Новое

   Это было моё упущение - начать со Старой доброй Третьяковки. Там, среди портретов 19 века, и особенно среди пейзажей, Игорян как-то сразу приуныл. Скользил взглядом вежливо, не рвался к выходу, не занудствовал, но общий настрой был ясен. Ладно, для начала запомни хотя бы дух. И хоть какую-нибудь картину. Игорян выбрал "Московский дворик", "Богатырей" и мишек Шишкина. Немножко ещё Сарьяна: яркий, резкий. А вон та фигурка на узкой улочке без окон - не тёмная матрёшка, а восточная вообще-то женщина.

   После портретов-портретов и особенно пейзажей-пейзажей это был всплеск эмоций.

 - Надо было с Новой Третьяковки начинать, - прозорливо заметила Эвелина. - Там хоть повеселится.

   И вот мы пошли в Новую Третьяковку. Прыжок в другое измерение. Здесь когда-то я окончательно избавилась от школьного учебника по русскому языку, с пачкой репродукций в конце - "Утро", "Вратарь", "Опять двойка", по которым рано или поздно придётся писать ненавистное сочинение: на переднем плане картины мы видим; мама с укоризной смотрит на сына, и только верный Дружок... На самом деле всё не так. Планы здесь ни при чём. И если попадётся на пути произведение искусства под названием "Красная дверь" ( и действительно - вот висит красная дверь, не поспоришь), можно придумать какую-нибудь новую мысль вместо старой, классической: "А давайте я вам тоже какую-нибудь дверь выкрашу, и тоже повисну в главном музее страны." Не про дверь подумать в кои-то веки, а про то, что скрывается за этой дверью. А ещё страшнее: кто скрывается? Вот ведь и замочная скважина есть, и никто до сих пор не догадался в неё заглянуть.

    А то ещё бывает дверь с розеткой, круглой и выступающей, как поросячий пятачок. Это совсем уж непостижимые бездны и ассоциации. Фрейд, который сейчас не в почёте, запираем в подсознании на семь засовов, но скважина-то замочная на что?

   Не менее широко простирает мысль экспонат: связка старых газет. Когда-то, в прежней, доэкспонатной жизни, он назывался макулатурой. Или испачканной в краске макулатурой, если был ремонт.

   Можно пойти и сдать в школу, но лучше - в специальный пункт приёма. Там дадут талон, по которому получим новую хорошую книгу. Именно так я и познакомилась в детстве с Дарреллом - в обмен на макулатуру. И это ценный экспонат в моей жизни.

   А в соседней витрине в это же самое время консервная банка и описание банки тихо, но очень упорно боролись за право называться шедевром. Я болела за текст, прости, банка.

   "Серия Банок естественным образом вытекает из серии Стихографии и Мини-Буксов в использовании культуры лозунгов, циркуляров и прописных истин, понятых не как случайные реализации чьих-то порывов, а как единицы языка. Со стороны формы банки суть аналогии афишным тумбам, но, что главное и решающее, они, впервые после Бранкусси суть возрождение греческого понятия скульптуры как чистой математики, воплощённой в объёме с последующим обзыванием: лицо, руки, ноги, человек, кентавр и т.д. Банки - это единая форма жизни, разнообразно называемая".

   Теперь сгущённое молоко и зелёный горошек открывать как-то неловко. Там единая форма жизни, суть возрождение, а я тут со своими блинами и салатами.

   А уж какие тайны скрывает молочная пирамида! И одна из них - про меня. Про то прекрасное лето, с запахом горячего асфальта и апельсиновой жвачки. Заповедное, как мишки в лесу, ведь в пирамиде всё хранится тысячи лет. Это я давно уже новая, как дверь, за которой скрывается неизвестное.

 - Что понравилось, Игорян? - спросила я, когда вышли.

 - Всё! - ответил переполненный новым Игорян.

   Ну вот, я же говорила. И мне всё.