Первая книга

   Была тонкая серия, под названием "Мои первые книжки", но мне она казалась несерьёзной. Что там читать? Через десять минут заканчивались стихи про дядю Стёпу и про неверующего Фому ("Трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывёт по опасной реке"), и таинственная история крупным шрифтом, неведомо какого народа сказка "Булка-гора". Меня пугала немного эта булка на обложке своей открытой поджаристой пастью, но ничего. Булку я преодолела; я прочитала все сказки про Шиша, и короткие рассказы Льва Николаевича Толстого: "Сиди, Саша, в шкапу за то, что ты трус". (В слове "шкап" хотелось исправить опечатку, хотелось говорить и читать "шкаф".) Прочитала я историю про Тёму и Жучку, с чудными иллюстрациями... Много и быстро всего прочитала.
   Но своей настоящей первой книгой считаю вот эту - "Приключения Тома Сойера", именно под такой серо-коричневой тканевой обложкой. Подлинником из детства я не владею, но нашла и купила точно такую в букинистическом разделе; только в нашей страницы были белые, а тут жёлтые. Зато всё остальное совпадает: и год издания - 1974, и цена - 1 рубль 07 копеек (для детской книги не так уж и дёшево), и призыв на последней странице:" Дорогие ребята! Напишите нам, какие черты главных героев этой, одной из самых любимых книг юных читателей всего мира нравятся вам и почему. Свои отзывы о книге присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги."
   Неужели кто-то в самом деле писал по адресу: Москва, ул. Горького, 43 про черты героев? Мало им было школьных сочинений?
   Впрочем, в 1974 году, может, и писал. Те времена, которые были до меня, полны таинств.
Мою первую книгу мама читала вслух. Я помню, как лежал большой солнечный квадрат на крашеном полу. Возможно, это была весна. Помню стенку шкафа, который я исписала мелом во время игры в ещё не известную мне школу. Помню запах новых цветных карандашей, которыми я рисовала медведей и салюты. Помню тишину квартиры, в которой я один раз оставалась одна и отчаянно боялась бабы Яги.
   Я почти ничего не понимала в мамином чтении вслух. Это была не булка-гора, не карающий за одну съеденную сливу Лев Толстой, не живущий на дне колодца Мороз Иванович. Это был таинственный солнечный квадрат окна в мир, рассказанный какими-то другими словами.
" - Утеш...
 - О, утеш... Ибо они утеш...ибо они утеш...э...э... Блаженны плачущие, ибо, ибо... Что же они сделают? Отчего ты не подскажешь мне, Мери? Отчего ты такая бессовестная!"
   Картинка, на которой Мери насильственным образом моет в тазу ленивую, но отнюдь не пустую голову своего брата, произвела впечатление настолько сильнейшее, что я потом уже не могла воспринимать героев своей первой книги никак иначе. Звали того художника Г. Фитингоф.

" - Том!
Нет ответа.
 - Том!
Нет ответа.
 - Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
 Нет ответа."
   Это было похоже на заклинание, в чудесном переводе Корнея Ивановича Чуковского. Неужели того самого, который написал "Муху-Цокотуху" и "Мойдодыра"? Неужели того дедушки с крупными чертами лица, который снимался в мультфильме "Телефон"?

   Первая книга проявлялась в моём сознании постепенно; прояснялась, как молочные буквы, если подержать исписанный ими листок над горящей свечкой. Я держала, я проявляла. Я читала.

   Я лежала на кровати, лицом в потолок, после неудачного дня во втором классе, после "двойки" за контрольную от страшного какого-то районо, и понимала все черты характера главного героя. Понимала настолько, что вполне могла бы написать про них прямо на улицу Горького, 43.
 Вот его выловили как будто из реки, холодного, с мокрыми кудрями, и муки несчастного маленького страдальца прекратились навек. О, как всё это было мне понятно в тот момент! Только вряд ли районо заплачет потоками слёз и упадёт на тело второклассника, не сумевшего постичь закон умножения в столбик. Вряд ли будет оно просить прощения, но поздно; это я тоже понимала хорошо. Вон сколько на свете несчастных второклассников. На всех районо не напасёшься.

   В "Книге для чтения" за третий класс, в самом конце, в майской главе, на которую никогда не хватало времени, где собрано всё самое живое и интересное, где не стонут и не плачут крестьянские дети, где не прячет маленькая дочь путиловского рабочего секретный шрифт от запрещённой газеты в крынку с молоком, где Ленин не спрашивает мальчика хитро и лукаво: "Не правда ли, ты будешь коммунистом?" - вот в этой последней живой главе был представлен кусок из моей первой книги - как Том Сойер красил забор. Несколько коротких страниц, которые стоят всех на свете сочинений по психологии, искусству управления людьми и достижению личного успеха; до них-то мы и не дошли, не ответили на контрольные вопросы. И очень хорошо. Не могла я допустить никаких сокращений моей первой книги, никаких объедков и огрызков. Неужели в мире к окончанию начальной школы ещё остались люди, не читавшие её от корки до корки, не знающие наизусть? Я не могла в это поверить? Как они жили тогда? Как пили и ели?

   В этой книге было всё - пираты, разбойники, индеец (всего один, но зато какой!), дружба, любовь, ревность,страшная месть, приметы и суеверия, поиски клада, дом с привидениями, пещера, клятва, написанная кровью... В послесловии всё это называлось "затхлой, мещанской атмосферой провинциального городка", но я уже тогда знала, что читать послесловия вовсе не обязательно.
   Вторую часть своей первой книги - "Приключения Гекльберри Финна" - я прочитала позже и тоже полюбила на всю жизнь. В том самом издании, с теми самыми иллюстрациями.

"Кое-что из этого я слыхал и раньше, только не всё. Джим знал много примет и сам говорил, что почти все знает. По-моему, выходило, что все приметы не к добру, и потому я спросил Джима, не бывает ли счастливых примет. Он сказал:
- Совсем мало, и то от них никакой нет пользы. Зачем тебе знать, что скоро счастье привалит? Чтобы избавиться от него?
А ещё он сказал:
- Если у тебя волосатые руки и волосатая грудь - это верная примета, что разбогатеешь. Ну, от такой приметы ещё есть какой-то прок, ведь когда-то оно будет! Понимаешь, может, ты сначала долго будешь бедный и, может, с горя возьмёшь да и повесишься, если не будешь знать, что потом разбогатеешь.
- А у тебя волосатые руки и грудь, Джим?
- Что же ты спрашиваешь? Не видишь разве сам, что волосатые?
- Ну и что ж, ты богатый?
- Нет. Зато один раз был богатый и еще когда-нибудь разбогатею. Один раз у меня было четырнадцать долларов, только я стал торговать и разорился."
  В том же самом издании, да. В серо-коричневом тканевом переплёте. Не подлинник, зато это снова весна. И солнечный квадрат лежит на моём полу так, как будто тоже пришёл послушать. И надо бы понять раз и навсегда, что такое утеш... о, утеш... И обязательно написать об этом письмо. И отправить его по несуществующему адресу.