Лимонад и зелёное варенье

   Какое-то особенное испытываешь удовольствие, вспоминая о книгах никому не известных. Хоть тираж уверяет, что он был в своё время сто тысяч, всё равно мне кажется, что никто, кроме меня, эту книгу не читал, никто не узнает эту яркую обложку с мальчиком, бутылкой сока и кабаном. И особенно никто не узнает имя писателя - Иштван Чукаш. У них в Венгрии это, наверное, самое простое и распространённое имя - Иштван. И тот я, который стал киноактёром, тоже Иштван. Иштван Гайзаго, второй "А". Бабушка сокращала его по-своему - Питике. Ну и ну. Полное ну и ну для меня-первоклассницы.
   Всё в этой книге было мне удивительно. Про Венгрию я не знала вообще ничего, но само слово казалось приятным, похожим по структуре на пирожное "картошка" - тяжёлое, сладкое и вязкое.
   Рассказ Иштвана-Питике начинался с того, как во сне увидел он директора мясного магазина, взлетевшего к потолку, как воздушный шар. А было известно, как этот директор любит поесть.
"Он всё время пощипывает то копчёную колбасу. то варёную, то грудинку, то корейку. Это ни для кого не секрет. Целый день из мясного магазина слышны жалобные вздохи: "Ещё вот этот кусочек копчёной колбаски - и всё! Ещё вот этот кусочек корейки - и больше ни-ни!"
   Хорошо было читать эту книгу в компании с правильным бутербродом! Что такое копчёная колбаска, я не каждый день, но всё же довольно отчётливо представляла, а вот корейка с грудинкой... Это были для ребёнка моего времени слова дикие, несусветные. Но тем интереснее. И звучали они неплохо, как сама Венгрия.

Иссякал январь

   Возвращались с Игоряном из школы. То есть по-настоящему, в трудовом и усталом смысле, с грузом на спине возвращался Игорян, а я шла просто так, заодно. Помахивала мешком, а в чёрном-чёрном мешке том лежала чёрная пара сменки, похожая на знак Зодиака Рыбы, плывущие в разном направлении.
   Помудревшая и слегка потёртая лежала сменка в том мешке, ведь конец января - это вам не сентябрь. Чёрный мешок раскачивался, как маятник, между серым небом и серой землёй.  Иссякал январь. Стояла погода, подходящая для толкования слова "позёмка", и ветер валял по асфальту прилетевший с высокого этажа близкой стройки красный пакет. Этот большой пакет одновременно оживлял пейзаж - как сердце, как фрагмент зари, как снегириная грудь - и в то же время делал его неряшливым. Как будто кто-то поставил пейзажу "тройку" красными чернилами и написал "Старайся!" с восклицательным знаком. Но пейзажу, как настоящему разгильдяю, было всё равно.
   Да, конец января - это вам не сентябрь. Тёплые синтепоновые штаны ещё не коротки, но уже потёрты на коленях - от горок и долгого сюжетного ползанья в иглу. Кто-то в парке построил настоящую иглу, с круглым высоким куполом и низким широким входом-вползом, почти как в мультфильме про барона Мюнхаузена  и белого медведя.
   Игорян ни за что не хотел уходить из иглу. И когда поблизости никого не было, я тоже туда проникла как можно элегантнее и бережнее для шубы, и ахнула от восторга. Так просторна, воздушна и светла оказалась иглу внутри. И там правда было тепло, эскимосы не обманывали человечество.

Ромовая пара

   Утром пришло сообщение с портала "Белый мамонт", что моё стихотворение "Ромовая пара" единогласно победило в литературном конкурсе "Тихий омуль" - короткая юмористическая проза или стихи о людях почтенного возраста.
   Такие новости особенно радуют в период затухающей творческой мысли, потому что могут и как следует встрепенуть.
   Это было полностью спонтанное участие, без большой цели. Просто поделиться, что вот тут у меня придумалось кое-что, как раз по теме, во второй или третий вечер года.
   Приз за победу в этом конкурсе - публикация на портале, но я его получила уже много лет назад, когда ещё только познакомилась с отцами и матерями-основателями "Белого мамонта". Поэтому полной правдой будет сказать, что я участвовала не ради приза.
   Но всё равно мне было очень радостно. И есть радостно. Потому что просто так, самой публиковать здесь свои стихи не очень уже и рука поднимается, и не очень хочется. А когда есть повод - почему бы не опубликовать? Тем более что я полюбила свою почтенную пару, они милые. И счастливы, я надеюсь.

                                          Ромовая пара

                         В одном городке двухэтажном,
                         Что всеми ветрами воспет,
                         Жил очень седой и отважный,
                         Суровый и ромовый дед.
                         Он волк был морской настоящий,
                         Он мог океан переплыть,
                         Его попугай говорящий
                         "Пиастры" умел говорить.
                         Он трубкой пыхтел без умолку,
                         Он был как из книги герой,
                         Носил треуголку, наколку
                         И щёгольский зуб золотой.
                         Но жизнь не равнина - ухабы,
                         И так получилось, что он
                         Негаданной ромовой бабой
                         Был в самое сердце сражён.
                         А баба прекрасная эта,
                         Румяна, пышна и мила,
                         Отнюдь не ветрами воспета,
                         А просто жила и была.
                         Но рыцарю Синего Краба
                         Был дорог румяный портрет.
                         "С изюминкой, в общем-то, баба", -
                         Прикидывал ромовый дед.
                         И, встретив прекрасную в мае,
                         Сказал ей (года - не беда!):
                         "Сударыня, жду вас. Мечтаю.
                         На чай,
                         На обед,
                         Навсегда."

  Родному мамонту - большое белое и нетронутое спасибо!

Параллельный цирк

   В четвёртом классе учительница литературы велела нам завести читательские дневники и регулярно заполнять их на оценку: название-автор-краткое содержание. "Буквально три-четыре предложения! - громко и чётко выговаривала учительница, чтобы дошло до самой последней парты и до самого последнего двоечника. - Самую суть! Своими словами! Не надо мне переписывать всю книгу."
   Страшной обузой были эти читательские дневники. Мне и сейчас невозможно пересказать своими словами в трёх-четырёх предложениях, но в десять лет приходилось выкручиваться и вечером накануне внеклассного чтения выжимать из себя с тоской и отвращением самую суть. И при этом стараться, чтобы суть была максимально абстрактной, моих личных чувств не выражающей.
   Поэтому когда дело дошло до рассказа Виктора Драгунского "Девочка на шаре", я написала в графе краткого содержания максимально крупным почерком, чтобы соблюсти хотя бы объём: "Рассказ про то, как Денис увидел в цирке девочку на шаре". Зверь именуемый кот. Ходжа Насреддин меня бы похвалил, но учительница литературы подчеркнула красным. А это была, между прочим, самая что ни на есть суть. Потому что Денис увидел. Девочку. В цирке. А всё остальное не для читательского школьного дневника, извините.
   Если бы Виктор Драгунский написал только один Денискин рассказ, только "Девочку на шаре", он уже мог бы считаться выдающимся писателем нашего времени. Не все так умеют -  уложить историю преображения героя в пять минут чтения, и в конце оставить читателя с вопросом.
   Цирк - вполне подходящее место для душевной акробатики. Параллельный мир, таинственное пространство, в которое мы, простые смертные, можем войти не дальше своего места в зрительном зале. Однажды в детстве меня поразило словосочетание "работать номер", "работать без страховки". Где же работа, когда там сплошное парение под куполом, лёгкость, блеск, улыбки и рыжий падучий клоун?

Тайна вещества

Рисунок Дениса Бурусова из книги Г. Остера "Физика"

   Смотрели с Игоряном научно-популярный фильм "Тайна вещества" - половину за один раз и половину за второй. Очень цветной был показан там мир 1956 года: камни, море, цветочный луг с мохнатым шмелем, кучевые облака... Так было в те времена, когда мраморный бюст древнегреческого философа и учёного был человеком, так есть, и так будет. И неторопливый голос ведущего, размеренно выговаривающий на старомосковский лад все слова, не устанет популярно и научно объяснять: возьмём жёлтую серу, смешаем её с небольшой серебристой лепёшкой живой ртути, и получим нечто новое - красную киноварь. И действительно, в результате получилось красное.
   А уж до чего хороша запаянная реторта в учёных руках Михайлы Васильевича Ломоносова, который раньше всех всё открыл. Как раскладывает, курит и снова раскладывает пасьянс из химических элементов Дмитрий Иванович Менделеев. И окончательная таблица в его великой и бородатой голове ещё не сложилась, но путь ясен, предопределён, и победа близка.
   Менделеев состоит в бумажной переписке со всеми главными учёными Европы, и медленная скорость почты обратно пропорциональна головокружительному развитию науки.
   Так не спали они ночей - умные, бородатые, в париках и чулках. Думали про чёрное и прозрачное, которые в сумме должны дать белое. На этот раз точно должны дать. И в том был смысл их жизни. И внятный голос за кадром как будто намекал: а ты? у тебя смысл жизни какой? в твоей-то запаянной реторте происходит хоть какая-нибудь реакция?

Невзрачные, солёные и вечные

   Издалека трёхлитровые банки светились, как яблочный компот. Невзрачный такой, немаркетинговый компот, который ставят в магазине на самую неприметную нижнюю полку - чтобы дотянуться до него можно было не только руками, но и всем сердцем. Это для тех, кто испытывал. Самый лучший в мире, вечный компот, особенно если подцеплять его прямо столовой ложкой, и никто больше не претендует, и на календаре суббота после обеда, и годы моей жизни стабильно входят в первую десятку.
   Бледно-зелёный был такой компот. Вкус неяркий, тонкий, наполовину мочёный, как любил Пушкин; наполовину прокипячённый. Не знаю, как лучше сказать, но любители и ценители нижних немаркетинговых полок и так поймут.
   Тяжёлые, неморщинистые, поблёкшие яблоки. Я любила их без воды. Я так любила, что даже подошла убедиться: компот? Просто убедиться. Я не собиралась покупать трёхлитровую банку в большом, светлом и грустном утреннем магазине, в котором ещё молоко не расставили как следует, и начинает гнить исподтишка гора не раскупленных вовремя мандаринов, и её не успели ещё оживить, поправить, показать более выгодным лицом. И не до конца ещё вымыла пол тихая широкая машина под управлением человека.
   Трёхлитровые банки на нижней полке светили зелёным и говорили "иди". И я пошла - просто рассмотреть поближе: ужель тот самый компот?
   В нижних банках нежно светились алтайские томаты маринованные. Первая мысль была у меня: надо же, их до сих пор производят; вторая мысль была о том, что слово "томат" ассоциируется у меня не с зелёным цветом, а с красным; третья мысль напомнила, что я всегда считала их солёными, а не маринованными. В детстве я не понимала этой тонкой разницы.
Но чувство было такое же сильное, как если бы я встретила компот.

Звёздная усталость

   Все каникулы читали мы с Игоряном книгу про звёзды - в день по созвездию. Наше городское небо не очень щедро дарит звёзды и нежность, только месяц - толстый или тонкий, да и тот, как ни старайся, не удаётся сфотографировать убедительно в молочной и загадочной синеве. И лезет настойчиво в кадр то дорожный знак, то троллейбусные рога, то нехорошее соцреалистическое здание серого цвета. Сколько таких месяцев, молодых и старых, сколько невнятных лун удалила я навсегда.
   Так, за неимением, подлинного неба, воображали его. Так читали мы по созвездию перед сном все каникулы, и были каникулы те длинны, как возраст Вселенной. Последние дни второй четверти выдались морозные, с учёбой несовместимые; потом они плавно перетекли в законный праздничный отдых; потом весь школьный город уже вовсю ходил с рюкзаками, а первоклассникам всё ещё было не пора... В сумме получился почти месяц, парсеков сто.
   Столкнувшись в шкафу со школьной формой, я не сразу её узнала; не поняла, зачем в природе существуют физкультурные шорты. А Игорян и подавно забыл.
   Всё длилось и длилось звёздное наше время, перетекало в звёздную усталость. Читали по созвездию, и сразу находили его на карте в моем старом школьном, самом лучшем атласе.

"Серебряные коньки"

   Впервые это название мелькнуло в списке внеклассного чтения для средней школы: Мери Мейп Додж "Серебряные коньки". В то время коньки играли в моей жизни важную роль, и хотелось узнать подробнее про серебряные; но встреча с книгой так и не состоялась. Наверное, единственный библиотечный экземпляр вечно был на руках - тогда и на литературном катке, и на дворовом было не протолкнуться.
   А много лет спустя в маленьком букинисте я купила совершенно свободно, купила по цене одного проезда в метро тёмную книгу, страницы которой говорили о том, что во время еды её уж точно никто не читал. Или ел что-то очень культурное.
   Я купила тёмную книгу, не имея понятия, о чём это? где это? когда это? Купила потому, что коньки звенели во мне ещё довольно ощутимо, и резали звучно лёд.
   Я пробежала её на одном дыхании, пролетела в одно мгновение - от первой главы "Ханс и Гретель" и до самого заключения. Я ведь до той поры ничего и не знала про Голландию: только сыр да тюльпаны, да Пётр Первый, берущий мастер-класс по кораблестроению, да ветряные мельницы без счёта, да Питер Брейгель Старший - много-много человечков и маленьких заснеженных домиков...

Девичьи гадания

   В один из святочных дней мы с подругами непременно встречаемся для того, чтобы поговорить и погадать. Если собираемся дома, то льём обязательно воск, а потом с пристрастием разглядываем фигуру. Верим, что свечи к нам добры и напророчить могут только счастливое. Поджигаем смятую бумагу, а после исследуем тень пепла на стене - к добру или к худу? Когда-то давно, в студенческие времена, мы знали наизусть подблюдные песни и сдавали их на экзамене по фольклору. А теперь всё забыли.
   Но даже в лучшие свои годы не бросались мы обувью, не ходили на улицу спрашивать имена первых встречных мужчин. Не то чтобы стеснялись, а так... Что в имени нам их? Имена, как известно, не совпадают, имена выпадают случайным образом.
   А самое наше любимое, самое древнее гадание - на Пушкине. Оно скромное и универсальное, оно не привлекает к себе внимание даже в общественном месте. Поэтому, собираясь на святочную нашу встречу в кафе, я хотела взять с собой "Евгения Онегина", и забыла. Спохватилась на полпути: а как же Пушкин? Но возвращаться не стала. Пусть как будет, так и будет.
   Дело в том, что в самые первые дни наступившего года я уже пыталась вызвать Пушкина на откровенный разговор, никогда ещё не было у меня к нему такого важного и такого чётко сформулированного вопроса. Но Пушкин на контакт не пошёл, отшутился: "Мне должно после долгой речи и погулять и отдохнуть. Докончу после как-нибудь". В том смысле, что надоели вы мне, сударыня, до чёртиков, мочи нет. Не знаю я, кто виноват, и что делать, не знаю, и куда ж нам плыть, не ведаю. Устал я работать, как негр, один за всех, даёте мне покой и волю, наконец!
   Так Пушкин мой остался дома. Но святочное время не зря считается волшебным.

Старые и новые луны

   Это были таинственные предметы моего детства, и водились они в карманах у мальчиков. Будто возникали сами собой из хаоса и космической пыли, как планеты, и сверкали прекрасным, льдистым, лунным светом; глухо перекатывались и позвякивали - как будто перекликались на своём круглом языке. Показывались на краткий миг и снова уходили в чёрную дыру кармана.
   В карманах у мальчиков моего детства штучно и заповедно водились стеклянные шарики. Вот где они их брали? В своих героических походах по стройкам и пустырям, в лужах по колено и футбольным полям? Или мальчики знали недоступное нам, девочкам, слово, похожее на имя змеи, подчиняющее себе явления природы и вещи?
   Не скажу, что моя жизнь была полностью лишена шаров. Чего-чего, а шаров в моей жизни хватало, но все они были доступные, объяснимые с научной точки зрения: воздушные, пинг-понговые, несущие в себе смерть тяжёлые баскетбольные мячи на уроке физкультуры, хрупкие ёлочные, конфеты "драже", крошечные шарики в стержне авторучки, и пронумерованные шары в передаче "Спортлото" по воскресеньям. Все они были зачем-то и почему-то, все верно служили человечеству. И только стеклянные шарики были исключением - низачем и нипочему, а сами по себе. И только в карманах у мальчиков.
   Ходили прозаические, даже стыдные какие-то слухи, что такие шарики добывают из пробок водочных бутылок. Но ведь и прекрасное растёт порой из такого сора...

О том, как ничего не было

   В новом году у меня ничего ещё не было. Кроме странного сна про то, что нужно испечь булочки. Сон давил мозг, как сдобный ком давит желудок: встань и меси. Скажите, какие могут быть булки третьего числа января?
   Но все новогодние сны на что-то намекают, поэтому должны быть исполнены. Может быть, в этом году мой колобок поумнеет, не станет слушать Лису и покатится дальше с песней? Замесить - дело нехитрое, были бы сусеки.
   Так я свой сон в точности исполнила. А больше в новом году ничего не было. Даже любимые запланированные фильмы не смотрятся. Пока перепрыгиваешь с одного на другое, с пятого на десятое, с Паганеля на Шурика, уже и стемнеет, и день потерян. Как там дальше? Поскорей бы, что ли, пришла зима, и замела всё это... Так она давно уже пришла, и всё это надёжно заметено семью снегами, зачёркнуто звоном курантов и бокалов, заедено проверенными из поколения в поколение салатами.
   А меня как будто подменили тролли. Три дня назад я была другая. В телефонном разговоре с подругой я горячо делала упор на каток: давай больше не будем собираться, а встанем и пойдём. Решительно! Я знаю свою подругу всю жизнь, а её детей - всю их жизнь, а её кота - всю его жизнь. Как после всего этого не сходить на каток?
   Последний вечер года - отличное время для того, чтобы обрести уверенность в ногах и всём оставшемся теле, и скользить, набирая скорость, и разворачиваться на полном ходу, гордясь собой.