Двери и груши

   Если однажды свернуть со знакомой дороги и перейти по пешеходному переходу на ту сторону, может открыться, в нескольких минутах от дома, просторный и солнечный параллельный мир. Широко распахнутый двор, не как у нас; пёстрые цветочный клумбы, на которых особенно ярко заметны в этот синий день "золотые шары" на тонких высоких стеблях.
  Такие клумбы любят устраивать у своих подъездов пенсионеры-общественники. Не потому, что борются за звание дома высокой культуры быта, а просто так, для приятности и красоты. И красота у них из-под рук выходит подлинная, ненавязчивая, прополотая и удобренная. Терпеливая и земная.

   А дом рядом с такими клумбами стоит неказистый - собранный из панельных квадратов, с торчащей из швов строительной пеной и выщербленной местами тёмно-коричневой глазированной мозаикой. С непременным и надёжным запахом домашнего обеда из первого этажа (сегодня фаршированные болгарские перцы - зелёные, жёлтые, красные), с толстым и милым домашним котом, созерцающим белый свет спокойно и философически.
  Но самыми удивительными были в том доме двери, белые и безмолвные - без домофона, без доски объявлений, без ничего. Висящие в пространстве на такой приличной высоте, что при выходе на улицу её всегда нужно иметь ввиду. А если у кого маленькие дети в колясках, смириться и сосредоточиться на подлинной земной красоте. Брать пример с кота.

   С разноцветной и тихой земной красотой парящие в стене двери составляли приличный контраст. Одна из дверей этого дома и вовсе была наглухо замурована; в то же время окна и балконы говорили о том, что подъезд обитаем - есть в нём и обеды, и коты, и висящее на верёвках бельё.

   Если бы я встретила такое явление, скажем, в Петербурге, я бы не удивилась - мне много раз случалось видеть там странные двери. Один раз мне даже попался дом вовсе без дверей. Я тщательно обошла его кругом два раза, но не обнаружила ничего похожего ни на парадное, ни на чёрное. То есть где-то вход, конечно, там был (или выход?), если только в доме не располагалась гостиница для Карлсонов из ближайшей Швеции. Но я его не заметила. И теперь думаю, что нужно было попытаться обойти здание не по часовой стрелке, а против, цитируя в качестве заклинания Пушкина, Гоголя или Достоевского. Как взрослый адекватный человек я так думаю.
   Но для нашего города нехарактерны подобные архитектурные кульбиты. Приходилось просто верить своим глазам.
   Вокруг было пусто, солнечно и тихо. Немножко нереально. Сейчас замурованная дверь отъедет в сторону, а за ней откроется машина времени, таинственный белый свет, прекрасное далёко... И всего-то нужно было для этого перейти на ту сторону по бледной, вылинявшей сентябрьской "зебре".  Пусть не сегодня, но в другой раз точно откроется, если мы на забудем сюда дорогу.
   На той стороне росла высокая, до третьего этажа, груша. По асфальту прыгали, отрываясь от веток, маленькие зелёные плоды, и в тёплом воздухе едва заметно чувствовался лёгкий грушевый алкоголь.

   Невиданная в наших краях, единственная груша. Вторая груша росла в моём детстве, на шестисоточном участке родителей. Каким ветром занесло её туда, неизвестно; ни у кого в окрестностях не было груши, и нашей я гордилась так, будто она была кокосовой пальмой в центре неоткрытого острова моей мечты.
   Груши с нашей груши были не так уж съедобны. Их приходилось снимать с дерева в совершенно твердокаменном виде - чтобы не замёрзли шальными августовскими и сентябрьскими ночами. Никакого аромата эти плоды не издавали, им явно не хватало нашего солнца и тепла, они чувствовали себя в наших краях не в своей тарелке. Но, лёжа на кухонном подоконнике, делали всё, что от них зависит: спустя несколько дней желтели боком, слабели, обретали тонкий, как паутина, но всё-таки характерный аромат, и даже на что-то уже годились. Ведь не могли они зря родиться на свет за нашими черносмородиновыми кустами.
   Очнувшиеся груши резали дольками и закручивали на зиму в компот вместе с красными, душистыми и очень вкусными полуяблочками - ранетками.
 И груша в компоте как-то привыкала, приживалась, социализировалась и акклиматизировалась. Окрашивалась в ярко-рубиновый цвет. Придя в третьем классе из школы, я садилась в десятый раз перечитывать "Огненного бога Марранов", предварительно выловив себе полную тарелку слегка потускневших яблок и ярких, как моя октябрятская звёздочка, груш.
   Как они умели становиться спелыми в отрыве от родного дерева, для меня и теперь загадка. Что происходило в душе этих одиноких, ошибочных в наших краях плодов? И почему родители не махнули на свою грушу рукой, а упорно давали ей шанс на кухонном подоконнике, закручивали в компот с яблоками, которые бы и своими силами обошлись, безо всякого ассорти?
   Потому что с грушами получилось ярче - огненно, божественно, и марраново. С грушами я помню до сих пор. Как будто перехожу по едва различимой "зебре" в таинственный мир, полный вечного сентябрьского солнца, зачарованных дверей, одинокого нездешнего дерева и невиданных крылатых людей, у которых сегодня на обед только зелёные, жёлтые и красные болгарские перцы.