Есть тут книги и вовсе удивительные. "Научись писать как Лев Толстой". Умоляю, не надо! Не мучайте себя и своих читателей, у вас не получится, даже если чётко сформулируете цель. И как Чехов не получится, и как Достоевский. Вообще никак не получится, если сняли с полки и листаете. Даже если вас отчаянно мотивируют в каждой главе.
Большой, светлый, современный магазин, в котором только я и брожу среди полок, да ещё молодой человек замер в отделе фантастики, да старый дедушка присел отдохнуть на диван. Даже без второго Льва Толстого ясно, что писателей в наше время гораздо больше, чем читателей.
Ничего для себя я в тот день не планировала, но Олешу в оранжевой обложке не удержалась, взяла. А потом на кассе нашла к этой обложке такую удачную рифму, что даже глазам своим не поверила. Столь же оранжево и классически лежала на самом видном месте "Апельсиновая" жевательная резинка: пять пластиков в продолговатой упаковке. "Апельсиновая", понимаете! Что это значит?
Это значит многое, очень многое. Для меня почти всё. Не могла я спокойно смотреть, как сквозь стекло киоска "Союзпечать" лично мне показывает Незнайка полновесный новогодний фрукт. Это была моя правда - простая, а также пионерская и комсомольская, мои известия и даже мой советский спорт.
Упаковка той жевательной резинки стоила пятьдесят копеек, или десять проездов в метро, и столько же школьных булочек, и шестнадцать стаканов газированной воды с сиропом, да ещё без сиропа два. Голова закружится ездить, объешься и лопнешь. Купите мне лучше Незнайку, апельсинового вот этого.
Родители, делать нечего, покупали Незнайку с апельсином. И я тут же разворачивала первое счастье из пяти (снаружи бумажка серебряная, а внутри белая). Само счастье выглядело довольно незамысловато, как всякое истинное счастье: серо- такого бежевого цвета, очень натурального, припорошенное какой-то неизвестной мне кондитерской пыльцой.
Я до сих пор помню все эти таинственные подробности. Помню вкус сразу и через минуту; и то, что через пять минут вкуса никакого не оставалось, но это было неважно. Приступить ко второму счастью было невозможно, пока первое не износится окончательно, не рассыплется в прах.
И вот я опять смотрю на "Апельсиновую" тридцать лет спустя; я уже сто лет не видела просто "Апельсиновую". "Нет, она не та самая, - говорил мне холодный и разумный внутренний голос. - У тебя не получится. Не может быть в мире второго Льва Толстого, а про войти в одну и ту же реку ты и сама всё знаешь."
Но "Апельсиновая" так удачно подходила к оранжевой обложке... Двадцать пять рублей - один проезд на метро, да и тот наш, местный. И ещё пять рублей останется на что-нибудь, даже не знаю, на что.
Я сказала, чтобы мне посчитали вот эту жвачку. Может быть, река моего времени, против всяких правил, остановила на мгновение свои воды? Новая "Апельсиновая" оказалась того самого вкуса, и вкус этот держался, строго по канону, ровно одну минуту. А ностальгия и не должна быть дольше, иначе она станет вредной для здоровья: напрасное выделение желудочного сока и прочий ужас, которым нам грозили взрослые; и что нижняя челюсть безобразно разовьётся, и жевать вообще некрасиво. "Плюй!" - приказывала моя первая учительница, подставляя свою открытую ладонь ко рту нарушителя дисциплины. А тот сам был виноват: не умеешь жевать незаметно - отдавай своё сокровище. Учитель географии ладонь не подставлял, но обещал дыру в желудке. Я ему не верила, хотя учитель был хороший, увлечённый, и очень интересно рассказывал про материки, как будто сам побывал и в Африке, и в Антарктиде.
Нахлынула и отступила моя минута. Я ещё немного подождала: вдруг абсолютное чудо, и жвачка окажется совсем-совсем та - не легко, а тяжело промышленная, сделанная станком по производству листового железа на душу населения, не способная ни на один, даже самый маленький пузырь?
Но тщетной оказалась моя надежда. Новая "Апельсиновая" оказалась как все новые - дулась, щёлкала, провоцировала неприличное поведение в общественном месте. Я, конечно, не поддалась. Я же не в школе теперь, я результативно хожу в большие книжные магазины и пишу далеко не как Лев Толстой.
Но мысленно за ту минуту, что длился вкус, я вспомнила поимённо всех, которых любила и больше никогда уже не встречу: и "Клубничную", и "Мятную", и "Кофейный аромат"... И просто "Жевательную резинку". Жевательную резинку вообще. Собирательный образ нашего детства. Без прикрас.
Комментариев нет:
Отправить комментарий