Давно. Теперь кажется, что в прошлой жизни, купили на неделю весенних каникул билеты в Питер. Акция, накопленные мили - как-то всё сложилось за. А я не была двенадцать лет, и только по рассказам очевидцев знала, что город, которого нет, по-прежнему есть.
А потом приподнятое, волнительное ожидание сменилось вопросами: лететь? ходить? глазеть? Вот сейчас, когда великим подвигом стало сварить кастрюлю супа, выгладить школьную рубашку, спланировать ближайший час жизни? Но не придумать лучшего города, чем Петербург, чтобы встать и лететь, когда лететь совершенно некуда.
Он ведь для меня не про беззаботность и праздношатание. Он про третий какой-нибудь двор, куда сами несут слабые от ужаса ноги. Прямо в глухую жёлтую стену. А пока ходили, ворота на улицу закрылись, а из прорубленной прямо в подворотне двери сейчас выйдут три Родиона, и все Раскольниковы как на подбор. На плечах топорики держат. Помогите. Кто-нибудь. Но камень толст, камень равнодушен, камень положен на века.
Чу. Неизвестный спаситель выезжает отсюда на машине. И мы со скоростью семьдесят километров в час, абсолютно недопустимой в центре, выскочим первыми, благодарно кивая на ходу всеми своими головами.
Петербург для меня - про нумера. Странные, не укладывающиеся ни в какой кубик Рубика. Тёмные лабиринты смыслов, слов, человеческих тайных судеб. Куда ведут эти лестницы? Прямо в сердце Блока? Или Мандельштама?
Он для меня про чаек, которые плывут на невских льдинах куда глаза чаячьи глядят. Про эту самую пышечную, с 1958 года, хвост очереди далеко на улице. Дождаться, протолкаться к выходу с полным благоухающим пакетом, со стаканом - гулять так гулять! - дрянного кофе, щедро замешанного на сгущёнке, и там прямо на бульварчике, на скамейке, всё это проглотить, пока не остыло, обсыпая себя сахарной пудрой с головы до ног. И город как будто тоже присыпан матовой тонкой пылью, полустёрт и бесстрастен.
Он для меня - про маленькие тайные музеи, в которых скрипит под ногами настоящий паркет, а служительница и хранительница семидесяти пяти лет от роду, с особенным, прозрачным и светлым лицом, тут же начинает всё рассказывать. И обязательно про паркет: как мама в детстве заставляла натирать мастикой, а не хотелось.
Для меня этот город тоже особенный. Там прошли особенные годы моей жизни. Теперь в нём живут мои дети... Место боли и радости. Иногда я думаю, а вдруг когда-нибудь смогу внутри себя сказать:"Я вернулся в свой город..."
ОтветитьУдалитьИ я люблю. Привязана к этому городу и историей моей семьи, родственниками, пережившими блокаду. Пушкиным. Всем, что там действительно происходило во все времена. Львами, на которых несчастный Евгений спасался от наводнения. Даже в самые светлые минуты жизни у меня там щемит сердце. А уж как тянет прислониться во времена смутные...
Удалить