- Не наступи! - шепчет он в темноте каждый вечер без исключения.
- Да не наступлю я!
Это продолжается сто раз и больше.
Если бы он ещё своим городом играл. Однажды я там пылесосила ковёр, и, пока Игорян не видит, сдвинула священный город в сторону, и там сбоку от него что-то отвалилось. Я не знала, куда приставить это отвалившееся, я преступно бросила его в контейнер с другой порцией бесконечного лего и захлопнула крышкой: авось не заметит, там ещё много всего осталось. Тем более всё равно ведь не играет.
Я осторожно вернула город на прежнее место и сделала простое лицо. Такое лицо как ни в чём не бывало - как у сказочной Лисы, съевшей за три ночи весь мёд из медвежьего бочонка.
Вскоре Игорян проходил мимо.
- Тут дерево росло! - строго сказал он, бросив на город беглый взгляд. - И тут была ещё композиция: банка в мусорном баке. Где они?
Пришлось чистосердечно признаться и показать на один из десяти контейнеров с лего: где-то там, а большего от меня не требуй.
Хорошо, что Игорян не нытик и не скандалист, из мухи слона не делает. Уверенной рукой он отбросил крышку и в груде всякой мелочи - лодка с вёслами, рюкзак, пицца, велосипедный шлем, космический скафандр, совершенно реалистичный, ну просто живой унитаз с рулоном туалетной бумаги сбоку - моментально отыскал и дерево и композицию. И тут же ловко водворил их на прежнее место.
Перед сном мы, как всегда, пошептались о самом главном: о том, что в деревне Ромашниковово живут сплошные ромашки, а в деревне Круассановово все любят сплошные круассаны. А потом Игорян вдруг говорит:
- Давай завтра сделаем ньютоновскую жидкость!
Ньютоновскую! Все мои телесные зажимы, все мои школьные фантомные боли активизировались при этом слове. Это же физика какая-то; совершенно непонятный и ненужный девочкам в девятом классе амперметр; кандалами гремящие на руках и ногах электрические цепи, в которых никак не хочет гореть искомая лампочка; очень худая и недобрая учительница по прозвищу Мензурка... Но своей боли я не показала. Прочь, наваждение! Если ньютоновская, то, скорее всего, к Ньютону не имеет никакого отношения. А где ты про неё слышал, Игорян?
- Я не помню, - сказал Игорян. - Просто где-то слышал и всё.
- А из чего её делают?
- Нужен крахмал и вода, - сказал Игорян.
Всего-то? Значит, точно не имеет к Ньютону никакого отношения. А зачем она тебе, Игорян?
- Для эксперимента, - ответил Игорян в темноте.
- Только ты сам будешь руководить, я не разбираюсь в ньютоновской жидкости, - предупредила я.
Игорян согласился. В этот вечер он даже забыл сказать, чтобы я не наступила, а сразу уснул, чтобы побыстрее наступило завтра.
Утром Игорян, как настоящий учёный, отказался даже от еды; прямо как был в пижаме он потребовал крахмала.
- Только картофельного! - уточнил Игорян.
Хорошо, что у меня уже года два где-то был именно такой, картофельный, пригодный лишь для того, чтобы изображать с его помощью аппетитный скрип снежных шагов на заднем плане. Забирай хоть весь.
Игорян отмерил ровно пятьдесят грамм.
- Теперь надо сто пятьдесят грамм воды! - скомандовал он.
Я, как профессиональная лаборантка, тут же отмерила сто пятьдесят. Налили, размешали. Ну и что? Простая белая вода, которую тонкой струйкой льют в кастрюлю, чтобы получился кисель. Но я не буду, из картофельного крахмала не нравится мне кисель.
- Что-то пошло не так, - разочарованно сказал Игорян, бултыхая в белом чайной ложкой. - Должна получиться субстанция одновременно твёрдая и жидкая.
Как это?
- Нужно ещё крахмала! - сказал Игорян.
Подсыпали ещё. Ничего. Ещё?
Постепенно я осмелела, я трясла крахмальным пакетом всё уверенней и азартней. Игорян мешал ложкой не останавливаясь. И вдруг.
И вдруг оно действительно как-то стало одновременно жидким и твёрдым. Прямо на глазах. Такая белая масса, по которой если резко стучать, то будет упруго и непробиваемо. Это если резко стучать; а если погружаться медленно и вдумчиво, то будет податливо и жидко. Ну-ка ещё раз. Если бежать быстро-быстро, то как будто по дороге, но стоит только остановиться - провалишься. Теперь я давай попробую! А теперь я!
- Такой же точно принцип у зыбучих песков! - объяснил Игорян.
Всё утро он ходил в обнимку с ньютоновской жидкостью, резко стучал и медленно погружал. Это было, конечно, никакое не колдовство, а научный эксперимент.
А вечером я тоже не могла оторваться - резко стучала, медленно погружала. Одновременно твёрдое и жидкое. Совершенно белый антистресс. Я снова и снова заворожённо стучала и погружала, и в душе моей был полный дзэн.
Я думала о том, что когда-то очень давно вот так же стучал и не мог достучаться, погружал и не мог окончательно погрузиться сам Исаак Ньютон. Он и не знал, что эта жидкость ньютоновская. Просто снимал вечером жаркий и нелепый, надоевший свой парик, доставал с верхней полки заранее приготовленный сосуд с белым таинственным антистрессом - стучал и погружал, погружал и стучал, приходил в себя от величия открытых им законов. А после, умиротворённый, ложился спать, готовый завтра открывать снова.
- Не наступи! - прошептал в темноте мне вослед бдительный Игорян.
И я ничего не сказала в ответ и ничего такого не подумала: что стоит здесь на дороге, что ты даже не играешь, а под ним только толстая пыль копится... Просто взяла и легко не наступила. Не зря ведь я мешала весь вечер жидко-твёрдый совершенно белый антистресс.
Комментариев нет:
Отправить комментарий