О, олень!

   Так прямо все прохожие люди в парке и говорили: "О, олень!" Не замечали пони, хоть был он очень круглый и на фоне снега особенно рыжий. Шли прямо к оленю, гладили замшевые рога и мохнатый лоб, спрашивали у сопровождающей девушки, как зовут.
Зовут Тунгус. Пять лет.
   Целых пять? А мне-то казалось, что олени велики ростом, как велик олень в мультфильме про Снежную королеву. А он, оказывается, вон какой, чуть выше телёнка. При этом настоящий северный, на котором поедем и помчимся утром ранним, и отчаянно ворвёмся прямо в снежную зарю. Главное богатство малых народов. Не то богатство, которое жалко потерять, а то, которое жалеешь.
"Быстро добрались они до Чурола и Коля отложил хорей.
 - Надо остановку делать, - сказал он. - Чай надо пить. У оленя голова болит.
 - А чего она болит-то, - не понял Пронька.
Коля подумал, пососал маленько свой мундштук и сказал:
 - Рога растут."
   Я тоже сказала: "О, олень!" и подошла. Потому что правда о, олень. Я даже верблюда видела в наших парках, но оленя - никогда.
   Я тоже трогала замшевые рога и меховой лоб. Хотела в тундру - увидеть Крайний бескрайний Север и своими глазами то самое белое безмолвие, и неплотно заселивших его квадратные километры людей, которые знают тридцать имён снега. Стоит лишь помять рукой - и он отзовётся. А мы глухие, наш снег городской и немой. И никогда не понять нам, почему те люди поселились неплотно, но прочно, и никуда не уходят с ледяных своих берегов, от своих олешек, летящих легко и стремительно сквозь бесконечную белую пустыню.
   Пятилетний Тунгус ел из большой миски ягель. Тот самый ягель, о котором написано во всех северных книгах. Закрывал от наслаждения бархатные свои глаза. Олени и правда не могут без ягеля, без конца готовы есть ягель, так вот ты какой, ягель. Бледный и тонкий, как все краски того края, древний ягель нашей земли...
   И люди смотрели, как олень ест ягель, и как-то добрели все рядом с оленем. Как будто жизнь стала совсем простой и ясной, и звёздный иней загорелся на ресницах. И холода с метелями не беда. И единственное имя городского нашего снега настолько родное, что мы уже и не слышим, как тихо скрипит оно под ногами.