Если говорить: халва

   Почему именно халва избрана, чтобы говорить её много раз, а во рту слаще не станет? Неужели нет в мире других сладостей?
   Таких, как халва, нет. И слова такого больше нет - рассыпчатого, рыхлого, тяжёлого, сделанного почти из сора, как стихи. Привезённого на верблюде по горячим пескам из тех страшных стран, где султан в любом непонятном случае велит отрубить голову, где слова жуют, причмокивая, любимую букву А: арба, тарантас, карагач, сарай, бахча...
   И всё-таки родная полностью халва. Знакомая с тех времён, когда продавалась она как придётся - большим бесформенным куском, и для еды её нужно было чуть ли не колоть. Как таинственную сахарную голову из книг про старинное детство. Там старшие приносили голову торжественно, как будто она профессора Доуэля, водружали на стол, разворачивали изящную голубую бумагу, а младшие толпились вокруг в своих матросских костюмчиках и радовались на старинном своём языке. И в конце каждого их слова обязательно стоял твёрдый знак.
   Нашей-то родной халве было далеко до хрустящей голубой бумаги. Её бросили комом, похожим на только что добытое полезное ископаемое; её швырнули в целлофановый пакет чьи-то неизящные руки. Халва была темна и тверда, её явно мели по сусекам, и, может быть, даже метлой. Но при этом она сумела сохранить достоинство, несравненное своё происхождение и аромат тех краёв, где в любом непонятном случае вызывают джинна из медной лампы. Свой солнечный, весёлый вкус, который хотелось повторять хоть сто раз.
   Вот почему избрана именно халва. Хоть я теперь изредка вспоминаю о ней, только если уж очень бросается в глаза брусок, похожий на упаковку хозяйственного мыла. Обыкновенная, не воздушная, не с арахисом, ни в коем случае не внутри шоколадной конфеты. Простая и серая.
   Которая совсем не изменилась, только теперь нежно крошится под ножом. И день за окном цвета халвы крошится снегом - как будто кто-то над городом избрал ноябрь, чтобы повторить его сто раз. Как будто больше не осталось в году других холодных месяцев.