Ложь и намёк

   В начале девяностых, когда было модно всё разоблачать и по-новому истолковывать, я прочитала в какой-то газете или в каком-то журнале статью, которая оставила во мне мутное чувство, похожее на стыд. Стыд за её автора.
   Мне, школьнице, было непонятно, как взрослый человек и наверняка профессиональный журналист, мог придумать такие глупости, такой невыносимый бред.
   Речь в той статье шла о сказках Пушкина. Размышление о том, как же их теперь читать в школе, с учётом резко изменившихся реалий нашего времени. Как вообще такое можно преподавать?
                                  Перед утренней зарёю
                                  Братья дружною толпою
                                  Выезжают погулять,
                                  Серых уток пострелять,
                                  Руку правую потешить,
                                  Сорочина в поле спешить,
                                  Иль башку с широких плеч
                                  У татарина отсечь,
                                  Или вытравить из леса
                                  Пятигорского черкеса...
   "Вы только представьте, - возмущался и беспокоился автор статьи, - каково будет читать эти строки ученику-татарину? Приятно это ему будет, как вы думаете?"
Об ученике-черкесе автор писать не стал - вероятно, чтобы мы даже не думали себе представлять.
   Совсем что ли? Так неуважительно подумала я тогда про взрослого человека. Ученик-татарин, в отличие от вас, подумала я, как-нибудь догадается, что Пушкин руками семи богатырей не лично его, ученика-татарина, первому прадедушке хотел отсечь с широких плеч. Что художественный текст отличается от анкетных и паспортных данных. И ученик-черкес догадается, не беспокойтесь.
   И это ещё автор статьи ни словом не упомянул о поэме "Медный всадник". А ведь что там вытворяет ай да Пушкин, ай да Сергея Львовича и Надежды Осиповны сын! Финский рыболов у него мало того что печальный, так ещё и пасынок. Всех природа родила, даже убогого чухонца, а финна усыновила. Нехорошо, люди обидеться могут.
   И в самом деле обидно. Только не на Пушкина, а за него. За то, что так мало у нас его читают, и ещё меньше перечитывают. И пишут такие глупые статьи, в которых что ни намёк, то ложь.
   Пушкина сколько ни перечитывай - всё будет мало сердцу и голове. Обязательно откроется что-нибудь новое, неожиданное. И в первую очередь не перестают радовать и удивлять сказки, каждую из которых я прочитала не меньше сотни раз и с детства знаю наизусть. Очень хорошо, что их задали Игоряну на каникулы; будет повод перечитать в сто первый раз, не глядя в книгу. Самую новую, которую я полюбила так, что из её ненадёжного переплёта уже выпадают листы. В которой художник Евгений Антоненков изобразил одного из богатырей с уютным чёрным котом на руках.

 - Зачем кот? - спросил Игорян.
Ну, зачем бывает кот... Наверное, для милоты. Всем нравится смотреть на котиков.
 - Кот здесь потому, что он чёрный! - объяснил Игорян. - Тот самый кот учёный, который рассказал Пушкину эту сказку.
В самом деле, я как-то не подумала.
   В детстве мне казалось, что Пушкин написал свои сказки будучи совсем молодым человеком, лёгким и весёлым. Теперь-то я вижу, что это творчество позднее, зрелое. Вот нам две совершенно загадочные смерти, расположенные на разных полюсах сказки и на разных полюсах человеческой души: первая царица умирает оттого, что она "восхищенья не снесла" ("Как это?" - спросил Игорян), а вторую "тоска взяла" ("Это как?" - спросил Игорян). А между ними Пушкин располагает ещё одну загадочную смерть, обернувшуюся воскрешением. Конечно, кроме сказок Арины Родионовны на эту тему, он знал и древнюю европейскую легенду, записанную впоследствии братьями Гримм. И у меня чувство, что "Сказка о мёртвой царевне" - это немножко пародия, совсем чуть-чуть, но ирония. И королевич (сын короля, то есть принц) с неславянским именем посреди явного русского мира (терем, светлица, образа) видится мне именно таким, как изобразил его (вернее, понял и почувствовал) художник Евгений Антоненков.

   Хотя образ белокурого витязя-богатыря нам, безусловно, привычней. Особенно после всех прекрасных старых мультфильмов. Нам привычно печалиться над бездыханной царевной.
                                     Сотворив обряд печальный,
                                     Вот они во гроб хрустальный
                                     Труп царевны молодой
                                     Положили - и толпой
                                     Понесли в пустую гору...
   Что уж вы так, Александр Сергеевич? Трупом назвали прекрасную. Поизящней бы как-то... Тело? Нет, не то. Спящую сестрицу положили? Вечным сном объятую понесли всей толпой?
Труп - настаивает Пушкин. Ведь для богатырей эта смерть настоящая, а не волшебная, и горе их тоже без надежды на воскрешение. Но мы-то знаем, что никакой смерти нет, особенно если про тебя спрашивают у солнца, месяца и ветра. И никто не умеет обращаться со словом так раскованно и непринуждённо, как Пушкин.
                                     И о гроб невесты милой
                                     Он ударился всей силой.
                                     Гроб разбился. Дева вдруг
                                     Ожила. Глядит вокруг
                                     Изумленными глазами...
   Вместо того, чтобы аккуратно приподнять хрустальную крышку и так же аккуратно оживить свою суженую с помощью поцелуя, королевич Елисей грянулся всем своим благородным телом, своим знатным лбом. Мне кажется, что Пушкин здесь улыбается.
                                     И встаёт она из гроба...
                                     Ах!.. и зарыдали оба.
   Конечно, улыбается. И он прекрасен. Пушкин непереводим, потому что нельзя перевести воздух, которым мы дышим.
                                   "Но скажи: как можно ей
                                   Быть во всем меня милей?
                                   Признавайся: всех я краше.
                                   Обойди все царство наше,
                                   Хоть весь мир; мне ровной нет.
                                   Так ли?"
Признавайся...
 - Как зеркало может обойти весь мир? - спросил Игорян. - Оно же предмет!
А это фигура речи такая. И вот это:
                                   Чёрт ли сладит с бабой гневной?
                                   Спорить нечего. С царевной
                                   Вот Чернавка в лес пошла...
   Конечно, это писал не зелёный юнец, но зрелый муж, знающий жизнь во всей красе и не по наслышке.
   Больше всего Игорян ломал голову над тем, как же, как, каким образом могла попасть в яблоко отрава? В такое нетронутое наливное яблоко. Шприцев ведь тогда не было, чтобы впрыснуть? Не было. Может, змея укусила? А где тогда следы зубов? Вымачивала царица яблоко в ядовитой жидкости? А что за жидкость? Откуда? Как? Как злая мачеха вообще нашла терем богатырей? Или ей волшебное зеркало подсказало дорогу? Первый в истории человечества навигатор.
   Да это всё сказочный мир, понимаешь? Там всё никак и нипочему. И сколько его ни перечитывай, добро всегда побеждает зло. Только жалко верного пса Соколку, который уснул навсегда. Но зато сколько прекрасных собачьих снов успел он посмотреть за это время...