"Петерс"

   На "Петерса" я собиралась ещё в конце октября, но тот спектакль отменили, потому что один из актёров заболел коронавирусом. Отрицательные звёзды сошлись, поскольку и меня в те дни постигла та же участь. Но минус на минус всегда даёт плюс. Я увидела "Петерса" в лучшие дни, с настоявшимся интересом, а главное - с антителами в крови. Сразу человеком себя чувствуешь, как в далёкие, почти былинные времена, когда на поперхнувшихся едой не смотрели подозрительно и аллергики не стыдились своей аллергии.

   Но искусство переживёт и это время, как переживало все времена. Я шла в театр ранними и чересчур свежими январскими сумерками, смотрела на левый берег со своего правого, на линию небоскрёбов за рекой. Красиво, но как-то не верится, что и там тоже город, а не оптический обман. И правый берег с той стороны такой же призрачный, похожий на театральную декорацию.

   "Петерс" - второй в моей жизни спектакль по рассказу Татьяны Толстой. Первым стал несколько лет назад спектакль "Соня", привезённый к нам на рождественский фестиваль маленьким рижским театром. Постановка, скажем так...запомнилась. Дело даже не в том, что Соню играл мужчина, это ладно, пусть, и не такое видывали. Но даже подготовленному зрителю, который хоть и знает отлично рассказ, всё равно перечитал накануне все его восемь страниц... Так вот, даже подготовленному было испытание, потому что в тексте дел ровно на два предложения: "Соня хорошо готовила. Торты накручивала великолепные", а на сцене Соня-мужчина неторопливо брал первый корж, тщательно смазывал кремом, укладывал на блюдо, сверху второй корж, не менее тщательно, третий... Хорошо, что Соня в тот день затеяла не медовый о тридцати двух слоях. Но в любом случае торт ещё нужно украсить, а это первая, как вы понимаете, вишенка, вторая... Истинно творческая работа не терпит суеты, торопиться некуда. И тишина полная, потому что читающий за автора уже всё сказал. И тишина минут на пятнадцать, и вишенки, вишенки.

   Что уж тут говорить о зрителях неподготовленных, нежных? К исходу третьего часа нас и осталось не больше трети, но Соня в женщину так и не превратился. А в театральных новостях города спектакль очень хвалили особым, искусствоведческим языком, овладеть которым дано далеко не каждому. 

   Но тем интереснее было посмотреть, что сделают с "Петерсом". Тем более, что давали его в "Старом доме" - самом таинственном и непредсказуемом театре, куда с равной долей вероятности можно удачно зайти или так попасть... Случалось в моей жизни и то, и другое.

   Поэтому было немного волнительно: а ну как покажут очередное своё видение? Сначала я так и подумала. Фотограф какой-то, думайте на камеру о чём-нибудь хорошем, о детстве, например... Что за чепуха? Но потом пришли и всё расставили по местам те самые слова, из которых ни одно не выкинешь:

   "У Петерса с детства были плоские ступни и по-женски просторный живот. Покойная бабушка, любя его и таким, обучала его хорошим манерам - всё-всё-всё прожёвывать, заправлять салфетку за воротник, помалкивать, когда говорят старшие. Так что он всегда нравился бабушкиным подружкам." 

   И вот уже заходили по сцене демоны петерсова детства (а у кого из нас в детстве не припрятаны чудовища? счастливая пора, говорите?) - босховские какие-то персонажи, в красных носках, с ушами-колготками на голове. Я почувствовала, что понимаю это, вижу картинку из своей головы - то самое, в точности, когда читала рассказ. Не помню такого случая, чтобы прочитанное так полностью совпало со сценическим. Не было у меня раньше такого случая.

   Это рассказ о не таком, как все. Ничем не выдающемся и отвергнутом ни за что. Выращенный бабушкой в чреве старого Ленинграда-Петербурга, обученный хорошим манерам основательно и кое-как немецкому - бабушки всегда хотят как лучше - он так и не смог постигнуть другой язык, простую и сложную формулу общения с внешним миром.

   "Пока хозяйка раскладывала маленькие, съеденные с одного боку серебряные ложечки, Петерс бродил по комнате, рассматривал кукол на комоде, портрет строгого, оскорблённого старика с усами, как длинная спица, виньетки на обоях или подходил к окну и глядел сквозь заросли алоэ туда, на солнечный мороз, где летали сизые голуби и съезжали с накатанных горок румяные дети. Гулять его не пускали."

   И так это потом осталось. И это обидно, несправедливо.

" - А я не виноват, - сказал кому-то Петерс. - Ни в чём решительно не виноват. Я тоже хочу участвовать. А меня не берут. Никто со мной играть не хочет. А за что? Но я напрягусь, я победю!"

   К слову, "Петерс", короткий на словах, тоже продолжался на сцене почти три часа. Я не заметила. Толстый, неуклюжий телесный костюм - не цвет, а другое тело, которое хочет быть, но не умеет. Он не способен к любым языкам, но как бы выучить? Прозрачный воздушный шар - окно, сквозь которое Петерс смотрит на неповторимую зиму своего детства и недоступных детей, немыслимую с ними дружбу. И много ещё, очень много столь же выразительных и талантливых находок. И невозможно разделить игру актёров, предметов и света - фантастического света. Так выглядит единый организм и редкое, редчайшее в наши дни чувство меры во всём.

   Если бы я так хорошо не знала рассказ, до последнего надеялась бы, что в конце-концов Петерс действительно победит и его примут. Но я, к сожалению, знала, что там будет дальше.

   "Но Петерс спал и спал, и жил сквозь сон; аккуратно вытирая рот, ел овощное и пил молочное; брил тусклое лицо - вокруг сомкнутого рта и под спящими глазами, - и как-то, нечаянно, мимоходом, женился на холодной твёрдой женщине с большими ногами, с глухим именем. Женщина строго глядела на людей, зная, что люди - мошенники, что верить никому нельзя; из кошёлки её пахло чёрствым хлебом".

   Но, к счастью, знала я также и то, чем всё закончится. Вернее, продолжится, ведь конца-то никакого на самом деле быть не может.

   "Старый Петерс толкнул оконную раму - зазвенело синее стекло, вспыхнули тысячи жёлтых птиц, и голая золотая весна закричала, смеясь: догоняй, догоняй! Новые дети с ведёрками возились в лужах. И ничего не желая, ни о чём не жалея, Петерс благодарно улыбнулся жизни - бегущей мимо, равнодушной, неблагодарной, обманной, насмешливой, бессмысленной, чужой - прекрасной, прекрасной, прекрасной."

   Петерс бросил есть варёную курицу - такую настоящую,что дивный аромат дальних странствий в купе мягкого вагона отчётливо доносился до нашего шестого ряда, и мучительно хотелось курицы и странствий. Он снял неуклюжий телесный костюм, под которым оказался молодым, лёгким и спортивным - идеальным для следующей жизни. Ведь когда-то наступит и такая. И тебя примут. Примут по праву рождения среди этих людей - равнодушных, насмешливых, чужих. Прекрасных, прекрасных, прекрасных.