Вид на балкон

   Прямо с утра здесь можно выйти на балкон. Вот мы и в доме, и на улице; и одеты, и раздеты; и с подарком и без подарка - потому что этим травяным, цветочным, горным, небесным и озёрным воздухом впрок не надышишься и с собой не увезёшь. Хорошо, что можно выйти прямо в этот воздух на уровне пятого этажа и, неудобно устроившись в утренней тени, читать книгу про хоббита.
   Слева тем временем уже вовсю развешивают бельё, и оно вырывается из трудящихся рук так реалистично, как будто бельём управляет не ветер, а сам Корней Иванович Чуковский - велит убегать простыне и брюкам, и большим клетчатым "семейным" трусам. А он, дедушка Корней, будет ждать всю компанию в условленном месте.
   Но руки ловки, а прищепки являются гениальным изобретением человечества, и скоро бельё висит в три ряда, плача с высоты рукавами и штанинами прямо в клумбу у подъезда.
   Справа кто-то жарит, судя по аромату, пышные и нежные оладьи. Такой сногсшибательный струится справа аромат, что никакая сковорода не выдержит такого пылу и такого жару - сбежит туда, где в условленном месте так и не дождался простыни со штанами дедушка Корней Иванович. И чайник с собой уведёт, и три блюдца дзинь-ля-ля. Чтобы сказка непременно случилась - если не одна, так другая.
   Снизу курят, перебивая все оладьи мира. А ещё более снизу ругаются прямо с утра, всё время возвращаясь в исходное положение. Женщина что-то говорит негромко и монотонно, а мужчина кричит истерично и неистово - чтобы весь двор не сомневался, кто тут есть самый главный альфа-самец. Он кричит про то, как погублена вся его молодая жизнь, а потом хлопает дверью так, что дым сигареты, которая выше, замирает на лету сизым облаком, бельё слева перестаёт плакать, а оладьи справа разом сдуваются от испуга. Дом немного трясётся и подпрыгивает от дверного удара, но всё-таки не разваливается и на этот раз.
Где наше место во всей этой картине мира?
   Мы вышли на балкон с утра почитать "Хоббита" на свежем воздухе. Я стараюсь произносить слова негромко, но мне кажется, что их слышно везде - и слева, и справа, и внизу, и в глубине всех квартир, и на лавочке у старушек. Все замерли, весь наш временный панельный дом внимательно слушает, как был сокрушён коварный дракон Смог, а гномы в это время, а Торин Оукеншильд... Они слушают и мне кажется, что считают нас немного сумасшедшими. Почему-то мне так кажется.
Но мы не сумасшедшие. Просто в нашей обычной, постоянной жизни нет балкона.
   Я привыкла к тому, что у меня уже много лет нет балкона, а если бы и был, то выходить на него мне совершенно некуда: с одной стороны двор, заставленный машинами, с другой стороны улица, заезженная машинами. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, особенно если речь идёт о втором этаже. Можно в полный голос кричать о гномах и о драконе - никто не услышит, особенно в час пик. И бельё здесь не плачет, а выходит из стиральных машин автомат сдержанным и суховатым. И аромат оладий улетает прямиком в вытяжку над плитой. И толстые кирпичные стены надёжно хранят все семейные тайны. И совершенно негде скрыться в условленном месте дедушке Корнею.
   Балкона у меня нет, и я к этому факту привыкла. А в детстве балкон был всегда, как часть мира. Время от времени мне являлся кошмарный сон: балконные перила исчезли, а я сижу на жалком и опасном балконном козырьке, и очень боюсь упасть, и понимаю, что, по законам жанра, не упасть никак невозможно. И падаю.
   Балкон в детстве был предназначен для того, чтобы смотреть на тополь, уже доросший до нашего третьего этажа; чтобы хранить ёлку, замораживать сотни пельменей и клюкву, а также хранить мешки с макулатурой, в одном из которых сверху всегда лежали голубые школьные тетрадки - рукописные книги моего старшего брата-дошкольника. Мне казалось, что рукописями набит весь мешок, и, возможно, так оно и было, и самые удачные тома, на месте родителей, я бы всё же оставила - хотя бы два или три десятка.
   Соседние балконы отличались от нашего очень мало - я видела, как там стояли лыжи, пустые банки, сломанные стулья, ёлки, пельмени... Иногда туда мог выйти ровно один человек - по делам или покурить, а просто так на балкон выходили только дети. Однажды у меня на балконе прямо из рук унесло ветром очень ценный рисунок, на котором были тщательно скопированы из книги про кота Котькина две ведьмы - Плоская и Толстая. И то горе я помню до сих пор.
   С балкона я видела места наших игр, спасалась на нём от страшных книг, проверяла - нельзя ли пойти гулять без куртки и шапки...
   Я тогда не знала, что балкон, как архитектурная деталь, был задуман людьми, чувствительными к прекрасному, отнюдь не для хранения лыж и клюквы, а для целей культурных, эстетических и благородных. Чтобы пить, неторопливо глядя на единственный в мире закат, вторую чашку чая со свежайшими сливками, кушая по очереди безе, суфле и бланманже, а также великое множество варений. Говорить о высоком, но не о доме напротив; точно знать, что завтра будет другой единственный закат и такое же точно варенье...
   На балкон следовало выходить в полной и звёздной темноте, пахнущей лавром и лимоном, набросив на роскошные плеча не менее роскошную шаль, и слушать снисходительно и лукаво нежные серенады притаившегося в кустах альфа-самца с чеканным профилем. Или при свете дня махать кружевным платочком вошедшему в город гусарскому полку, небрежно демонстрируя меж перил приличную часть туфельки изящного размера...
   Вот что такое настоящий балкон. Но как будешь пить чай, если там макулатура, и кто-то вышел покурить? Справа, слева, снизу и наискосок. И никуда не делся единственный в жизни закат, вот только бланманже никак в него не вписывается, не говоря уж о гусарах.
   Зато можно неудобно расположиться в тени и читать "Хоббита" на свежем воздухе. Про то, как дракон Смог и гном Торин Оукеншильд...
   И весь наш временный панельный дом будет в этот момент невольно прислушиваться и думать, что мы немного сумасшедшие прямо с утра.