Люди и перекрёстки

   Раньше мы всегда ходили через парк. Мы так гуляли и так срезали. Когда парк закрыли по-настоящему, и по его аллеям грозно зашагали патрули, стало ужасно неудобно. Раздражительно стало. Идёшь мимо ограды, за которой цветение, зелень, воздух стоит столбом, и уговариваешь себя не злиться.
                                     Шаг, чуть-чуть отрываюсь,
                                     Шаг, почти улыбаюсь...
   Может быть, я этими обходными путями в жизни бы никогда не прошла. И не вынесло бы меня на старую эту улицу Ядринцевскую. Вот ведь, самый центр, но я никогда не задумывалась, что за Ядринцевская. А он был исследователь Сибири, он был писатель - Николай Михайлович Ядринцев. Не очень длинная, как улица его имени, но зато настоящая, деятельная и достойная жизнь.
   Когда идёшь в обход и торопиться некуда, самое время узнать, что распадается эта улица на три рукава, один из которых называется Ядринцевский конный спуск. А я-то ещё переживала, что в нашем городе с топонимикой не очень. Оказывается, срезать нужно пореже.
   Спуск и правда был невероятно конный. Как тропа в другое измерение. Местами оглушительно, буйно деревянный, древесный и дико зелёный, местами похожий на словосочетание, которое однажды приснилось моей дочери  - "копытообразный цинизм".    Спуск был тих и пуст, как будто покинут всеми лошадьми мира. Как будто устремились они дружно на близкую отсюда улицу Ядринцевский подъём, и разбежались, и оторвались, и превратились в стаю лебединых лошадей. И всё у нас в городе в топонимикой почти прекрасно.
   И пока закрыт парк, и мы больше не срезаем, можно постоять на Ядринцевской, на самом перекрёстке, возле неказистого деревянного домика. Удивиться, как ухитрился он выжить среди небоскрёбов - новых, скороспелых небоскрёбов. Небоскрёбов такого розового цвета, что кажется, будто они похрюкивают, сыто и довольно.
   А дом заколочен и стар. И не сразу замечаешь на нём доску-напоминание, что здесь прожила всю свою жизнь с 1966 года по 1991 Яна Станиславовна Дягилева. И в первые секунды не можешь сообразить, а потом хлопаешь себя по лбу: Янка!

   Вот, значит, прямо здесь, на перекрёстке, на семи ветрах и рождались её первые и последние её песни? Никаких интервью в газетах она не хотела, говорила: те, кому нужно, и так разберутся, кто я и зачем.
   Хочется постоять ещё немного, хоть никого больше нет за этими ставнями - ни людей, ни гитары. Постоять и больше не злиться на закрытое.
   Постоять ещё на перекрёстке, раз уж ветром занесло, и пойти себе потихонечку. Пусть даже на спуск, где первый же встречный конь (ведь не могут улететь все до единого!) скажет по секрету, что подъём вон там, прямо и направо обязательно будет подъём. Спасибо вам, добрый конь, но мы сами местные. Мы сами знаем о подъёме.