь с тех пор воды утекло немало. И как бы нам пришлось в этом январе, если бы не от руки записанный рецепт  мамы из другого города?

И славно зиму проведёшь...

   В первых числах января эта практика обязательная. В ней всё: встреча, разговоры, медитативное погружение, с последующей совместной трапезой. С добавкой, с добавкой ещё... Вот мы и отдохнули душой.

   В Сибири обычай сохранился до наших дней. Аборигены помнят его полное название: "Не собраться ли нам завтра полепить пельменей?" Ответ на поставленный вопрос очевиден. Как верно замечено: любое упоминание Пушкина оживляет разговор и поднимает настроение. А у нас в Сибири для разговоров и настроения, кроме Пушкина, есть ещё пельмень. Наше Всё -  рукотворное, самолепное, длинными рядами уложенное, людей объединяющее. И на январскую лепку я Пушкина непременно беру, самое старое издание "Евгения Онегина". Гадать будем.

   К точно назначенному времени поднимаемся по лестнице старого дома без лифта. Как всегда, завораживают здесь два выхода из подъезда. Мы вошли со двора, а есть ещё другой, парадный. Он заложен, как на картинке в книжке, простым деревянным засовом: чтобы не украли велосипеды.

    Да, наш мир несуразен и полон самых разнообразных глупостей. С парадного может прокрасться злоумышленник, свои ходят через чёрный... Но задумано-то было красиво, со смыслом. Вот и эркер это подтверждает - широко и далеко виден из него вечерний праздничный город. Площадь с круговым движением, на месте которой в стародавние, ещё до рождения дома, времена был пруд. 

Неужели и с лебедями?

Вполне возможно.

   Итак, собираются только свои. Многими годами испытанные, в дружбе абсолютно проверенные. Моя давняя, школьная подруга приходит сразу со своим тестом; у неё всегда получается волшебное, легендарное. Никто больше так не умеет. Гениальное тесто, симфоническое произведение искусства.

   А это руки такие. Кроме симфонического теста, руки принесли специальный, испытанный и проверенный большой стеклянный стакан. Никаких скалок! Тоже древний сибирский обычай, сейчас в основном утраченный. Но только не нами!

   Вот уже и готов длинный белый стол. Вот приступаем. Участвуют все. Обязанности чётко распределены, как в средневековой мануфактуре: резатели и раскатыватели теста, раскладыватели фарша, знатные лепщики...  Один пельмень обязательно делаем с сюрпризом: прячем внутрь кусок солёного огурца. Кому выпадет, тот главный счастливчик. 

   Но важнее всего именно разговоры. Зимние, душевные, пельменные, домашние, ни с чем не сравнимые разговоры. Идеально, если бы за окном стоял мороз, и сотни, любовно укрытые белыми вафельными полотенцами, отправлялись бы сразу на балкон, как положено по канону. Но в этом году что-то случилось, и в Новосибирске январские оттепели.

   Ну, не отчаиваемся. Всё ещё будет.

Самый лучший момент - это когда в огромной кастрюле уже закипело, и первая партия всплыла. Через несколько минут можно вылавливать в огромную миску. Сверху разместить щедрый кусок правильного сливочного масла, оно тут же распустится, поплывёт по пельменям. И пар пахучий, лавровый, древний, в самый нутрь человека проникающий...

   Выловив первую партию, моментально загружаем вторую. Про магазинные никто сейчас и не вспомнит. Нет их. Не упоминаются.

   И вот настанет время Пушкина. Страница, строка. Пушкин-то всё знает. Сразу и выпадет. И сразу в точку.

Сиди под кровлею пустынной,

Читай: вот Прадт, вот  W. Scott.

Не хочешь? - поверяй расход,

Сердись иль пей, и вечер длинный

Кой-как пройдёт, а завтра тож,

И славно зиму проведёшь.

  Ещё как славно-то Александр Сергеевич. Особенно если завтра тож...

Первый белый день

   Самый белый день в году - первый. Первый день января. В тот незаметный промежуток, когда наконец-то все уже спали, пришёл снег. И город стал похож на самое лучшее в мире лакомство. Встать и пойти в этот день - вот цель, которой можно будет потом гордиться.

   Вдруг оказаться в старом районе города. В незнакомом парке, сквозь который бежит одна-единственная спортивная женская фигура - внезапное и несокрушимое доказательство того, что стереометрия, над которой когда-то маялась в школе, есть не тоскливое нагромождение формул, а сама жизнь. И есть в этой жизни совершенно разные плоскости. Одни из них населены красочно, шумно и густо. А иные пересекает из точки А в точку Б кто-то сам по себе, и лежит для него за гранью незыблемый оливье, сложносочинённая сельдь под шубой, и даже бутерброды, ровно, как паркетом, застеленные огненной весёлой икрой.

   И то, и другое - чистейшая правда. Всякий, попавший на свою грань - счастлив. Не хочется уходить. Хочется смотреть картину: лёгкое голубое небо, задёрнутое тюлем облаков; следы, тени и снег... Impression, впечатление. Земля уже развернулась, уже летит навстречу Солнцу со скоростью нескольких минут в сутки.

   Но мне ещё совсем не хочется весны, и сумерки очень скоро успокоят, придут на помощь. Выползут из-за угла, окутают улицы густеющим на глазах, как сиреневый кисель, уютом.

   Но пока стоит в городе самый первый белый день. И ловится момент. Большой старый зелёный дом, как и всё теперь, огорожен железом с кодовым замком. Но в одном месте прутья кто-то раздвинул, как тысячу лет назад; сделал практичный и хулиганский лаз. Конечно же, хочется немедленно сквозь него протиснуться в чужой таинственный двор. Обойти и посмотреть все колонны, балкончики и выступы, величественную потёртость и обветшалость. И огромный дымоход возле первого подъезда, который проводит теперь неизвестно что.

   Много видел этот дом разных первых дней.  И снова видит: как на склоне овощехранилища в центре просторного, задуманного именно для прогулок, двора, появилась ледяная горка, и дети летят по скату вниз, как теперь и всегда. А потом карабкаются вверх, точно следуя мудрой пословице. И так по кругу, по кругу, по кругу... Такое количество раз, что его ещё никто в мире не решился посчитать.

   В этот самый первый день мир как двор. Он населён детьми - прошлыми, настоящими и, конечно же, будущими. Он населён спортивной фигурой, у которой свой упорный путь в параллельной плоскости - из пункта А в пункт Б.