Про Чука и Гека

Случайно и недавно узнала я, как их звали по-настоящему.
   Гек - это вовсе никакой не тёзка бродяги Финна с берегов Миссисипи, как мне казалось в детстве; не юный житель столицы Гекльберри Серёгин. Гек - это домашнее, семейное сокращение: Сергейка-Гейка-Гек (вот и ещё одна тайна раскрыта - что за босоногий и гордый Гейка такой в "Тимуре и его команде").
   Про Чука я в детстве вообще не думала. Просто приняла его как выдумку, как писательскую причуду. А может быть, в те далёкие времена и называли так мальчиков, только не у нас, а где-нибудь в Москве. Тогда было много странных имён, новых и смешных. Персострат, например. Первый советский стратостат. И дети его потом были Персостратовны и Персостратовичи. И все заполнители официальных документов учились властвовать собой и подавлять улыбки, переспрашивая.
   Так вот оказалось, что Чук - это вовсе не чугунный комбинат, не Черногрязский учебный комплекс и даже не чекист, уничтожь контру, а второе домашнее, семейное прозвище-сокращение: Вова-Вовчук-Чук.
   Таким образом, рассказ Аркадия Гайдара о зимнем путешествии братьев-погодков к отцу-геологу в Сибирь можно было назвать "Володя и Серёжа". Но уже восемьдесят лет подряд все называют их Чуком и Геком, и никак иначе.
   Сейчас в обзорах и магазинах столько книг про Новый год, что глаза давно уже разбежались. Современных книг, ярких, красивых, хорошо написанных, наших и не наших, прозой и стихами, лёгких, волшебных, праздничных... Книг для настроения. Наверное, их можно было бы читать побольше. Но я каждый год перечитываю "Чука и Гека". Про то, как мастерили на ёлку лупоглазых кукол и зайцев на одно лицо; как грянул в тайге ответный выстрел; про то, как бежал мальчик, зачерпывая снег валенками, навстречу большому бородатому человеку, который кричал "Ура!" громче всех.
   В наши дни произведения Гайдара читаются с некоторым усилием, Гайдар не так универсален, не так подходит к любому времени, как Носов и Драгунский. Но и он тоже не нуждается ни в каких удостоверениях; возьмите пять любых его страниц и безо всякого удостоверения убедитесь, что имеете дело с писателем. Убедитесь, как рисует он двумя-тремя штрихами исчерпывающие портреты своих героев: вот миниплюшкин Чук, он всё прячет в кубышку, он тайком тащит в постель ржавую пружину от капкана. А это Гек, он разиня, и забрался ночью в чужое купе, зато он умеет петь песни.
   Собственно, это и есть два типа человечества: накопители и дарители. И прибавить тут совершенно нечего.
   И так блестят в тёмных волосах мамы растаявшие снежинки, и хватает она в охапку своих сыновей, и кружит в избытке чувств, и бросает на диван. Убедительно? Даже чересчур.
 - Мама, - попросил Игорян, внимательно прослушав этот отрывок. - Покрути меня тоже и брось на кровать!
   Когда писатель правдив, как можно нам не быть правдивыми? Пришлось крутить, думая о том, что мама в растаявших снежинках, в отличие от меня, была очень сильной, раз крутила сразу двух, а Чук у неё при этом был толстый.
 - Ещё раз покрути! - просил Игорян. - Ещё раз! Давай ещё, самый последний!..
Если писатель был, он не может не оставить после себя что-то правдивое и вечное. А время пусть себе идёт, кружит людей и бросает их куда придётся. Пусть меняется неузнаваемо и обтекает лучшие слова, оставшиеся нам на память, как огромные камни после отступившего ледника. Но ещё много лет будут читать люди историю предновогоднего путешествия родных и разных Володи и Серёжи. И последние слова той истории неизменно будут про счастье, которое каждый понимал по-своему.