Я очень хотела в детстве, чтобы у меня был письменный стол с выдвижными ящиками. Хотела страстно, страшно и невыносимо. Я мысленно раскладывала в образцовом порядке своё писчебумажное имущество: первой необходимости в первый ящик, второй - во второй. Я ставила на столешницу подставку для книг - чуть наискосок, настольную лампу слева, пёстрый пластмассовый стаканчик с остро очиненными карандашами... И всё вокруг настолько хорошо и удобно, что даже деление в столбик трёхзначных чисел получится у меня с первой попытки.
Царапать полированную поверхность, полную солнечных зайцев, иглой циркуля не буду; положу на полированную поверхность, как полагается по канону, прямоугольный кусок толстого стекла, а под стекло - перевёрнутый месяцами вверх календарик, вырезанную из журнала "Юный натуралист" картинку с котом и другие важные вещи.
Но не было у меня ни стола такого, ни стекла такого. Не потому, что родители игнорировали мою мечту. Они не имели весомых аргументов против такого стола, они просто не могли пойти и купить его в любой день, потому что письменные столы с выдвижными ящиками в мебельном магазине не продавались. Это была сложная загадка, недоступная для моего детского ума. Ведь каждое лето, стоя часами без перерыва у вагонного окна, я снова и снова убеждалась в том, что по лесу мы на первом месте в мире.
Об этом говорил и бегущий за окном пейзаж - двое суток сплошного леса, от Новосибирска до Москвы, хвойного и лиственного отборного леса. Об этом свидетельствовали и бесконечные товарные составы, гремящие в противоположную сторону - открытые платформы, тяжело гружённые ровными длинными брёвнами. Но почему-то среди них не нашлось ни одного, готового стать моим собственным столом.
А может, бревно вызвалось, но в решительный момент не хватило болтов и шурупов? Нет, по шурупам мы тоже были первые в мире. В школе нам рассказывали, сколько производится в стране стали и чугуна на душу населения ежегодно. Но, видно, что-то мешало бревну и шурупу соединиться в одно целое и превратиться в стол с выдвижными ящиками на душу ребёнка. В собственный стол здесь и сейчас.
Стало быть в магазине таких столов не было. Но вообще были. У моей одноклассницы и подруги такой стол был - тёмно-коричневый, тяжёлый, блестящий. Правда, не личный, а пополам со старшей сестрой, но зато на поверхности его лежало не толстое неповоротливое стекло, а изящный кусок лёгкого прозрачного пластика (такого не было даже на школьных учительских столах!). А уж под пластиком как водится - календарик месяцами вверх, лица котов и близких родственников и другие нужные вещи.
Сейчас я не понимаю, зачем нужна была на рабочем столе вся эта ярмарка тщеславия, но тогда казалось, что по-другому и быть не может: стол и стекло неразделимы и непобедимы. Зато я понимаю, каким образом мог появиться в доме кусок прозрачного пластика, который никогда не продавался в магазине, так же, как и пёстрые стаканчики для карандашей, и альбомы для марок, и тонкие изящные фломастеры в двенадцать цветов...
Именно таким образом появились у меня в третьем классе собственные учебники. До того я, как и все мои одноклассники, получала книги в школьной библиотеке - изрядно потрёпанные предыдущим владельцем-мальчиком, подклеенные, чужие, строго предупреждающие.
Внизу таблица, которую нужно заполнить собственноручно: имя, фамилия, состояние учебника в начале года, в конце года. Каждый учебник, по задумке государства, должен был служить младшим товарищам пять лет: от отличного состояния до неудовлетворительного. Но уже после двух незнакомых фамилий в таблице, даже после одной, такого учебника не хотелось. Хотелось учебника своего, собственного, за который не жалко пасть в макулатурной борьбе, о которой так много говорится в школьной стенгазете.
В магазинах таких учебников не было. Но вообще были. У моего соседа по парте все учебники до единого были свои, обёрнутые волшебной самоклеящейся плёнкой, перед которой даже кусок пластика мерк и становился ничем. Наша учительница была очарована и попросила, пожалуйста, кусочек такой плёнки для классного журнала. И мой сосед по парте принёс, и классный журнал нашего второго "Б" вырвался по дизайну далеко вперёд, оставив позади и пафосный второй "А", и демократический второй "В".
Наверное, я умоляла очень сильно, может быть, даже плакала: у Саши вон какие учебники, а у меня одно старьё с чужого плеча, надеть нечего. И накануне третьего класса случилось чудо: мой папа нажал на какие-то тайные рычаги и принёс мне новенькие, неношенные "Русский язык" и "Математику", в которых не нужно было заполнять ненавистную таблицу. Мои собственные!
Теперь я понимаю, что точно таким же путём попадали в наш дом венгерский зелёный горошек и болгарский компот "Ассорти", сгущёнка и апельсины, хорошие шоколадные конфеты и балык из красной рыбы - строго по большим государственным праздникам. И это означало, что папа мой всемогущ.
В тот же вечер папа аккуратно обтянул мои собственные учебники новеньким плотным полиэтиленом (тоже, очевидно, пришедшим к нам путём зелёного горошка и апельсинов), надёжно зафиксировав места соединений с помощью горячего утюга. И второго сентября я была красавица! Санька, конечно, опять щеголял в своей фирменной самоклейке, но всё равно был слаб передо мной, потому что он был в меня влюблён, а я его презирала.
В конце года учебники так и остались моими. И я рада, что они сохранились: у моего сына минимум в третьем классе будет внятный русский язык, с примерами, с правилами в рамочках, со словарными словами на полях.
Да, я поняла, что мой папа всемогущ. А стол, папа? Стол с выдвижными ящиками? Ты не забыл?
И вот однажды родители сказали, что стол будет. Будет завтра.
Я специально гуляла в тот день до вечера, чтобы прийти домой - и сразу счастье. Настоящее счастье, сильное. Я не знаю таких слов, чтобы понятно это объяснить. Пусть даже без стекла поверх, но солнечные зайцы ведь никуда не денутся!
Как я не торопилась в тот вечер домой! И как же я торопилась...
Не было стола, нигде. И я не знаю таких слов, чтобы понятно объяснить, какое это горе и разочарование.
Я тогда не поняла, почему. Из-за горя не поняла. Когда слишком большое горе, всё неважно. Теперь понимаю, что, видимо, тайный рычаг дал какой-то сбой. И папе тоже сказали: будет. А потом не было. И вот я помню до сих пор сначала это счастье, а потом это горе так, как будто они были вчера.
Вскоре после этой истории в окружающей жизни началось такое, что стали бесполезными все рычаги. Вагоны с лесом куда-то продолжали ехать, но ни одно бревно не соглашалось стать письменным столом. Всё сгорело в том хаосе - мечты, собственные книги, идеальный порядок с подставкой для книг чуть наискосок...
Письменный стол с выдвижными ящиками появился как-то сам собой, непринуждённо и легко, когда я училась на третьем курсе. Но кому нужен на третьем курсе такой стол? Зачем? Для того разве, чтобы писать в него рассказы. Я и писала, и довольно долго.
А про стол зачем-то пишу не в стол. Для того, чтобы проговорить печальную историю словами, и тут же забыть. Чтобы никогда её не забывать.
Царапать полированную поверхность, полную солнечных зайцев, иглой циркуля не буду; положу на полированную поверхность, как полагается по канону, прямоугольный кусок толстого стекла, а под стекло - перевёрнутый месяцами вверх календарик, вырезанную из журнала "Юный натуралист" картинку с котом и другие важные вещи.
Но не было у меня ни стола такого, ни стекла такого. Не потому, что родители игнорировали мою мечту. Они не имели весомых аргументов против такого стола, они просто не могли пойти и купить его в любой день, потому что письменные столы с выдвижными ящиками в мебельном магазине не продавались. Это была сложная загадка, недоступная для моего детского ума. Ведь каждое лето, стоя часами без перерыва у вагонного окна, я снова и снова убеждалась в том, что по лесу мы на первом месте в мире.
Об этом говорил и бегущий за окном пейзаж - двое суток сплошного леса, от Новосибирска до Москвы, хвойного и лиственного отборного леса. Об этом свидетельствовали и бесконечные товарные составы, гремящие в противоположную сторону - открытые платформы, тяжело гружённые ровными длинными брёвнами. Но почему-то среди них не нашлось ни одного, готового стать моим собственным столом.
А может, бревно вызвалось, но в решительный момент не хватило болтов и шурупов? Нет, по шурупам мы тоже были первые в мире. В школе нам рассказывали, сколько производится в стране стали и чугуна на душу населения ежегодно. Но, видно, что-то мешало бревну и шурупу соединиться в одно целое и превратиться в стол с выдвижными ящиками на душу ребёнка. В собственный стол здесь и сейчас.
Стало быть в магазине таких столов не было. Но вообще были. У моей одноклассницы и подруги такой стол был - тёмно-коричневый, тяжёлый, блестящий. Правда, не личный, а пополам со старшей сестрой, но зато на поверхности его лежало не толстое неповоротливое стекло, а изящный кусок лёгкого прозрачного пластика (такого не было даже на школьных учительских столах!). А уж под пластиком как водится - календарик месяцами вверх, лица котов и близких родственников и другие нужные вещи.
Сейчас я не понимаю, зачем нужна была на рабочем столе вся эта ярмарка тщеславия, но тогда казалось, что по-другому и быть не может: стол и стекло неразделимы и непобедимы. Зато я понимаю, каким образом мог появиться в доме кусок прозрачного пластика, который никогда не продавался в магазине, так же, как и пёстрые стаканчики для карандашей, и альбомы для марок, и тонкие изящные фломастеры в двенадцать цветов...
Именно таким образом появились у меня в третьем классе собственные учебники. До того я, как и все мои одноклассники, получала книги в школьной библиотеке - изрядно потрёпанные предыдущим владельцем-мальчиком, подклеенные, чужие, строго предупреждающие.
Внизу таблица, которую нужно заполнить собственноручно: имя, фамилия, состояние учебника в начале года, в конце года. Каждый учебник, по задумке государства, должен был служить младшим товарищам пять лет: от отличного состояния до неудовлетворительного. Но уже после двух незнакомых фамилий в таблице, даже после одной, такого учебника не хотелось. Хотелось учебника своего, собственного, за который не жалко пасть в макулатурной борьбе, о которой так много говорится в школьной стенгазете.
В магазинах таких учебников не было. Но вообще были. У моего соседа по парте все учебники до единого были свои, обёрнутые волшебной самоклеящейся плёнкой, перед которой даже кусок пластика мерк и становился ничем. Наша учительница была очарована и попросила, пожалуйста, кусочек такой плёнки для классного журнала. И мой сосед по парте принёс, и классный журнал нашего второго "Б" вырвался по дизайну далеко вперёд, оставив позади и пафосный второй "А", и демократический второй "В".
Наверное, я умоляла очень сильно, может быть, даже плакала: у Саши вон какие учебники, а у меня одно старьё с чужого плеча, надеть нечего. И накануне третьего класса случилось чудо: мой папа нажал на какие-то тайные рычаги и принёс мне новенькие, неношенные "Русский язык" и "Математику", в которых не нужно было заполнять ненавистную таблицу. Мои собственные!
Теперь я понимаю, что точно таким же путём попадали в наш дом венгерский зелёный горошек и болгарский компот "Ассорти", сгущёнка и апельсины, хорошие шоколадные конфеты и балык из красной рыбы - строго по большим государственным праздникам. И это означало, что папа мой всемогущ.
В тот же вечер папа аккуратно обтянул мои собственные учебники новеньким плотным полиэтиленом (тоже, очевидно, пришедшим к нам путём зелёного горошка и апельсинов), надёжно зафиксировав места соединений с помощью горячего утюга. И второго сентября я была красавица! Санька, конечно, опять щеголял в своей фирменной самоклейке, но всё равно был слаб передо мной, потому что он был в меня влюблён, а я его презирала.
В конце года учебники так и остались моими. И я рада, что они сохранились: у моего сына минимум в третьем классе будет внятный русский язык, с примерами, с правилами в рамочках, со словарными словами на полях.
Да, я поняла, что мой папа всемогущ. А стол, папа? Стол с выдвижными ящиками? Ты не забыл?
И вот однажды родители сказали, что стол будет. Будет завтра.
Я специально гуляла в тот день до вечера, чтобы прийти домой - и сразу счастье. Настоящее счастье, сильное. Я не знаю таких слов, чтобы понятно это объяснить. Пусть даже без стекла поверх, но солнечные зайцы ведь никуда не денутся!
Как я не торопилась в тот вечер домой! И как же я торопилась...
Не было стола, нигде. И я не знаю таких слов, чтобы понятно объяснить, какое это горе и разочарование.
Я тогда не поняла, почему. Из-за горя не поняла. Когда слишком большое горе, всё неважно. Теперь понимаю, что, видимо, тайный рычаг дал какой-то сбой. И папе тоже сказали: будет. А потом не было. И вот я помню до сих пор сначала это счастье, а потом это горе так, как будто они были вчера.
Вскоре после этой истории в окружающей жизни началось такое, что стали бесполезными все рычаги. Вагоны с лесом куда-то продолжали ехать, но ни одно бревно не соглашалось стать письменным столом. Всё сгорело в том хаосе - мечты, собственные книги, идеальный порядок с подставкой для книг чуть наискосок...
Письменный стол с выдвижными ящиками появился как-то сам собой, непринуждённо и легко, когда я училась на третьем курсе. Но кому нужен на третьем курсе такой стол? Зачем? Для того разве, чтобы писать в него рассказы. Я и писала, и довольно долго.
А про стол зачем-то пишу не в стол. Для того, чтобы проговорить печальную историю словами, и тут же забыть. Чтобы никогда её не забывать.
Комментариев нет:
Отправить комментарий