Книга раньше меня

   Эту книгу я помню как себя. Помню раньше себя. Задолго до своего появления на свет помню я эти бесстрастные кошачьи глаза, горящие зелёным пламенем сквозь мрак вечного вечера вечной зимы вечного года. То были древнейшие времена, спрятанные в шкатулке, заглядывать в которую разрешается только по большим личным праздникам. Тайные времена. Если пожадничаешь, если будешь открывать их, тревожить без повода, они исчезнут, растают, превратятся в легенду - шёпотную и таинственную.

   Монументальная была книга. Совсем не похожая на сборник русских народных сказок, среди которых я выискивала те, что пострашнее: про чертей, про бабу Ягу, про солдата и Смерть... Но такая же притягательная, тёмная, вся как будто вырезанная из камня. Тяжёлая даже на той странице, где старинный мужчина в рубахе и картузе разбрасывает налево и направо весёлую карамель. И сразу хотелось тоже конфет, и я запомнила эту картинку на всю жизнь.

   И поразителен был Великий Полоз. Суровый, похожий одновременно на Зевса из мультфильма, на Морозко из кино и на Ермака Тимофеевича с деревянной картинки в моей комнате. Ермак на ней был большой и грозный, до неба, а три сибирских хана в ряд - маленькие и смиренные.
   Полоза я немного боялась, но не перелистывала поскорее, даже если была дома одна, а всматривалась, разбирала неторопливые строчки, ритм которых завораживал:
"И вот видят ребята - человека того уж нет. Которое место до пояса - всё это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса"...

   Это не сказки были - сказы. Это очень серьёзно, и совсем не обязательно счастливый конец. А чаще всего наоборот - если не прямая печаль, то обязательно задумчивость какая-то, и как бы вот здесь можно было исправить... Но исправить не получится. Никому и никогда не дано исправить людей.
    Читала я из этой книги немного, в основном про Данилу-мастера, про каменный цветок и Медной горы Хозяйку, чем-то похожую на Снежную королеву. И страшно было попасть в её чертог, и хотелось туда попасть. И была по всей земле зима; красиво и благородно седели оконные стёкла, и подступало к самому сердцу смутное предчувствие: придёт и моё время маяться, искать, всматриваться, тосковать над каменным цветком, который никак не выходит.
Не выходит, да...

   Читала я, конечно, и про голубую змейку. А в самую первую очередь - про Серебряное копытце. Самое душевное копытце, самое понятное, похожее на светящееся окошко затерянной в снегах избушки.
   Жалко, что на утро пропали все самоцветы. Хорошо, что Кокованя успел немного нагрести в шапку - на жизнь. Жалко, что пропал волшебный козлик, а вместе с ним сгинула без следа тощая и вещая Мурёнка....
   Жалко-хорошо-жалко... Так ложился во мне слоями, большими снегами, весомыми словами и неторопливыми днями писатель Бажов.
   И когда прошло детство, я унесла в изгнание его книгу с малахитовыми, мастерскими иллюстрациями неизвестного мне художника А. Белюкина.

   И так же смотрят мне, не переставая, пристальные кошачьи глаза, и Полоз суров, и нет-нет да и захочется карамели в цветных бумажках.