"Серебряный герб"

   Нет, не растаяли. Не могут они растаять, но матовой дымкой подёрнулись те времена, когда я читала - бодро,и, по возможности, выразительно, снова и снова. Снова и снова: "Засмеялися кастрюли, самовару подмигнули: "Ну, Федора, так и быть, рады мы тебя простить!" А также другие русские дошкольные мантры.

   Сначала читала дочке. Она вообще любила стихи - до затёртых, выпадающих из переплёта страниц, и уже в два-три года знала наизусть целые книги. А если вдруг попадался в руки том незнакомый и без картинок (например, "Апчехов"), то содержание моментально придумывалось на ходу, благо все мелодии и ритмы в голове сидели крепко - хоть ямб, хоть хорей, хоть заунывный дактиль: "Лялечка лезет на дерево, куклу прижала к груди. Бедная, бедная Лялечка! Что это там впереди?" Часами могло продолжаться. Без преувеличения - часами. Страниц в "Апчехове" много, а томов в подписном издании двенадцать.

   Сын стихов не любил. Но как же не послушать про летающие простыни? Обязательно надо послушать, ещё раз, и снова. (Что подсыпано в те строчки, может ли кто-то мне сказать? Какой магический порошок?) А потом просмотреть дыру в мультфильме с маленьким и косматым персонажем, который застенчиво спрашивает:"Я кровожадный? Я беспощадный? Я злой разбойник Бармалей?.."

   Пройдёт ещё столько же лет, всего лишь столько же, и мальчик, с которым помещаемся пока в одном кресле, будет выше меня на две головы, с размером ноги глубоко за сорок. Но пока ещё есть время, самое время прочитать "Серебряный герб". Ну да, тот же самый Корней Иванович.

   "Зуев высыпал из ранца полдюжины мелких иконок — медных, жестяных, деревянных, бумажных, - разложил их перед собою на парте и стал деловито целовать их подряд, боясь пропустить хоть одну: как бы она не обиделась и не сделала ему какой-нибудь гадости."

   Так и надо. Брать читателя в плен с первой фразы. Чтобы он умолял: дальше.

   Это он, будущий Корней Иванович, а тогда просто гимназист Коля Корнейчуков, первый в классе по русскому языку, придумал устроить во время диктовки телефон. Привязать к ноге друга верёвку и: "Дёрну раз - запятая. Два - восклицательный. Три - вопросительный. Четыре - двоеточие. Понял."

   Когда такое дело, человек обрастает друзьями прямо как снежный ком. У каждого найдётся верёвка. Но всякое изобретение предварительно нужно испытывать, а то получится: "В тот день, когда доблестный Игорь веду, щий вой!ска из ле?сов и бо, лот уви, дел..." А виноватым оказался, естественно,изобретатель, кто же ещё? Его и поколотили. 

   Но хочется поскорее узнать, что же дальше. А что дальше? Дальше Николай Корнейчуков был отчислен из гимназии, в соответствии с новейшим положением "о кухаркиных детях". Страшный удар, обида, боль. Унижение. Но даже и в такой ситуации есть выбор: лоботрясничать, медленно и верно погружаясь на дно (а что я сделаю? это они меня выгнали), или купить учебники для следующего класса, раздобыть на толкучке самоучитель английского, без первых страниц, объясняющих правила чтения и произношения...

   Он работал тогда подручным маляра,чистил от ржавчины крыши, выписывал прямо на них ряды иноземных слов и фраз.Творческий подход, но разве так выучишь язык?

   Да он не просто выучил, он стал впоследствии блестящим переводчиком. И вообще стал.

  Несколько раз я останавливалась посреди чтения и говорила - не столько Игоряну, сколько себе: как ясно написано, какой лёгкий прозрачный слог. Не нужно никаких скороговорок для улучшения дикции, читайте "Серебряный герб". Какой простой там язык. Не простейший, прошу заметить, не одноклеточный. А настоящий простой. Как вода для утоления настоящей жажды.

   Когда закончился "Серебряный герб", прочитали следом и "Слушай, дерево!" Обязательно.

"Корней Иванович был в огромных валенках. Я таких никогда не видывал. Валенки, наверно, валяли на заказ, специально для него.
- У вас, Корней Иванович, валенки сотого размера,- сказал я.- Я таких никогда не видывал.
- Восемьдесят четвертого,- сказал Чуковский.- Мне сейчас как раз восемьдесят четыре года, а я на валенки в год по размеру набавляю."

   И я опять думала: между этой встречей и рассказом двадцать лет. Неужели Юрий Коваль запомнил вот так дословно всё, что было сказано тогда?

"Корней Иванович рисовал палкою и одновременно палкою же лепил из снега неведомую рожу. Все это напоминало детскую работу в стиле «точка, точка, огуречик…», пока Корней Иванович не сказал:
- Это ваш портрет.
- Как, то есть, мой?
- А так - вылитый вы! Ну ладно, не хотите - не надо. Вот сейчас усечем немножко этот снежный череп и добавим лукавства.

Лакированная чёрная палка легко рассекала ком, и откуда-то действительно явились лукавство в снежной роже и сказочность."

   А впрочем... Это же был Чуковский, тот самый. Что ещё запоминать навсегда и сразу, как не его слова?