...горьку ягоду я одна

   Читаем с Игоряном опять Юрия Коваля: "В деревне гоготали гусаки, из мешков сдержанно им отвечали. Было воскресенье, из-за сарая доносилась песня:
                                               Сладку ягоду ели вместе,
                                               Горьку ягоду я одна."
  А почему она ела горькую ягоду одна? А зачем? А какая горькая? Ядовитая? Волчья? А как она её ела и не отравилась? Можно ведь было выбросить горькую ягоду, почему она не выбросила? Наверное, больше никто не захотел с ней есть горькую.
   Вот как объяснить, что одна и та же ягода может быть и сладкой и горькой? Что ключевое слово здесь "вместе" - неуловимое, тонкое "вместе", такое естественное, когда о нём не задумываешься, и оно как воздух - везде. А когда воздуха нет, приходится дышать не лёгкими, а тяжёлыми. Только своими собственными тяжёлыми. И ягоду есть.
   Моей, конечно, главной ягодой всегда была клубника-виктория. Такая громадная, что её нужно кусать по частям. Приникшая всей богатырской тяжестью к сырой своей матери-земле в такой глубокой и тайной тени, что вообще непонятно, как ей там удалось покраснеть. Но мир был вместе со мной и полон чудес. В мире и клён был до неба, и сахар колот, и что-то вечно зрело для меня в самой густой тени.
   В маленький бабушкин город мы приезжали ночью. Наш древний плацкартный поезд медленно продирался через густой лиственный лес прямо навстречу счастью. Июньские ночи неглубоки, я знала, что очень скоро настанет утро, и я увижу всеми своими глазами мёртвый тополь с единственной живой веткой, и размытый дождём золотой песок, усеянный драгоценными белыми камушками, и самую сладкую в мире ягоду, у которой один бок будет ещё белый, но это совершенно всё равно.
   Я буду сначала смотреть с настоящей радостью, настоящим удивлением и настоящим нетерпением на свою первую ягоду в это первое утро. И весь мир будет вместе со мной - преданный, умный, вечный. Я помню все его звуки и запахи - и как страшно было смотреть в глубокий студёный колодец, и какие огромные ватрушки из "Кулинарии", и как высоко и прочно стоит на горе дом под красной железной крышей...
   И как мучительно не хотелось уезжать, когда приходил неизбежный срок. Кажется, больше никогда в жизни не испытывала я такой свинцовой, молчаливой и безнадёжной тоски - когда выпиваешь напоследок кружку компота из зелёного крыжовника, который в компоте побледнел и стал цветом похож на моё платье; кружку нахального и свободного компота напоследок, и вот уж пора на вокзал. И снова пойдут за окном леса - в другую, противную сторону. И мой мир будет потихоньку отставать, он будет покидать меня так, как будто совсем ничего в нём не осталось, ничего совсем. И домой я уже приеду одна, без мира. И потом ещё какое-то время он не решится ко мне подойти.
   И будет утро с завтраком наспех, из подручных средств, из того, что не съели в поезде. Во главе с какой-то незнакомой московской колбасой. И нужно будет собираться в лагерь на вторую смену. Так надо, хоть я ничего плохого не сделала. Мой мир, конечно, ни в какой лагерь не поедет, он с ума по доброй воле ещё не сошёл. Так и будет держаться на почтительном расстоянии - даже когда родители приедут проведать.
   За ворота лагеря всех родителей строго не пускали. Опасались, чтобы не пронесли они тайком на запретную территорию в своих сумках с домашней снедью хаос и разгильдяйство. Поэтому родителям приходилось верить на слово, что на празднике Нептуна я в юбке и венке из травы вместе с другими девочками младшего отряда изображала русалок и водила хоровод по пояс в бассейне, а день был серый и дождливый; что особенно невыносимо бывает вечером после отбоя и утром на зарядке; что теперь моей жизнью управляет чёрный, мелкокурчавый и крепкий начальник лагеря; что очень уж вонючее и плохо помогает это средство от комаров...
   Мир будет сочувственно кивать в сторонке, но так и не приблизится, когда я пойду. Так и останется за воротами.
   Родители привезут мне печенье, очень славно ставшее из рассыпчатого мягким на влажном после дождя воздухе, и редкостную карамель "Ромовый аромат", такую изысканную, что до конца смены она так и провалялась на дне моей сумки, пока две бойкие девочки не заметили и не выпросили её у меня, и тут же с наслаждением съели. Втайне я была уверена, что конфеты давно испортились, и теперь бойких девочек настигнут муки, если не сказать хуже, и очень переживала. Но девочки остались бодры и веселы,и, возможно, даже прибавили в весе сто грамм. А то и все сто пятьдесят.
   Родители обязательно привозили мне литровую банку совершенно в это время спелой клубники-виктории. Некоторые ягоды были такие огромные, что их нужно было кусать. Внутри банки стоял аромат и маленькое тепло, из чего следовало, что клубника излучает солнце и дышит. Только это было какое-то другое солнце - не во мне, а на горизонте - воображаемой линии, до которой, как известно, не удавалось дойти ни одному человеку.
   Я съедала свои спелые ягоды одна, рассказывая родителям про Нептуна и мысленно подсчитывая, сколько ещё осталось дней до конца смены. Точно и твёрдо зная, что раньше срока мне отсюда не вырваться, поэтому поговорим лучше про юбку из травы.
   Всё это было летом после второго класса. В конце смены мне подарили книгу с рассказами Чарушина и надписью "За активное участие в лагерной жизни". Наверное, за русалку, которую я тогда водила по пояс в бассейне.
   Таково моё приблизительное толкование сладкой и горькой ягоды в отдельно взятой жизни. Но так уж прямо разжёвывать Игоряну я его не буду. Ведь он сейчас не намного и младше, чем я в то лето. Сам всё знает. Только ещё не догадывается об этом.