Комариная песнь

   Вязкой и душной, невыносимой августовской ночью, когда к телу идёт не сон, а изнурительное вращение с боку на бок, и мысли в голове крутятся изнурительные, скудные, боковые. Какие-то ничтожные мысли крутятся, вместо мыслей великих и неисчерпаемых.
   Крутятся о том, что в будущей жизни, если она, конечно, есть, ни за что не хотелось бы стать комаром. Одиноким залётным комаром в тёмной и душной комнате. Потому что комара такого немедленно хочется убить.
   Да, я хочу убить такого комара - за то, что зудит прямо в ухо, за то, что приземлился лёгкими лапками и приготовился пить мою таинственную ночную кровь...
Хлоп! Мимо.
   Комар немедленно испугался и притих. Но через несколько секунд уже забыл об этом, и снова зудит над самым ухом, снова лапки у него...
Хлоп! Мимо. Хлоп! Мимо.
   Драгоценные минуты внешней и внутренней жизни уходят на борьбу с насекомым, которое тоже в пищевой цепочке, а значит, необходимо на планете. И зла оно мне вовсе не желает, я сама придумала это зло. И даже не подозревает о том, что я личность, и мне не спится.
Хлоп! Мимо.
   И снова комариная песнь над самым ухом. Может быть, кровь с отрицательным резусом считается особым деликатесом у одиноких комаров в ночи? Мне очень жаль, комар, но...
Хлоп!
   Чтобы ты не рекомендовал меня своим хоботковым друзьям.
Хлоп! Хлоп!
   Я ведь и забыла совсем, комар, что ты одинок.
   О великом хотелось бы подумать, раз уж всё равно не спится. А думается исключительно комариное. Думается, что таким же огромным и чёрным, как эта ночь, был баллон-распылитель против комаров, который обязательно отправляли вместе с пионером в его лагерь. Запах против комаров был резкий и странный. Он как бы намекал на то, что больше здесь тебе никто не поможет, распыляй сам на свои бледные ноги.
   Вечером существовать без баллона было невозможно, ведь комары в лесу да возле реки были особенно дружными и организованными. И уж совершенно необходим был тот баллон, когда стало нужно идти в поход с ночёвкой.
Поход. Это яркое воспоминание навсегда со мной, его не берут дни и годы.
   Самым общим в походе было то, что от него невозможно было отказаться - ни вожатым и физруку, у которых планы и отчёты, ни тем более детям. Особенно тем детям, у кого заветная мечта: пусть все уйдут с отрядной песней, а я наконец-то, хоть раз в месяц, останусь не в коллективе и почитаю книжку.
   Но было нужно идти в поход с баллоном против комаров и хорошим настроением. А перед этим готовиться к походу, разучивать песню: "Ах, картошка, картошка, в кожуре уголёк", потому что мы на привале ведь будем печь картошку, а разве её съешь без песни?
   Картошка будет маленькая, очень горячая и очень чёрная. А потом мы тоже, особенно мальчики, станем чёрные. Но купаться не пустят, потому что не по режиму, а спать будем в настоящей палатке - я и ещё приблизительно пятнадцать девочек.
   Неудивительно, что я запомнила этот поход на всю жизнь. Особенно ярко - как наши вожатые держат за руки и за ноги мальчика и раскачивают, как будто собираются бросить его в реку.
   Это были хорошие, весёлые вожатые - две совсем молодые девушки из яростного стройотряда. Они искренне хотели, чтобы нам было тоже интересно жить, и старались. Я очень редко встречала потом в жизни таких людей. Можно даже сказать, что совсем не встречала.
   И вот они горели, и старались зажечь нас. Но против комаров даже такое пламя было бессильно, и угрюмый физрук был бессилен, и чёрный огнеопасный баллон. Утром выбрались мы из настоящих палаток помятые, невыспавшиеся, всклокоченные. С такими лицами, как будто нас всех коллективно поразила стремительная ветряная оспа. Лица были равномерно и художественно искусаны комарами.
   Кажется, никогда ещё я так страстно не хотела домой, как в то раннее утро в походе с ночёвкой. Но в тот момент ни у кого из нас не было дома, был только лагерь. Но и туда не было пути сразу, сначала нужно было пить чай из ведра, вскипячённый на костре....
   Уже давно нет на свете комаров, так вероломно искусавших моё крепко спящее девятилетнее лицо, нет физрука. А вожатые наверняка молоды и яростны по-прежнему; такие люди не меняются, просто у них становится со временем чуть больше внуков.
   А река в том самом месте изогнулась и течёт. Отчего бы реке не течь? Так же и течёт, как эта душная августовская ночь, как звон десятижды праправнука тех самых комаров.
   Через два или три дня после похода мы уезжали домой. К тому времени наши расчёсанные укушенные лица стали настолько выразительными, что отдохнувший и загорелый слой не читался на них абсолютно. И чтобы добраться до него, моя мама как следует намазала несмываемую печать похода бальзамом "Звёздочка", перехватывающим дыхание на корню и выжимающим из глаз горючие непроизвольные слёзы. Но терпеть надо, терпеть. Как же я потом буду в суровой жизни, если вовремя не научусь терпеть?
   И вот так я терпела, вот так я была. А наутро всё прошло без следа, и лицо моё вернулось на место. А вскоре прошло и лето. Как и сейчас проходит потихоньку.