Мой маленький центр

   Наши организмы настолько отвыкли от тепла, что какие-то двадцать четыре градуса на солнце воспринимаются как несусветная жара. И когда вдруг на пути встречается дом-пломбир, хочется потянуть за снежинку и войти ненадолго, просто перерыв. А лето снаружи пусть такое и будет - несуразное и угловатое такое, внезапное и противоречивое, как Анна Адамовна из фильма "Покровские ворота". Чтобы всё возможное распустилось и зацвело в один день - всё в кучу, и большая гроза сверху, с молниями и потопом.
   Но нельзя войти в нарисованный пломбир, ни дважды, ни однажды. И мы на мягких, расслабленных ногах бредём к киоску; они здесь на каждом углу, и возле каждого маленькая очередь - так дружно воспринимают отвыкшие тела двадцать четыре градуса на солнце.
   Этот ваш центр. Так говорят жители новых и современных микрорайонов - таких, что и в рекламе показать не стыдно. Сплошная клаустрофобия, а не город этот ваш центр. Всё заставлено, как свадебный стол - и торт в три яруса, и лебедь жареный, и цельный заморский ананас; всё застроено так, что лишнему парашюту одуванчиковому негде упасть. Теснота, парковки, огораживание... Нет, мы сегодня своим ходом, потому что на машине к вам не проберёшься, только нервы зря потратишь. Вот у нас - такие виды необъятные открываются с большого этажа, такие просторы до горизонта, такие соловьи поют! А воздух! Вы ещё помните, что такое воздух? А тишина и благодать! А парки! Нет, это не у вас тут парки, это у нас парки гулять-не перегулять; не то что этот ваш центр - два часа, и обошли весь, дыша чужими духами и выхлопными туманами.
   Здесь всё близко и всё далеко, шумно и тихо, старо и ново, сто лет знакомо и ещё не открыто. Мой маленький центр. Я здесь знаю, как пройти - наискосок, дворами, подворотнями; спрашивайте меня.
   Здесь запечатлены в наскальной живописи все четыре времени года; здесь остановилось время, и никто никогда не выйдет у тебя на глазах из старого подъезда, бывшей чёрной лестницы, переделанного под наше время, но сохранившего навеки отпечатки прежних людей.

Здесь тишина всегда в одном шаге от суеты, и всё к вашим услугам.

   Мы ещё не успели съесть своё мороженое до середины, а уже повстречали маленький уличный оркестр. В этом сквере всегда играют дарования, потому что через дорогу расположена консерватория. Вот уже который месяц она некрасиво опутана строительными сетями и полотнищами, и маленький духовой оркестр словно сию минуту выскочил оттуда отреставрированный и полный новой энергии. Особенно туба в коротких штанах и ярко-красных кедах. Она совпадает толщиной со своим человеком, поэтому выглядит как музыкальный инструмент с ногами. Туба легко подпрыгивает на месте и приплясывает, а барабанщик вообще не здесь, он с головой в процессе - как все барабанщики. Они такие колоритные, волосатые, дружные, всякие. Можно слушать бесконечно, а потом за те же два часа успеть всё.

      Пока нас не было, возле Оперного театра открыли арфу.

   Если пройти от арфы немного тенистой дорожкой, попадёшь в то место, где когда-то располагался первый в Новониколаевске театр-синематограф.

   Если другой дорожкой пройти, непременно встретишь двух, приникших друг к другу так трогательно, что не остаётся никаких сомнений: мужчина и женщина, вечная любовь.

   А вокруг банки, офисы, пиццерии, кофе с собой; и попал пальцем во время, как в небо, чугунный Владимир Ильич, и образовалась там дыра, и сквозит оттуда чем-то нездешним, чем-то изменчивым, как облака. И мы тем дышим, и это единственный наш воздух.
   И в самом новом, самом современном месте, среди стекла и бетона, шлагбаумов и зеркал, будет стоять как ни в чём не бывало деревянный покосившийся домик со ставнями и резными наличниками (каждая завитушка - отдельное произведение искусства). До сих пор не снесли, потому что там как ни в чём не бывало живут, там кошка на подоконнике и, может быть, даже русская печь с утомлёнными щами внутри, и действующий интернет. И вся обочина заросла лебедой и крапивой, и неизвестными мне мелкими синими цветами.
   Здесь рядом с большим и светящимся в темноте фонтаном расположен другой - большой и заброшенный. К нему ведут поросшие травой выщербленные ступени, и как можно не спуститься в эту таинственную, похожую на половину летающей тарелки чашу, в самом центре которой ржавеет не то увеличенная гравицапа, не то сильно уменьшенный пепелац, и сходятся меридианы всех времён, и звучат в прямом эфире нездешние позывные.

   А в конце второго часа, в самом конце маленького центра, вдруг отыщется медведь с лица, а со спины -  вещий старец.

   Давно уже предсказал он вещему Олегу смерть от коня, и смерть та исполнилась. И теперь провожает неспешными и мудрыми глазами всю эту суету и пестроту, сверкающий шум и воздух, исчерпавший себя, но всё-таки полный до горизонта, которого здесь нет, соловьёв, которых здесь никогда не будет.