Азы и буки

   Первый русский букварь был составлен в семнадцатом веке иеромонахом московского Чудова монастыря Карионом Истоминым, поэтом и переводчиком, высокообразованным человеком своего времени.
   Рядом с каждой буквой в первом букваре были нарисованы предметы, названия которых начинаются с этой буквы; для закрепления пройденного материала предлагался короткий нравоучительный текст. Всего сорок три буквы с картинками и поучениями.
   Этот простой принцип лёг в основу раз и навсегда, все последующие буквари составлялись только так:  если М, то значит, МАМА, значит, МЫЛА. И непременно рассказец слова на три - о чрезвычайном мамином трудолюбии, которое достойно не только созерцания, но и уважения, и, разумеется, подражания. Мама мыла раму. Или Лушу, в зависимости от года издания.    Букварь не только учил, но и воспитывал, формулировал коротко и ясно основные житейские мудрости: не садись близко, птичка, кошки хитры. Как бы ни менялась жизнь вокруг, какой бы государственный строй ни господствовал, как бы ни упрощалась, ни уменьшалась в объёме кириллица, Б - это всегда БОТЫ, а боты у Бори хороши.
   Медленно, шаг за шагом, как завещал Карион Истомин. Нитки тонки, а канат? Ната стоит у калитки. А Нина? Кто не помнит свой букварь? Все помнят. У меня был такой. А у вас?

   Авторы моего букваря изо всех сил пытались оживить его и украсить милыми детскому сердцу сказочными персонажами: Мурзилкой, Незнайкой и Буратино. На страницах первого учебника они вздымали высоко над головой карточку с очередной буквой, глубоко задумывались над простейшим ребусом, с улыбкой на лице демонстрировали ударный слог, пытались подбодрить и помочь.
   Но несмотря на все усилия сказочных героев букварь был мне скучен. И иеромонах Карион Истомин охотно подтвердил мою догадку: учение - это не забава, не игра; это усердный труд и превозмогание себя, когда тебе не интересно про комбайны и самолёты, а ты всё равно читаешь - надо, значит, надо. Учение - это прилежание и горький корень, плоды которого созревают произвольно и не всегда охотно.
   Я не сомневаюсь в том, что букварь Кариона Истомина был обильно и многократно полит слезами тоски и бессилия. Лично мой был полит  - когда я не могла составить предложения по картинке. Простейшее задание, но я почему-то не знала, как. И никакой Буратино мне не помог, а с Незнайки и спрашивать нечего.

   Я не могла составить предложения из двух и трёх слов. Но при этом умела хорошо читать, и в услугах букваря не нуждалась. Так же, как не могла избежать общей участи. О-о-о! Но-но-но! Ау! Это были самые длинные в мире уроки.

   "Смотрите, смотрите! - крикнул Сева. - Из норы ползут змеи!" Старушка, ведущая группу продлённого дня, выписала столбиком на доске наши несчастные фамилии и напротив каждой ставила оценку за чтение. Мне она за бойко прочитанный выкрик неизвестного Севы поставила "пятёрку" красным мелом - единственной из класса. Высшая награда, особое расположение, орден "Знак почёта". Отчего же теперь я вспоминаю этот случай как детскую травму, как будто выползшая из норы змея укусила меня прямо в сердце? Чёрная доска, белые детские безымянные фамилии в столбик, одна красная "пятёрка" вверху, как звезда на Спасской башне...
   И дорогому букварю я говорю: благодарю. Я не знаю книги правдивее, добродетельнее и скучнее букваря.
                                        Ко-ко-ко!
                                        Кто так?
                                        Ку-ку! Ку-ку!
                                        А так кто?
   Учение - не веселье, а труд, тяжкий, как станки и тракторы.

   Плывут плоты, суда везут по реке тракторы и станки, уголь и круглый лес, но никогда - солнечные апельсины, красивые платья и полное собрание весёлых историй.

   Мама мальчика вышла из универсама с неподъёмной сумкой, у гражданина на заднем плане портфель уравновешивает огромная авоська - чтобы нагрузка на позвоночник была гигиенично равномерной. А у вас? И у нас. И у вас. У всех. В нашей стране все равны - учит букварь.
   Но прошли все мои азы. И буки прошли. Букварь Кариона Истомина можно листать без опаски; рассматривать маленькие искусно выполненные картинки, разбирать надписи странного, старинного начертания, узнавать, что алектор - это петух, араната коза - обезьяна, что единорог в том мире был таким же естественным, как в нашем ко-ко-ко и ку-ку.

   Аспид, арифметика, воин, виноград, гамаюн, гроб... Вот уж точно каждому времени - свои буквари, свой Буратино с Незнайкой. Но какой-то отрок и тогда прочитал бодро: "Киты суть в морях, кипарис на суши. Юный, отверзай в разум твоя ушы. В колесницу сядь, копием борися, конем приезжай, ключем отоприся. Корабль на воде, а в дому корова..."

   Читал отрок бойко, за что и был отмечен на доске красным цветом. И триста лет потом помнил об этом случае, мучаясь неизвестно от чего.
   Фита, еры, ять... Каждой букве своё место и время, свой образ действия. Длинная, длинная неторопливая азбука, трудная, прописанная, как ижица, выговаривающая по-старинному: град, елень...
                            И той стражи нет надежней,
                            Ни храбрее, ни прилежней.
   "Надёжней" - так и норовил во время чтения сказать язык, но где же тогда рифма? "Надежней", - настаивал Пушкин в сказке о старых временах, о сыне Гвидоне и царе Салтане. Не было тогда на Руси буквы Ё, понимаете, и в азбуке Кариона Истомина ея не было. И никто нам этого не объяснил. Да мы не очень-то и спрашивали, приняли пушкинскую причуду и пошли дальше. Все буквы выучили по порядку, стали как один грамотными и простились с букварём в торжественной обстановке. А после - у кого как получилось с количеством слов в минуту...