Одушевлённое существительное

   Современный русский язык был суровым предметом, главным. Поэтому лекции мы старались не пропускать, сосредоточенно склоняли голову над конспектом, поднимали через полтора часа. Исписывали за один раз шариковый стержень целиком.
   Я не любила современный русский; не могла запомнить язык как науку, не давался он мне в систематизированном виде. Но яркие фантастические островки, вспыхивающие в океане сухих формулировок и терминов, радовали, как будто я увидела их в подзорную трубу после долгого плаванья. И все они были островками сокровищ.
   Открылось, например, что учёные люди спорят и до сих пор не могут окончательно решить, считать ли одушевлёнными, то есть отвечающими на вопрос "кто?", а не "что?", такие существительные, как "микроб", "вирус" и "бактерия"?
   Отчего же не считать? Зачем громить друг друга, восходя по очереди на кафедру - светило за светилом? Горячиться, хвататься за сердце? Чем микроб хуже человека? Так бы и вцепиться мёртвой хваткой в неосторожный организм, забывший вовремя помыть руки, присвоить его себе, ослабить, заставить страдать. Если кому-то хорошо, пусть ему станет плохо. Не со зла, а по закону джунглей. И вся-то наша жизнь есть борьба. И разные бывают борцы, бывают и творцы, и преобразователи окружающей среды молочно-кислые. Не стоит стричь всех под одну гребёнку. Вот поэтому микроб ничем существенным и не отличается от человека. Так и запишем на полях толстой тетради, чтобы не забыть.
   Наш учебный корпус стоял на отшибе от человеческого жилья, с видом на исходящую толстым белым паром ТЭЦ-5, на заснеженный овраг, в котором вполне могли водиться волки и медведи. Где мы катались на лыжах с гор по приказу неумолимых и грозных преподавателей физкультуры, которые разговаривать не умели, а только свистели отрывисто и резко в свисток, если кто-то вдруг не хочет ехать, замешкался, задумался, глядя на безмолвные снега.
   Вздрагивали от резкого свистка и ехали. Горло перехватывало ледяным ветром, горло болело, в горле располагались на длительный привал одушевлённые микробы. Ставили палатку, разжигали одной спичкой костёр, перебрасывались шуточками, хохотали...
О чём тут спорить учёным людям?
   Мы быстро записывали голос преподавателя в толстую тетрадь, плотно заполняли каждую клеточку актуальными проблемами. Две главные отечественные языковые школы были принципиальны и непоколебимы. И мы должны были знать всю историю их отношений, быть в курсе их долгой и непростой лингвистической любви-борьбы.
   Московская школа настаивала на том, что мягкий звук Ж существует, и тут же демонстрировала верное произношение: вожжи, дрожжи, дожжи. Никакого мягкого Ж нет и быть не может, вежливо, но твёрдо возражала школа ленинградская, и так же твёрдо произносила: вожжы, дрожжы, дожди. А мы всё это внимательно записывали в толстые тетради. В нашей жизни, хоть уже и ощутимо болезнетворной, ещё существовали принципиальные лингвисты, и наука, в которую мы готовы были верить.
   Но там, за нашими лекционными стенами, в холодном мире оврагов, волков и повелительных свистков, сходила на нет, угасала совсем борьба двух Ж. Какая теперь уже разница - дожжи или дожди? Нам бы, как говорится, ваши проблемы.
   Угасали серьёзные учёные споры про то, считать ли одушевлённым существительным слово "кукла"? Споры интеллигентные и одновременно яростные, с размахиванием снятыми очками и зажиманием в кулак аккуратной седой бороды.
   Зачем же размахивать, зачем зажимать, если каждый ребёнок знает: кукла живая. Лично мои были живыми все. Куклам-девочкам я мыла волосы дефицитным детским шампунем, делала им короткие модные стрижки. Куклам-мальчикам подрисовывала новые веснушки вместо утраченных, стёршихся в играх; натягивала узкие полосатые брюки на упрямо не гнущиеся ноги - модные полосатые брюки, застёгивающиеся на маленькую аккуратную пуговицу. Кукла-мальчик был перевёрнут вниз головой, и я знала, что это вредно, что кровь таким образом приливает к мозгу, но выхода не было, очень узкие брюки; сейчас, сейчас, потерпи. И кукла-мальчик терпел, как настоящий живой.
   Потом учёности во мне прибавилось, и появились сомнения, а потом и принципиальность, и непоколебимость: нечему там приливать и не к чему. И отрезанные синтетические волосы не отрастут ни на миллиметр, как ни напрягай силу воли.
   Но про микробов я и сейчас уверена: одушевлённые. И ничем не хуже людей.