Долгие летние пни

   Не понимаю, почему в русском языке, когда хотят подчеркнуть человеческую глупость, говорят: "Он пень-пнём." Очень странное и, как все идиомы, неизвестно откуда взявшееся выражение, равное по смыслу правилу про то, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, звучит трагикомично: "Что совой об пень, что пнём об сову - смысл один."
   При чём тут? Бедная сова, у неё глаза и так очень круглые. Бедный пень. И всё это так абсурдно, и люди, творившие в своём древнем и глубоком времени разговорный язык, были очень непростыми мастерами.
   В зоопарке, куда мы ездим один раз за всё лето, Игоряна едва ли не больше, чем пингвин и белый медведь, привлёк пень с человеческим лицом. Вовсе не глупым, а задумчивым и скорбным. Оказалось, что пней здесь целая коллекция, и у каждого на лице индивидуальная эмоция - отрешённая или печальная, хмурая, суровая или былинная; но лёгкая и весёлая - никогда.

   Да и с какой стати пню веселиться? Пень - это бывшее дерево, всегда мудрое, судя по количеству годичных колец, которые мне никогда не удавалось сосчитать.
   Пень помнит, как росло из маленького семечка, как было слабым, как стало необъятным, как его присмотрели для пользы - для стены дома, для лодки или бочки; как его приговорили просто так, чтобы убрать с дороги... У деревьев, как у людей, очень разные и далеко не всегда счастливые судьбы. Так отчего бы радоваться пням?

   И даже если на пне лица нет, у него всё равно есть своё лицо - хотя бы семейство грибов, хотя бы дыра на месте детских и юношеских годичных колец, хотя бы три волосинки новой поросли, у которой вся жизнь впереди.

 

   Летние пни длятся и не кончаются. Они без разговорного языка говорят о слабости и необъятности, о веках времени, о бурях и облетевшей листве, о том, что сбор макулатуры, в сущности, ничего не меняет. О том, как радостно за находчивую Машу, но и медведя жаль немного - так ведь и не дала ему сесть на пенёк, так ведь и не съел он никакого пирожка.