На нашей стороне стояли спокойные и необозримые пшеничные поля, колосилась кукуруза, у которой прямо из темени росла причёска "конский хвост", а вдоль забора стояли, как на картинке, подсолнухи - каждый размером с НЛО.
В сумрачных и прохладных сенях бабушкиного дома незыблемо стоял мешок сушёных подсолнечных семечек. Настоящий, полноценный мешок, в каких возят муку и картошку. По-моему, он был бездонный. Каждое лето я черпала их него большие лёгкие полосатые семечки, шла с ними валяться под черёмухой и читать книжки.
Семечки не убывали из года в год. И это я ещё не заглядывала в глубокий чёрный погреб с овощами, компотами и трёхлитровыми банками черносмородинного варенья... Однако таз вареников с картошкой врезался в память навсегда.
Девичья фамилия моей бабушки была украинская. Каким образом её семья оказалась на сибирском юге, я, в общем, догадываюсь. И пока комитеты бедноты и батраков усиленно заседали, раскулаченным мироедам оставалось одно: вставать в пять утра и приниматься за работу. Из года в год, из века в век. Я вообще не помню такого факта, чтобы моя бабушка спала, даже просто чтобы она ходила - она всегда бегала. Но зато хорошо помню таз с варениками. О, как я его помню!
Итак, в сенях стоял бездонный мешок семечек, а в доме, в большой комнате, висел портрет певицы Марии Пахоменко и картина с цветами, от которой почему-то становилось тоскливо на сердце. Висели оленьи рога. Диван напротив телевизора был неудобный и жёсткий, а телевизор никто никогда не смотрел - некогда.
Потом ещё была во дворе летняя кухня - для людей. И другая летняя кухня, старая, в которой всегда что-то медленно и таинственно варилось - для свиней. И баня, и погреб, и курятник, и сарай с поленницей, и специальный загончик для коровы и телёнка... Натурально, я могла в любое время пойти и потрогать поросячий или телячий бок или лоб, и это была естественная жизнь.
И уж совсем на задворках стоял лохматый бурьян из конопли. Тогда ещё не боялись этого неоднозначного слова - вырос, ну и пусть растёт, никому не мешает. Я ходила в бурьян как в джунгли, и помню до сих пор зелёный конопляный запах. Мы вообще любили там играть - тенисто, таинственно. Рядом прочно, как древо жизни, стояла чудовищных размеров скирда сена.
Мир был настолько огромен и самодостаточен, что можно было и не выходить за ограду. Где-то там, в далёком прошлом, на потерянной бабушкиной родине, батраки и беднота обсуждали пламенными, но бесплотными уже голосами, сколько тракторов требуется молодому колхозу для досрочного распахивания светлого будущего, а в настоящем бабушкином сибирском хозяйстве один трактор уже был, и сенокосилка была, и зубчатая сеносгребалка - всё это ловко и ладно слепил из каких-то запчастей старший бабушкин сын. Трактор он любил во всяком случае гораздо больше, чем людей и зверей.
Каждую пятницу он приезжал на электричке из Барнаула в элегантном костюме, переодевался в тёмное и промасленное и моментально садился на свой трактор. И всё это страшно тарахтело, скрежетало, грохотало, выхлопывало газами, и мне казалось, что по-другому в хозяйстве быть не может. Только так и должно быть - и трактор, и бурьян, и летняя кухня с дымом в небо, и палисадник с черёмухой, и таз вареников, и курицы, которых очень хотелось потрогать за гребень, но они уворачивались и убегали. А догонять их баба Тася строжайше запрещала. Потом я поняла почему - когда прочитала книгу про Эмиля из Лённеберги, как там курицы от испуга упали в обморок. А ведь это какой сбой в налаженном веками хозяйстве, какой удар по яйценоскости!
Та маленькая пограничная деревня стала существенной частью моего мировоззрения и мироздания, хоть по строению мозга я человек полностью городской. Но дело тут не в мозге, а в том, что этот осколок сибирского юга восходит во мне, как маленькое солнце, когда я думаю о том, что жизнь бездонна. Несмотря на то, что мы прощёлкиваем её год за годом, торопясь поскорее из сумрачных сеней на свет, под черёмуху. В волшебную страну прекрасных непуганых куриц.
Ирина, спасибо за воспоминания, как же в них незнакомо и хорошо. И только моя баба Тася, из деревни под Курском, в которой я никогда не была, заведующая военторгом во времена моего рождения и на пенсии работник Союзпечати в моё раннее детство, сразу так счастливо вспомнилась мне в вашем посте.
ОтветитьУдалитьКатя, я очень благодарна судьбе за этот кислородный деревенско-городской коктейль, без него я не была бы собой. Баба Тася была феноменальной языковой личностью, сейчас я бы ходила за ней по пятам с блокнотом и записывала всё подряд, даже междометия, тогда - не ценила, не понимала. Но хоть что-то впитала непроизвольно. Рассказы Шукшина я читаю как про бабушкину деревеньку и вижу в его героях наших колоритных соседей (одни только их прозвища - тема для отдельного рассказа), тем более что всё происходило недалеко от шукшинских мест. Это мои летние поездки, мои каникулы. Деревня никогда не приняла бы меня как свою, она не любит рефлексирующих меланхоликов (как метко и кратко охарактеризовал меня однажды крепкий деревенский дедок: "Такую бы я на покос не взял - хлипкая очень."), но как хорошо, что была она в моей жизни. Где бы я ещё увидела тихий закат и тёплую пыльную дорогу в отпечатках коровьих копыт?
УдалитьИрина, спасибо Вам за минутку детства. Я тоже каждое лето жила у двоюродной бабушки в Мордовии. Как же я любила и люблю это время, это особенная, настоящая очень вкусная во всех смыслах жизнь. До сих пор в моей душе и в моей памяти есть эта светлая комнатка с воспоминаниями деревенского детства, где всё ещё светлые и чистые, незапылённые временем картинки, заходи и живи. Иногда я так и делаю, например, когда трудно заснуть, успокоится. Жаль, что нельзя вернуться туда ни на день, ни на час))
ОтветитьУдалитьНадежда Владимировна, это была жизнь, состоящая из одних крупных планов. Все вкусы и запахи я помню до сих пор. Да что там запахи - я отчётливо вижу, как баба Тася режет хлеб. Как она говорила: "Чтобы руками зря не трясти" - каждую буханку максимум на шесть частей. Она вырастила пятерых детей, четверо из которых - мальчики, поэтому с малыми формами на кухне никогда не работала. Хлеб следовало обмакивать в черносмородинное варенье и запивать молоком.Это уже после обеда. Но ничего, мы справлялись, на свежем воздухе калорий сгорают быстро. Это была правильная жизнь, не допускающая никаких сбоев. Мой папа любит рассказывать историю, как доставали картошку из погреба на посадку, а в клуб привезли новую картину - "Неуловимые мстители". А баба Тася не пускает - картошка! Ну, сбежали, конечно. Потом была им остросюжетная вторая серия.
Удалить