Как человек резко континентальный, я знала, что где-то есть на свете и море. Теоретическое, как школьный урок географии. За тридевять самых настоящих земель, где я не буду никогда.
Море - это что-то другое. Не то, что пишут в конце мая по велению учителя, а потом сдают, как срезовую работу на половинке тетрадного листа, все мои одноклассники: где я буду летом, по месяцам. Июнь - деревня, июль - дома, август - дома. Или: июнь, июль - лагерь, август - дома. Или: июнь, июль, август - дача.
Мучительная, неловкая процедура. Почти такая же, как анкета в сентябре: кто родители, где работают, зачем, почему, с какой целью? Моё лето - это моё личное дело. Так думала я тогда и получала свои четвёрки за скучные, вымученные рассказы о тех днях, когда была счастлива.
Так все писали, и я как все. И даже тот мальчик, который ездил к этому неправдоподобному морю с родителями на машине. Машина была ярко-зелёного цвета и отечественного производства, а про дороги ещё Пушкин ясно сказал: по расчисленью философических таблиц,
лет чрез пятьсот. Но судя по тому, что первого сентября Саша появился в классе, за лето они всё же успели обернуться. А может быть, даже и немного позагорали. Те, кто был в деревне и лагере, загорели поярче.
После пятого класса я лично убедилась в том, что море существует. Такое же древнее, как мир, в котором мы тогда жили. В городе Туапсе мы купили толстого, сдобного петуха - почти в натуральную величину. Это был вечный, нерушимый петух, и время он пел вечное. Точно такого петуха купили в том же магазине мои будущие родители-третьекурсники во время своей проводниковой летней практики. Что же говорить про море, если даже булки на пути к нему были неизменны?
Оно было странным для резко континентального человека. Оно было разным, грозным, с крупной неудобной галькой под ногами, среди которой вдруг попадался редкий камень неожиданной небесной голубизны. Оно было потрясающим, конечно - до первых неуклюжих стихов. Море было таким же пронзительным, как чувство одиночества на его берегу. Вот оно, действительно существует, и мыслит на одной волне со мной. И я мыслю, следовательно, существую. Только оно мне не заветное. И это был очень сильный и очень солёный удар.
Я поняла, что очутилась где-то далеко, и даже не в расстоянии дело. И звёзды другие присматривают здесь за мной.
С тех пор я бывала на море много раз. Скучала и мечтала вернуться, с восторгом бросалась, а потом долго и заворожённо смотрела на линию горизонта. Но никогда не могла отделаться совсем от того самого первого чувства - что море действительно существует, только не для меня.
Для меня как была, так и осталась заветной тихая извилистая Неледина в бабушкином городке. Мой удел был возле этого берега - до самых синих губ и зубовной трясучки. А на берег тот мог переплыть только сверхчеловек папа, сделав десять, а то и все пятнадцать взмахов руками. На том берегу был другой мир и плотик, с которого женщины полоскали бельё. Было это в конце двадцатого века, а может, и теперь есть.
В той речке росли жёлтые кувшинки и жили чёрные пиявки. Мы их очень опасались, но как-то мирно сосуществовали, без присасывания. Старались пройти мимо осторожно, на цыпочках, и пиявки нас не замечали. Или принимали за траву, или просто за что-то непонятное. Мало ли кого ни встретишь в этом большом мире.
Мой удел - это тихие пруды с ледяными ключами на дне, таинственные лесные озёра, на берегу которых хоть раз да сидела печальная Алёнушка. Где по гладкой, как блюдо, поверхности, шастают легчайшие водомерки, а над ними зависают в зное, как в меду, голубые стрекозы. Желательно, чтобы где-то был тенистый омут с легендой и чертями, но и без омута хорошо думается здесь. Сиди хоть целый век, пока не хлынет внезапный и очень крупный дождь.Такие проходят быстро, не уходи далеко по мокрой траве. Там ещё будут самые последние капли.
А мне-то казалось, что я уже всем на свете переполнена до краёв.
Комментариев нет:
Отправить комментарий