Я и сама толком не знаю, я тоже читаю книгу впервые, а в детстве смотрела только фильм - обаятельный, наивный, смешной. Особенно мне нравился Волькин экзамен - как Хоттабыч убеждённо подсказывает из портрета Гоголя:
- Индия находится почти на самом краю земного диска. С севера и запада Индия граничит со страной, где проживают одни плешивые люди...
Захотелось посмотреть на карте, с кем это так красиво граничит Индия на самом краю земного диска. И пусть старик ещё что-нибудь такое подскажет.
Я и мороженое в детстве не то чтобы обожала, но видеть, как Хоттабыч поедает в цирке одно эскимо за другим, было невыносимо - так сразу хотелось эскимо. Откусывает, будто ему совсем не холодно.
И зелёная связка бананов, которую повесил на Женю Богорада индийский мальчик, волновала душу, хоть бананы те очень уж лаково блестели, в точности, как наши детсадовские яблоки из папье-маше.
Добрый был очень этот фильм, гораздо добрее книги.
А петь песню про Хоттабыча на школьном пении почему-то было неловко. Но энергию тех уроков я помню ярко и отчётливо, как вчерашний день.
"Руководитель был учителем пения, он умел играть на баяне"... Сколько бы не исполнял Чиж с компанией свою "Вечную молодость", мне в этом месте неизменно вспоминается наш учитель, и то, как он умел играть.
Как раз на баяне. Или аккордеоне? Я помню только быстро бегающие, интуитивно и уверенно перебирающие пальцы, но вот что именно они перебирали - кнопки или клавиши - я не могу сказать наверняка.
Играть наш учитель пения умел и любил. Волосы у него были белые-белые, а глаза красные-красные, как у мистера Гриффина, до того, как он превратил себя в человека-невидимку. Характер у нашего учителя был нервный - как, возможно, у всех альбиносов; ведь им непросто приходится в мире людей.
Он был непохож, он был единственный в школе мужчина-учитель, который на своих уроках развивал не мускулы и трудовую смекалку (семь раз отмерь, один раз отрежь), а приобщал к миру прекрасного. К миру своего прекрасного.
Петь он любил тоже - громко, азартно, и от нас требовал того же. Уклониться было невозможно. Репертуар Борис Григорьевич предпочитал жизненный и ударный: это были преимущественно хиты отечественной эстрады, а также песни из кино и мультфильмов. Особенно Борис Григорьевич жаловал кота Леопольда.
В небесах высоко ярко солнце светит,
До чего хорошо жить на белом свете,
Если вдруг грянет гром в середине лета,
Неприятность эту мы переживём.
Изо всех сил пели мы под баян (или аккордеон) во главе с нашим наставником. И Леопольд был гораздо лучше, понятнее, ближе скучных и тягучих русских народных песен или стальных и замогильных патриотических - про упавшего юного барабанщика или расстрелянного в шестнадцать мальчишеских лет Орлёнка.
Борис Григорьевич был очень прогрессивный; мы у него и про трёх белых коней пели, и про карнавал-удивительный мир, и про "луч солнца золотого мглы скрыла пелена, и между нами снова вдруг выросла стена"... Там, правда, в припеве "а-а-а-а" получалось не очень, но Борис Григорьевич не обращал на это внимания. Главное - петь с удовольствием. И мы старались с удовольствием. Если бы ещё только Борис Григорьевич не был таким нервным...
К школьной работе наш учитель подходил с огоньком и выдумкой. В своё личное время он от руки писал на огромных листах бумаги слова запланированной песни, вывешивал лист на доске у нас перед глазами и - чтобы не тратить время на разучивание слов - немедленно приступал к делу. Давал в полной и строгой тишине образец, а потом все вместе. И пусть бы только кто-то посмел не петь. Урок пения? Пения. Значит, пой!
Так однажды из бумажного рулона вынырнула неизвестная песня. И первое, что бросилось мне в глаза - какое-то крупное, размашистое "ха-ха" в припеве. Начали!
Ха-ха-ха-Хоттабыч,Хоттабыч, весёлый джинн,
Ха-ха-ха-Хоттабыч,Хоттабыч, давай дружить...
Песня показалась мне ужасно глупой. Троекратно ха-хакать в припеве было мучительно неловко - так же, как танцевать "на шагающих утят быть похожими хотят" возле новогодней ёлки. Но кто бы посмел не ха-хакать, когда сам Борис Григорьевич ха-хакает в полный голос? И мы ха-хакали на пределе человеческих возможностей.
Второй куплет там был вообще не куплет, а готовая речь для партсобрания:
Старик пришёл из тех времён,
Где не было порядка,
И потому он не лишён
Отдельных недостатков,
Но повлиять на старика
Сумеем мы наверняка...
Не лучшее произведение поэта-песенника Юрия Энтина. А по пению у меня в начальных классах была "пятёрка", несмотря на приличное отсутствие голоса и слуха. Просто я искренне любила кота Леопольда и всех трёх белых коней.
А потом никакого пения у нас не стало. Какие-то новые дети азартно ха-хакали под боян нашего руководителя, считывая на ходу с больших листов песню, написанную от руки зелёным фломастером...
Книгу Лазаря Лагина я в своё время так и не прочитала. А теперь пришло время моего сына; он пропал и видит лишь чудеса. А меня не отпускает привычно тревожное чувство, я не могу не думать о том, что пока на этих страницах всё надёжно и солнечно, метро и ситро, и неспешные обеды за покрытым белой скатертью столом. Но пройдёт несколько лет, и что будет с несравненным Волькой ибн Алёшей? И другом Женей, мечтающим стать доктором? И другом Серёжей, увлечённым радиотехникой? И никакой весёлый джинн не сможет помочь и отвратить неотвратимое... Я боюсь читать книги, написанные в конце тридцатых. Особенно детские.
Но я читаю - и перед школой, и после школы.
" Уж один его внешний вид - длинная седая борода по пояс, а следовательно, и бесспорно почтенный возраст - является серьезным препятствием для посылки на работу в суровых условиях Арктики. Но еще безнадежней становится его положение, когда он начинает заполнять анкету.
На вопрос о своем занятии до 1917 года он правдиво пишет: "Джинн-профессионал". На вопрос о возрасте - "3732 года и 5 месяцев". На вопрос о семейном положении Хоттабыч простодушно отвечает: "Круглый сирота. Холост. Имею брата, по имени Омар Юсуф, который до июля прошлого года проживал на дне Северного Ледовитого океана в медном сосуде, а сейчас работает в качестве спутника Земли", и так далее и тому подобное."
Игорян не понимает, что такое "до 1917 года", не чувствует с такой силой трагического разлома: было ДО и было ПОСЛЕ; и второй куплет песни ему будет как куплет - послушал и забыл; и что ему эти лаковые зелёные бананы...
Он видит чудеса. И пусть видит, пока видятся. Но это ха-ха-ха-Хоттабыч... Привязалось, как детство. Как песня про учителя пения, который умел играть на баяне...
Комментариев нет:
Отправить комментарий