Пустое

   Этим летом плавала я в семи озёрах. И первое озеро называлось Пустое.

Мы знакомы с Пустым очень давно, как одну из жизней вместе прожили. В очень ветреный тот, далёкий августовский день приехали мы на пустой берег Пустого, и дочке исполнился ровно год. Ровно за две недели до этого события она научилась ходить, и рвалась теперь в каком-то первобытном восторге из рук деда - прямо в волны, опять и опять. Прямо в стихию до неба.

   Знать бы, как переживает годовалый ребёнок этот первый свой, открытый мир. Весь этот космос, состоящий из ветра, волн и надёжных взрослых рук. Никогда не узнаем. Никогда не вспомним.

   А в тот день я точно думала о другом. Я думала: подольше как-нибудь с дедом походи в прибрежной волне, дитя моё; не очень скоро обо мне вспомни, пожалуйста. А я пока в сторонке тут искупаюсь. Случаем надо пользоваться.

   Мне казалось, что так будет всегда. Что дочке будет год и через десять лет, и через сто. А вышло всё по-другому. Но такого ветреного дня на Пустом у меня не было больше никогда.

   Однажды я его переплыла, и довольно непринуждённо. Не в самой широкой части, но чувство другого берега испытала. Не такого удобного и солнечного, как тот, наш - камышового, осочистого, дикого, как необитаемый остров. С другой стороны всё выглядит по-другому.

   Обратно вернулись по суше, как благоразумные. И ту часть береговой линии я как будто нанесла на карту своей души.

   Я знаю Пустое наизусть. Все его сосны и шишки, и стук дятла в осенней тишине, и белое зимнее безмолвие. Знаю, как пройти в огромный дикий малинник, в котором к августу будут проложены вдоль и поперёк такие широкие и уверенные тропы, будто здесь были медведи. Но кто знает, может, и были. В посёлке говорят, что медведи в последнее время сильно распоясались, и в окрестностях были замечены неоднократно. А Пустое - это ведь и есть окрестности.

   Только не субботним летним и тёплым вечером. Особенно не субботним. В субботу вечером здесь будут палатки, и возле каждой обязательно - громкая, однообразная, бьющая дубиной по голове музыка. Сколько палаток, столько и музык. Я насчитала пять разных, но почти одинаковых, стоящих почти вплотную друг к другу. Может, это было какое-то тайное состязание: кто лучше и убедительнее съездит на природу? Уступать не хотел никто. Впрочем, один человек там даже поймал у самого берега довольно крупную рыбу, и радовался как ребёнок. И всех приглашал радоваться.

   И я решила, что тоже так буду. И буду плавать. Что всё - пустое. Всё - Пустое. Вот вода, вот закат. Вот другой берег, который я когда-то открыла. И кажется, что всегда так будет - и через десять, и тем более через сто лет.

Жемчужина в угле

   Говорим "Кузбасс", подразумеваем "уголь".  Пласты и пласты спрессованного времени. А возле посёлка Тисуль пласт залегал совсем особый. Легендарный залегал недалеко отсюда пласт. О чём свидетельствовал сначала просто камень, а потом для верности добавили к нему ещё большой разноцветный плакат на высоких ножках. Камень сер, неприметен, с дороги его не всякий заметит, а крупными буквами "Место рождения легенды" бросается в глаза издалека. Притормози, путник. Разве не интересно, что за легенда здесь родилась?

   Путаясь ногами в пестроте полевых цветов, пробралась я к месту, где камень гласил. Где плакат дополнял: "Тисульская жемчужина. В 1969 году недалеко отсюда, при разработке угольного пласта, было обнаружено захоронение. В двухметровом мраморном саркофаге лежала прекрасная молодая женщина. Исходя из возраста угольного пласта, в котором был найден саркофаг, женщину похоронили несколько сот миллионов лет назад. Согласно легенде здесь и есть колыбель человечества."

   И потянуло в полях Гоголем, повеяло Ильфом, прошумело в травах Петровым... Знаете ли вы на Земле место, где качается сотни миллионов лет колыбель человечества? Поезжайте в Тисуль и спросите. Нет, вы поезжайте, и вы спросите. 

   В то время, когда планета дышала ядовитыми газами, истекала магмой, в муках рождала горы, но не могла решить, быть ей пригодной для жизни или всё-таки воздержаться, совсем недалеко от этого места...

   Известно, что жемчужина образуется из песчинки, случайно попавшей в раковину. Может, и с тисульской вышло так же? Но нигде - ни на камне, ни на плакате с обратной стороны - не было сказано об этом ни слова. Даже самыми мелкими буквами. Не придумал ещё весёлый человек, непринуждённо жонглирующий эрами, как тарелками, что стало потом с прекрасной молодой женщиной и мраморным её саркофагом.

   Но недалеко от этого места и сейчас можно найти кое-что. Родник Любви - так называют его местные жители. Проезжий люд набирает здесь ледяную воду во все свои бутылки, привязывает на дерево цветные ленточки - дар духам здешних загадочных мест. Иные впечатлительные гражданки привязывают вместо ленточек даже некоторые предметы своей одежды. Чтобы духи наверняка заметили и выделили им лично порцию любви чуть больше обычной, чуть крепче обыкновенной. Такой, чтобы наверняка хватило на несколько сот миллионов лет.

Торговали хлебом и скотом

   Как и многие небольшие сибирские города, Мариинск - бывший купеческий. Что подтверждает не только сохранившаяся архитектура исторического центра, но и прочно восседающая на видном месте скульптурная фигура купца. Все характерные черты фигуры прописаны такими крупными буквами, что и безграмотный прочтёт: уж если пузо, то пузо от всей души, если борода, то фамильная, передающаяся из поколения в поколение; в каждом сапоге можно спрятать по небольшому заводу - полотняному или кожевенному. Лицо при этом волевое и целеустремлённое, а руки, видно, много раз били по таким же рукам, и всегда держали нерушимое слово купеческое.

   Купец - свой в этом старом городе, где время основательно прошлось по крышам и фасадам, но не смогло стереть ни кованых украшений, ни причудливой деревянной резьбы. Следы и отголоски другой жизни, которая кипела ничуть не меньше нашей. По широкой улице ехали экипажи и гружённые товаром телеги. Услужливые и ловкие приказчики в лавках отмеряли аршином ситец и сукно, отвешивали - кому фунт изюма, кому пуд соли. А купцы не собирательными были скульптурами, они носили свои имена. И многие из тех имён известны, благодаря пояснительным табличкам на фасадах старых домов. Лаконичные и остроумные надписи на них привлекают не меньше (а может, даже и больше) архитектурных подробностей прошлого и позапрошлого века.

   Говорят, что эти таблички созданы по инициативе сотрудников местного музея. Милые сотрудники! Неутомимые и неравнодушные хранители времени. Вы сделали лицо своего города особенным, узнаваемым. И теперь я навсегда запомню, что именно здесь, в Мариинске, вот это каменное здание принадлежало мещанке Шитиковой А. В., первый этаж коего арендовал купец Ольшевский Т. Л.

   Крепко и спокойно спалось жителям Мариинска под плюшевыми одеялами, на варшавских кроватях. Мягко ходилось им по плюшевым коврам.

   А в этом бирюзово-белом особнячке уютно расположились Абрам Моисеевич и Спринция Моисеевна Гуревич. Не брат ли с сестрой? Торговали они хлебом и скотом.

   В деревянном доме с обильной пропильной резьбой жили, судя по всему, с большим размахом почётные граждане Мариинска купец второй гильдии Исая Абрамович и Лия Эхеведовна Юдалевич. Торговали мануфактурой, готовым платьем, обувью, ювелирными изделиями. Указом от 29.12.1891 года Исай Абрамович был награждён золотой медалью с надписью "За усердие" на станиславской ленте за труды по тюремному ведомству. Вот это был Исай так Исай!

   Уважал обильную пропильную резьбу и купец второй гильдии Чердынцев, владелец винного погребка.

   А мещанка Лукия Елисеевна Малкова? Пожалуйста, торговала бакалеей, керосином, стеклом и посудой. И ещё многие, многие - почётные и просто граждане, первой гильдии и второй, со Станиславом и без...

   И, наконец, первый городской голова Мариинска купец Трифон Савельев и пятеро его сыновей: Иван, Фёдор, Пётр, Иосиф и Павел.

   Заглянуть бы сейчас в окно - а они все там, пьют чай с баранками. У каждого обязательно фамильная борода, а в каждом сапоге - по заводу. Мыловаренному, пивоваренному, искусственных фруктовых вод...

Ни покорить, ни изучить, ни освоить

   Даже если путешествие маленькое, оно всегда большое. Настолько, что в первую ночь после возвращения, случайно проснувшись в самый тёмный, в самый тихий час, можно сразу и не сообразить: где я? что я? Ах, дома... И здесь, прямо за стенкой, прямо находится мой большой, удобный и тёплый душ? Мой драгоценный, а после разлуки так и вовсе родной навеки туалет?

   Похоже, всё так и есть. Можно и дальше спать спокойно.

Но путешествие было! И оно останется главным событием этого лета: озёра и горы Хакасии, немножко Красноярский край и долгожданный Енисей, синие Саяны...  Летом должна исполниться хотя бы одна заветная мечта.

   Даже короткие поездки по Сибири навсегда исцеляют от слова "покорить". Конечно, Ермак Тимофеевич был глубоко и широко выдающейся личностью. Но даже самый масштабный исторический деятель проиграет этим беспредельным, молчаливым и величественным пространствам. В которых между двумя населёнными людьми пунктами может быть час езды, и даже больше. Встречаются здесь и вовсе не населённые пункты, и целые вечности, населённые не людьми, до людей, с большим запасом рассчитанные на после людей. Покорить Сибирь нереально. Освоить Сибирь можно как колодец: зачерпнул ведром, а он опять полный. Изучать Сибирь - всё равно что посвятить всю свою жизнь грибу, или муравейнику, или ручью. И всегда помнить, что за ними ещё простирается целый лес.

   Но сначала, как ещё одну жизнь, нужно будет прожить поля. И мятно-зелёные неспелые пшеничные, и рапсовые солнечного цвета - до самого горизонта. Именно на них больше всего слетается любителей фотографировать и фотографироваться. Есть просто поля разнотравья - душистого, цветного, перепутанного. Очень и очень густо населённого представителями разнонасекомья. Чуть потревожишь травы - и тут же набросятся представители. Очень хочется, чтобы они хоть когда-нибудь в жизни спали. Но по всему выходит, что в насекомом мире спать не принято.

   Но как же не пройти в разнотравье. Прямо к плотным, аккуратно свёрнутым в рулон колобашкам высохшего сена. В моём детстве как-то больше были стога, похожие на сугробы и горки. Однажды я съехала в платье, и сейчас ещё помню те долго не заживающие царапины на ногах, по всей их семилетней длине. Сено выглядело пушистым, а на самом деле оказалось жёстким как проволока.

   А если забраться на колобашку, такие царапины будут на коленях. Пусть будут. И будет зной, и будут зудеть колени и насекомые всех мастей. И не очень приметная в траве, но всё же отчётливая надпись на деревянном щитке строго предупредит, что охота в этом месте категорически запрещена.

   И сразу как-то верится, что в ближайшем лесочке водятся и крупные какие-нибудь представители. О которых мы ничего не знаем только потому, что никому ещё и никогда не удавалось ни освоить, ни изучить, ни тем более покорить Сибирь.

Кот-витраж

Когда вещь нужна, тогда она и приходит.

   Если бы не рухнула со стены, не разбилась на мелкие части рамка, в которую была заключена картина с милым сердцу Игоряна древнеегипетским человеком, не видать бы нам кота, как своих ушей. Так бы и томился кот в дальнем шкафу, среди предметов, к которым давно уже не прикасалась ничья рука.

   Но картина рухнула, и кот явился. Нужна другая, целая рамка. И где-то у нас была целая куча пустых и деревянных, содержимое которых давно утрачено, как потерявшее смысл и значение. Но рамки зачем-то остались. Вдруг пригодятся?

   Говорят: если вещью не пользуешься год, значит, она тебе не нужна. Значит, исходит от вещи отрицательная энергия, и очень плохо она влияет на жизненное пространство. Избавься от всего ненужного - решительно и без сожаления. Расхламись по какому-нибудь методу.

   Только нужно быть готовым к тому, что в ближайшее время именно эта вещь  - внезапно и вдруг - понадобится позарез. А уже всё. Мир устроен сложно.

   Вот поэтому рамки и пригодились. Перебирая их в поисках самой подходящей, я вдруг обнаружила кота, уж и не помню, когда дочкой сделанного, и при каких обстоятельствах. Предположительно - четвёртый класс. Максимум пятый.

   Так находят на запылённых чердаках, в заброшенных сараях молчаливые произведения искусства. Они очень терпеливы, они могут ждать веками, чтобы однажды выйти и просиять.

Но как же я могла упустить такого кота? Как он вообще мог оказаться во тьме?

   Это был кот-витраж. Нарисованный, но как будто составленный из фрагментов, очень густых цветов, сочетание которых всегда напоминает мне светящиеся во тьме окна.

Видно, и правда всему своё время.

   Древнеегипетского человека мы поместили в новую раму, и он стал как новый. А кота я немедленно повесила над своим столом, перед глазами. И он тут же начал излучать очень положительную энергию - как вещь, которой всю жизнь только одной и пользуются.

Дудки

   Шли с Игоряном в гору дачной лесной тропой. С тех пор, как я была такой, как Игорян теперь, здесь мало что изменилось. Только берёзы подросли. И кукует на всю округу, плотно скрытое листвой, совсем другое поколение кукушек. Но точно так же состоит горячий воздух из сотни трав, и так же мы срываем на ходу лёгкие метёлки растения, настоящее имя которого не знаю, предпочитаю наше детское народное "петушок или курица?"

   Эй, Игорян! Петушок или курица? Сильно сжать стебель пальцами, дёрнуть резко вверх. Как правило, выходит курица. А кто первый в мире придумал задавать этот вопрос и получать ответ, люди уже не помнят.

   Как всегда, заметно выделяется своим ростом в пахучем разнотравье дудка. Тоже имя неофициальное, широко распространённое и в наших краях, и По Ту Сторону Урала. Дудка и дудка. Прямой гладкий стебель ветвится, а сверху - причёска мелких соцветий, на манер цветной капусты, но не настолько кучеряво сбитый.

   В детстве стебли дудки мы ели. Зачем? Сложный вопрос. Метафизический. Вот так вот нужно взять стебель, который ещё нежный, не успел затвердеть. Чистим от кожуры, как банан. Вкус описать очень сложно, он неповторим, как звук скрипки Страдивари. Что-то совсем не резкое, как наша природа. И такое же заманчивое. Хочется ещё сорвать и очистить. И ещё.  Тот самый вкус, он не меняется. Хочешь попробовать?

   Игорян покосился. Игорян точно знает, что на даче опущен в колодец первый в этом сезоне арбуз. И клубники есть ещё как минимум полведёрка. Не говоря уже о двух видах замаринованного для шашлыков мяса. Но главная, глубинная причина в другом. Причина в том, что мы люди: я - из прежних, а Игорян - из нынешних. И это нельзя изменить, как тот самый вкус.

 - На, я тебе ещё почистил, - говорит Игорян. - А эту я покажу деду.

   Ха-ха, Игорян. Думаешь, дед не знает, что такое дудка? Да он их съел на целое поколение больше, чем я. Он вообще из прежних прежних.

Пока шли, я ещё две дудки съела. А одну Игорян сберёг.

 - Деда, - спросил Игорян. - Ты такую дудку знаешь?

 - Ну-ка, ну-ка, - мой папа с большим интересом взял в руки растительную трубку. - Мы из таких стреляли! Набирали в рот гороха и вот так...

 - Понятно, - сказал Игорян. - А когда будем арбуз есть? А шашлыки скоро?

Можно и без гусей

   Летом обостряется моя любовь к спонтанными непродолжительным поездкам куда-нибудь вон из города. В выходные-то уж обязательно.

   Дачные раскинулись сообщества во все стороны от Новосибирска. При каждом сообществе - деревня, а при деревне - природа. 

   Таков, например, Гусиный Брод. Сто раз проезжали мимо, а внутри не были никогда. Привыкли и не замечаем. А название-то для свежего уха какое: Гусиный Брод! Просто очаровательное название. Тесно связанное с бабусей и весёлыми её гусями - серым и белым. Настолько знаменитыми, что в их честь назвали здесь и дорогу - Гусинобродское шоссе. И сколько бы столетий подряд вы здесь не проезжали, не меняется место у обочины, где торгуют воздушными змеями самых различных расцветок и конфигураций. Очевидно, здесь дуют особенные ветра. Демонстрационный змей, какой-нибудь в виде крылатого дракона, запущен. И доказывает, что ветер - это стихия.

   А вот и место на Гусинобродском шоссе, где испокон веков торгуют вёдрами яблок - очень жёлтых и очень красных. Вот и другие места, где продают то, чего сезон стоит. Сейчас стоит сезон клубники и лисичек - золотых, милых грибов, которые никогда не бывают червивыми. Пожаренные вместе с картошкой, они способны лишить воли даже самых стойких хранителей своей фигуры. Проверено и доказано. Берём лисичек и клубники.

   А Гусиный Брод раскинулся на холмах настолько прянично, что даже внутрь зайти жалко: вдруг спугнём и белого, и серого. И закричит бабуся, что гуси (ой!) пропали. Но убедиться ведь надо.

   Было тихо в Гусином Броде, было солнечно, и был там воздух. Воздух! На полянке со свежей травой разгуливали сплочённой группой три аккуратных и явно домашних птицы. Явно не курицы.

   Уж не индейки ли? Они самые. Не дура губа у индюков (или что у них там свешивается с клюва?). Изящные очень у вас, индюки, подруги.

   Но только я нацелила на подруг камеру телефона, все трое пугливо и очень организованно двинулись прочь. Я кралась на цыпочках, а они утекали. И какой-то дедушка у калитки соседнего дома наблюдал за моей охотой с большим пониманием и мудростью. У меня даже есть подозрение, что индейки-то были с его двора. Бабуси с двумя гусями не нашлось, так пусть будет дедуся с тремя индейками. Тоже ничего.

   Можно ведь и без гусей. Все гуси ушли отсюда через Брод, а потом и Брод исчез бесследно. Осталось название, без которого мой город неполон. Осталось шоссе - с воздушными змеями, вечными яблоками и грибами лисичками, которые как золото.

Мир Дуремара

   Есть такие тихие места, где очень хорошо, особенно в летний день. Там осока и камыш. Осока хлёсткая, как сабля, и правда может порезать до настоящей крови. А камыш, наоборот, плюшевый, как мишка; его так приятно сжимать в кулаке. Только домой уносить камыш не принято.

   Обязательно там летают стрекозы, иначе вглядываются в мир сложными, многогранными глазами. Непременно шастают водомерки по гладкой и очень спокойной поверхности - вот у кого вес в норме всегда, даже в голову не берут. Слишком большая для водомерной головы, слишком тяжёлая это мысль, а надо успеть главное - измерить.  Надо успеть измерить, исходить вдоль и поперёк невесомыми шагами весь этот густой, прозрачный день, полный разнообразных существ: от лягушки, до инфузории, от юркого головастика до бесстрастной улитки.

   А ещё будет стоять у берега того мира тина. Слово тягучее и немножко пустое, в нём слышится разочарование ("пришёл невод с одною тиной"). Темноватого, болотного цвета это слово, как плащ Дуремара.

   Да, где-то здесь неподалёку обязательно должен быть Дуремар и его сачок. Где-то здесь могут таиться, вести хищный образ всей своей жизни чёрные ужасненькие пиявки.

   Ду-ре-мар. Мы с детства привыкли, что он отрицательный, несимпатичный. Подпевала Барабаса, мутный тип. Истинный житель Страны Дураков, что и слышится отчётливо в первой части его имени. Но есть и вторая часть, и в ней чудится мне какой-то благородный, из хорошей семьи какой-то Вольдемар. Только его затянуло как тиной и получилось горько, сухопаро.

   Может, были у Дуремара и другие дни? И был он мальчиком в тихом, солнечно мире. И наблюдал водомерок, считал стрекоз. Не хотел за четыре сольдо загонять в пруд бедняка, а потом снимать с него пиявок на продажу. Не хотел дерзить уважаемым черепахам и преследовать кукол вместе с одной очень нехорошей компанией.

   Как же так вышло, что первая часть имени победила вторую? И теперь он у тины, в плаще сумрачного цвета, и мёрзнет всё время на дне дня.

   Я знаю точно, что здесь был Дуремар. Прошёл, и камыши сомкнулись за его спиной, как смыкается ряска над крепким телом водяного жука: нырнул - и гладко. Но под водой он где-то есть и живёт, как вторая, проигравшая и тайная часть имени.