Учёный кофе и мозглый снег

   Решили мы с Игоряном посмотреть, как чувствует себя наш старый знакомый ледяной пёс, не повлияла ли на него отрицательно треть весны? Весь март мы, пользуясь любым случаем, проходили мимо, и пёс был непоколебим. Но в один из дней мы обнаружили на его месте пустоту, сухие солнечные тротуарные плиты под ёлками. Как будто и не было ничего, как будто приснилось.
   Стало ясно, что мощного зверя под покровом ночи увезли на хозяйственном тракторе, не стали ждать, когда он обильно потечёт вешними водами. Потому что стоял зверь прямо под окнами управления РЖД, и своим нетоварным видом мог осквернить взоры высокого начальства. Зачем нам в самом центре города все эти глыбы с неясными очертаниями?
   Другой наш старый знакомый пёс, каменный, стоял в парке по шею в снегу; в парках и скверах, как известно должно растаять само, натуральным образом. И однажды растает, и встанет в полный рост, и замашет приветливо хвостом. А пока хватит с нас и одной головы, дружелюбной головы с улыбкой на лице. У них кот Чеширский, а у нас пёс Новосибирский. Значит, природное равновесие достигнуто.

Одушевлённое существительное

   Современный русский язык был суровым предметом, главным. Поэтому лекции мы старались не пропускать, сосредоточенно склоняли голову над конспектом, поднимали через полтора часа. Исписывали за один раз шариковый стержень целиком.
   Я не любила современный русский; не могла запомнить язык как науку, не давался он мне в систематизированном виде. Но яркие фантастические островки, вспыхивающие в океане сухих формулировок и терминов, радовали, как будто я увидела их в подзорную трубу после долгого плаванья. И все они были островками сокровищ.
   Открылось, например, что учёные люди спорят и до сих пор не могут окончательно решить, считать ли одушевлёнными, то есть отвечающими на вопрос "кто?", а не "что?", такие существительные, как "микроб", "вирус" и "бактерия"?
   Отчего же не считать? Зачем громить друг друга, восходя по очереди на кафедру - светило за светилом? Горячиться, хвататься за сердце? Чем микроб хуже человека? Так бы и вцепиться мёртвой хваткой в неосторожный организм, забывший вовремя помыть руки, присвоить его себе, ослабить, заставить страдать. Если кому-то хорошо, пусть ему станет плохо. Не со зла, а по закону джунглей. И вся-то наша жизнь есть борьба. И разные бывают борцы, бывают и творцы, и преобразователи окружающей среды молочно-кислые. Не стоит стричь всех под одну гребёнку. Вот поэтому микроб ничем существенным и не отличается от человека. Так и запишем на полях толстой тетради, чтобы не забыть.
   Наш учебный корпус стоял на отшибе от человеческого жилья, с видом на исходящую толстым белым паром ТЭЦ-5, на заснеженный овраг, в котором вполне могли водиться волки и медведи. Где мы катались на лыжах с гор по приказу неумолимых и грозных преподавателей физкультуры, которые разговаривать не умели, а только свистели отрывисто и резко в свисток, если кто-то вдруг не хочет ехать, замешкался, задумался, глядя на безмолвные снега.

Осторожно!

   Одна моя коллега, когда ей звонил по служебному телефону кто-нибудь из близких, в конце разговора говорила не "Пока!", не "Счастливо!", не "Ладно, давай, у меня работы много." Она говорила: "Осторожно!"
   И вот теперь, десять лет спустя, я на клеточном уровне понимаю, что она имела в виду.
Везде - осторожно! Никого нет в безопасности.
   Когда мы заходим в какой-нибудь маленький попутный магазинчик, Игорян, пока я выбираю и расплачиваюсь, рассматривает висящий на видном месте план помещения. Интересно же, схема. "Игорян, пошли!" "Подожди, - говорит внимательный Игорян. - Я ещё не до конца изучил этот лабиринт."
   Лабиринт... Из которого нет выхода. Я никогда раньше не обращала внимания на эти схемы. Это же так, перестраховка, а по правде случиться ничего не может. Вон и огнетушитель красный рядом висит.
   Но шестое чувство... Теперь я понимаю, почему не могу в торговых центрах, хочу поскорее на свободу. Потому что инстинкт, дремлющий до поры до времени глубоко на зверином уровне моей личности, активизируется и подсказывает: осторожно, ты в ловушке. Поэтому я с чувством иррациональной тоски прохожу мимо игровых зон, в которых аниматоры развлекают маленьких детей, чьи родители хотят спокойно заниматься шоппингом. Страх и тоска, хоть моего ребёнка там никогда не было, нет и быть не может. Просто это воздух такой. Или то, что нам продают под видом воздуха.
   А с Игоряном я собиралась на мультфильм. Не в глухую коробку торгового центра, в кинотеатр, который ещё во времена моего детства был кинотеатром. Но закроют дверь, погасят свет, и у меня начнётся душевная паника, хоть я и помню твёрдо: здесь первый этаж, и вон светится зелёным светом слово "выход" прямо на улицу, и он будет открыт, после всего точно будет открыт. Когда ничего уже нельзя исправить, всегда всё открыто.
   В школе, куда мой сын ходит на подготовку, одно время сидел внизу очень суровый охранник. Никого не пускал наверх без предъявления паспорта, без специальной записи в журнале: дата, время, цель визита. Родители ворчали: "Ой, да ладно! Вы же нас всех знаете!" "Я на работе, - отвечал суровый охранник. - И я соблюдаю инструкцию."
   Повесить бы фотографию этого охранника на доске "Наша гордость" - просто за то, что честно соблюдает инструкцию. Кто знает, может быть, его принципиальность - это минус одна страшная новость в городской сводке. Может быть, чья-то спасённая жизнь. Может быть, жизнь ребёнка.
   Сегодня минус одна страшная новость может быть равна спасению мира. Не так уж много и нужно для его спасения. Всего лишь честно соблюдать инструкцию. Помнить, что все мы на своей планете работаем людьми. Хотя бы не молчать, когда убивают детей. Не снимать на телефон для своего аккаунта в соцсети, как выпрыгивает с четвёртого этажа одиннадцатилетний мальчик.

Рассказ не в стол

   Я очень хотела в детстве, чтобы у меня был письменный стол с выдвижными ящиками. Хотела страстно, страшно и невыносимо. Я мысленно раскладывала в образцовом порядке своё писчебумажное имущество: первой необходимости в первый ящик, второй - во второй. Я ставила на столешницу подставку для книг - чуть наискосок, настольную лампу слева, пёстрый пластмассовый стаканчик с остро очиненными карандашами... И всё вокруг настолько хорошо и удобно, что даже деление в столбик трёхзначных чисел получится у меня с первой попытки.
   Царапать полированную поверхность, полную солнечных зайцев, иглой циркуля не буду; положу на полированную поверхность, как полагается по канону, прямоугольный кусок толстого стекла, а под стекло - перевёрнутый месяцами вверх календарик, вырезанную из журнала "Юный натуралист" картинку с котом и другие важные вещи.
   Но не было у меня ни стола такого, ни стекла такого. Не потому, что родители игнорировали мою мечту. Они не имели весомых аргументов против такого стола, они просто не могли пойти и купить его в любой день, потому что письменные столы с выдвижными ящиками в мебельном магазине не продавались. Это была сложная загадка, недоступная для моего детского ума. Ведь каждое лето, стоя часами без перерыва у вагонного окна, я снова и снова убеждалась в том, что по лесу мы на первом месте в мире.
   Об этом говорил и бегущий за окном пейзаж - двое суток сплошного леса, от Новосибирска до Москвы, хвойного и лиственного отборного леса. Об этом свидетельствовали и бесконечные товарные составы, гремящие в противоположную сторону - открытые платформы, тяжело гружённые ровными длинными брёвнами. Но почему-то среди них не нашлось ни одного, готового стать моим собственным столом.
   А может, бревно вызвалось, но в решительный момент не хватило болтов и шурупов? Нет, по шурупам мы тоже были первые в мире. В школе нам рассказывали, сколько производится в стране стали и чугуна на душу населения ежегодно. Но, видно, что-то мешало бревну и шурупу соединиться в одно целое и превратиться в стол с выдвижными ящиками на душу ребёнка. В собственный стол здесь и сейчас.

Не вода без вреда

   Имя любой ягоды всегда скрывает в себе её характер. Невозможно произнести слово "клюква" так, чтобы лицевые мышцы не перекосились от воображаемой кислоты, а губы сами собой не сложились в клюв, требующий немедленно воображаемого сахара.
   "Черника" - слово нежное, нейтральное. И вкус у черники такой же нерезкий, размытый, как мир близорукого, который с ягодной помощью пытается добиться хоть какой-нибудь ясности. Но безрезультатно.
   "Малина" - звучит приятно, плавно. Как будто трогаешь рукой мягкие шарики, складывая, сваливая из них высокую милую ягоду, похожую на шапку Чубо из села Туртурика. Шапку красную, как ангинное горло. Шапку тёплую, которая придёт в самый жар и выручит, и убаюкает, и как рукой снимет.
   "Облепиха" - плотная, дородная, веснушчатая, рыжая и бесцеремонная. Возьмёт за шиворот и не отпустит, пока последняя ветка не будет общипана до основания. Так просто есть себя не даст и цену себе знает.
   "Клубника" - что-то изначально круглое и маленькое. Всё, что осталось от клубка после того, как довязан чулок и наигрался котёнок. А "виктория", наоборот, изначально большое слово, собственное, само в себя влюблённое и сверху сливочное. А сбоку листик мяты.
   "Смородина" - это наше всё, и такая же чёрная. И такие же витамины для тела и для души. Чаепития с ней длинный и уютные, как словосочетание "черносмородиновое варенье".
   А вот "брусника"... Брусок, брусчатка... Не в том смысл, что блестящая, отшлифованная, а в том, что в каждом занозистом полене обязательно прячется неожиданный гладкий буратино; и в бруснике прячется: с едва заметной ягодной сладостью в ней волшебно сочетается гармоничная природная горечь и обязательная северная, холодная кислота. Это всякая ягода. А листики у неё действительно гладкие, как брусчатка, отшлифованные, как физкультурные параллельные брусья.

Всё равно его не брошу

   Я уверена, что такие мысли время от времени посещают автора любого приличного текстового блога: "А не пойти ли мне..." Мне довольно часто говорят о том, что давно пора пойти. Да вот хоть в Инстаграм. Потому что все люди давно уже там, и сколько можно отапливать Вселенную?
   Отапливать Вселенную в наше время, конечно, глупо. И люди там. Не все, но большинство. И текстовые блоги редеют; это не грипп, от которого выздоравливают, это беспощадная эпидемия чумы. Если вдруг, по счастливой случайности, мне попадается в интернете хороший текстовый блог, я радуюсь, я хлопаю в ладоши: в избранное, и немедленно! А присмотришься повнимательнее: в девяноста девяти случаях из ста хороший блог обновлялся последний раз год назад. Он жил умно и содержательно два или три года, а потом умер. Огромное пространство хороших мёртвых блогов раскинулось на все четыре виртуальные стороны, беспредельная пустыня, золотой сюжет для того режиссёра, который догадается первым, и пригласит на главные роли самых заслуженных.
   Вот они замолчали на полуслове, застыли причудливо, как морские фигуры. И больше никто не придёт сюда разбрасывать, а потом собирать камни.
   Редкие оставшиеся в живых только подтверждают правило. Отдельные очаги, устремлённые огнём и дымом в космос, возле которых греются и находят пищу последние первобытные. Лучше идти туда, где люди, или на огонёк?
   Кто бы мог представить себе двадцать или тридцать лет назад, что наступят такие времена, когда написать слово будет труднее, чем сделать фотографию или снять видеоролик? Но в том и состоит закон природы - на смену первобытности всегда приходит второбытность, а потом и третьебытность. Почему же они редеют и умирают? Ведь даже самым третьебытным людям нужны слова.

Белые кораблики

По городу текут ручьи - чёрные, бензиновые, песочные. Быстрее бы они закончились.
   На берегу одного такого ручья Игорян замер, очарованный и вкопанный. Потому что в ручье происходила регата. Двумя капитанами была совсем юная красивая пара - может быть, старшеклассники. А ещё лучше представить, что они студенты консерватории через дорогу напротив. В любое время из тех огромных окон летят в мир одухотворённые звуки, становятся временем года. И если это время - весна, в перерывах между чистыми нотами можно и нужно пускать кораблики.
   Они сделали так - разорвали первый попавшийся клетчатый тетрадный лист пополам, сложили знакомое с детства оригами - два маленьких аккуратных белых оригамчика - и решили проверить, кто победит.
   Кораблик мальчика решительно и бесповоротно обошёл в бензиновом ручье кораблик девочки, уверенно преодолел небольшой водопад и не оглядываясь помчался дальше. Сломя голову полетел. При этом мальчик ещё успевал снимать на телефон свой полный триумф. Свой триумф закономерный. Потому что женщина, она, конечно, как мужчина, и нигде не уступит - ни в бизнесе, ни в управлении производством, ни в политике; и неправильно ущемлять женщину морально и материально и посягать на её честь и достоинство в метро час пик. Но вот бумажный кораблик всегда лучше получится у мужчины - и скоростью он возьмёт, и устойчивостью, и маневренностью. А насчёт непотопляемости мужчина особенно крепко зарубил на носу, и больше таких слов на ветер не бросает. Он просто позволяет тому ветру дуть в паруса.

Спасибо, спасибо, спасибо

   Много погуляв по весенним улицам, мы с Игоряном идём в магазин за свежими булочками. За свежайшими булочками, потому что я знаю по опыту: в этом магазине между четырьмя и пятью часами дня или вечера (смотря по тому, в каком времени года мы сейчас живём) выпекают два противня больших лёгких плюшек по девять рублей с копейками. Можно прямо сейчас оторвать от рулона индивидуальный пакет и подцепить в него специальной хваталкой несколько тёплых и живых плюшек, и быть в эту минуту таким Карлсоном, как будто тебе и в самом деле всё на свете пустяки и дело житейское.
   Игорян хочет сам подцеплять в пакет, но противни с плюшками высоко, а магазинный пол, который уборщица протирает ежесекундно цепкой тяжёлой тряпкой, но он всё равно весь в песочных разнокалиберных следах, в том числе и в наших - а магазинный пол близко. Поэтому плюшки я подцепляю исключительно сама, и они отделяются от пергаментной бумаги нежно и обречённо.
   Я специально рассчитываю время и маршрут таким образом, чтобы как следует нагуляться между четырьмя и пятью часами, но при этом ещё оставались силы дойти до дома. Я рассчитываю время как раз к плюшкам, а маршрут - мимо того магазина.
   Возле входа в тот магазин стоял нищий с костылями. Одна нога у него была как нога, а вторая толсто перемотана тряпкой и привлекала внимание издалека. Денег нищий просил не в пластиковый стаканчик, как многие его коллеги, а доверительно, прямо в руку. И некоторые люди прямо в руку ему подавали.
 - Спасибо! - с достоинством говорил нищий.
 - Пожалуйста! - отвечал человек дающий.

Мелкие осколки

   После ночного мороза вся оттепель на тротуарах превратилась в стекло - как лежащее под ногами окно с произвольно и нечаянно выбитыми асфальтовыми кусками; кто-то играл в футбол и скрылся с места преступления.
   Ноги скользят по свежему стеклу. Впереди меня осторожно едет на кедах большой разноцветный стакан кофе. Тонкие ноги в актуально подвёрнутых джинсах намекают, что большой стакан кофе начинён стремящимся к финансовой независимости студентом. И теперь он с голыми щиколотками, которые с удовольствием кусает мороз, в эфемерных белых кедах и без шапки (потому что весна) будет работать большим стаканом. Рук у стакана нет, махать нечем; можно только молча смотреть на мир сквозь специальные прорези и постепенно остывать. Или, наоборот, закипать - в зависимости от внутреннего состава и темперамента.
Я бы сказала, что быть большим стаканом кофе без рук - нелёгкая работа.
   Кофе медленно спустился по лестнице, чутко ощупывая стеклянные ступеньки белыми кедами, и медленно пошёл по улице, по вверенному участку, излучая тонкую чарующую печаль...
   Дворники кололи ночное стекло тяжёлыми заступами, щедро разбрасывали лопатами песок, чтобы никто не поскользнулся - ни праздный человек, ни кофе на работе. Люди старательно и брезгливо обходили грязные заботливые кляксы - берегли обувь и чистоту своих квартир. Кофе тоже обошёл песок аккуратными белыми кедами. Предпочёл осторожно скользить. Предпочёл натуральное.

Детство Кащея

   Голова у мальчиков устроена совершенно по-особенному. Наблюдать за тем, как она развивается и познаёт окружающий мир - сплошное наслаждение. Каждый день этой голове нужно сделать смелое открытие мирового масштаба.
 - А какое было детство у Кащея Бессмертного? - спросил Игорян. - У него вообще было детство?
   Сколько живу, сколько читаю сказки - никогда не возникало у меня такого вопроса. Кащей и Кащей. Я только один раз поинтересовалась его личными данными: как правильно пишется имя - через А или через О? Оказалось, что Кащей как свёкла. Или свекла. Можно и так и так. Но ведь кто-то должен быть в его судьбе, кроме подневольных Василис? Кто-то ласково звал его Кащейкой, кормил кашей, рассказывал сказки перед сном, не разрешал целыми днями чахнуть над златом?
   Я попробовала представить себе малютку Кащея, но выходило всё то же: костлявый, очень злой, с голым черепом и высокой короной на голом черепе.
 - Не было у него никакого детства, - решила я.
 - Но ведь он должен был как-то обучаться своим тёмным навыкам? - возразил Игорян.
Теоретически - да. Как-то ведь он должен был появиться на свет. Как минимум без короны. И желательно без холодного пронзительного взгляда.
 - У него были родители! - уверенно сказал Игорян. - Какие-нибудь Лихи... А смерть Кащееву снесла отдельным яйцом БЕССМЕРТНАЯ курица!
   Голова мальчика устроена удивительно и непостижимо. Мальчики всё на свете хотят объяснить и понять.

На неведомых дорожках

   Любимый сказочный фильм Игоряна, смотренный-пересмотренный, наизусть выученный - "Там, на неведомых дорожках". Я его в детстве тоже очень любила, восторженно замирала, с нетерпением ждала, когда снова будут повторять. Повторяли, к счастью, регулярно.
 - А ты кто такой?
 - Я Митя.
 - Какой Митя?
 - Обыкновенный, Сидоров.
   Нет, в этом фильме всё было необыкновенным - начиная с Митиного роскошного велосипеда с выдвигающейся сбоку подставкой, заканчивая страшным трёхглавым козликом, в которого под воздействием волшебной синькозельской воды превратился Змей Горыныч. Игоряну смешно, как хор, не очень стройный и усердный, поёт на пиру в честь чёрного костяного правителя: "Наш Кащей Бессмертный Кащей, наш кормилец и поилец..." Меня в детстве тоже смешила эта песня; изумляли надетый поверх перчатки, сразу на всех пальцах, перстни-черепа.
   Фильм "Там, на неведомых дорожках" снят по мотивам сказочной повести Эдуарда Успенского "Вниз по волшебной реке". Оказалось, что такая книга у нас есть, и не просто книга, а с весёлыми и смешными иллюстрациями Виктора Чижикова. Написана она была в далёком 1972 году, где-то между Чебурашкой и Матроскиным. Ещё тем, прежним Эдуардом Успенским, стиль которого легко опознаваем и неповторим: "От этой картины очень большая польза - она дырку на обоях закрывает", "Средства у нас есть, а ума не хватает", "Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет."
   Это были времена, когда никто ещё не знал слова "фэнтези". А если кто-то и знал, то умел им пользоваться.

Миниатюрный Пушкин

   За все мои поездки в Ленинград-Петербург так ни разу и не удалось попасть в Царскосельский лицей - то ремонт, то неприёмный день, то ещё какая-нибудь напасть. Было досадно, но не безнадёжно, потому что в окрестностях Лицея Пушкина тоже хватало. Во-первых, парк, по аллеям которого бродил когда-то смуглый отрок с томиком Парни. Только он бродил бесплатно, а я - строго по входному билету, с криво оторванным боковым словом "Контроль".
   Возле входа в парк торговали белыми птичьими перьями с маленьким чёрным легко узнаваемым профилем. Внутрь пера был вставлен короткий стержень от шариковой ручки. Хочу себе такое перо с профилем, чтобы творить!
   Оказалось, что творить пером невозможно - очень неловко держать такое тонкое в руке, и шариковый стержень оказался не самого лучшего качества. Приличная муза и не посмотрит на такое орудие труда, не явится ни за что. К декоративному перу и муза прилагается такая же - декоративная.
   Я думаю, что никчёмные сувенирные перья были вырваны из неправильной части гуся, или из гуся неправильного возраста. Настоящее пушкинское рабочее перо я видела в музее: обглоданное до основания, очиненное по правилам, оно хранило след гениальной руки. Испачканное теми самыми чернилами, полупрозрачное и удобно, в меру толстое. Да, были гуси в не наше время; не то, что нынешнее племя. Богатыри, а не гуси! Даже не верилось, что простая и глупая дворовая птица может дать такой результат - настолько весомым выглядело подлинное пушкинское перо на фоне моего купленного.
   Грустно мне было стоять рядом с подлинным пером. Вместе с ним в застеклённой музейной витрине лежал курчавый лёгкий русый локон. Тонкий и пушистый. "Никита, воды!" - кричал Пушкин, собираясь на дуэль. И верный дядька Козлов усердно поливал из кувшина эту тридцать лет и три года знакомую ему голову, тяжело и смутно предчувствуя, как срежут с неё локон через два дня - в последний раз и навсегда.

Мультивесна

   Однажды весной мне подарили самую лучшую открытку для моей коллекции. На обороте у неё было напечатано таинственное слово "стереофото". И действительно: хотелось немедленно протянуть руку, потрогать задний план; заглянуть в домик, куда через секунду уйдёт оставшаяся половина чёрного кота. Войти в ту дверь наравне с кошками и подробно рассмотреть узоры висящего на стене персидского ковра.
   Отправиться гулять узкой средневековой улочкой, мимо глухих глиняных стен. До поворота, и сразу бегом обратно, потому что в восточных сказках грозные слуги падишаха с кривыми саблями на боку хватают всех подряд, сажают на цепь, бьют палкой по пяткам. Там жаркий белый город, равнодушное золото, непроницаемые окна дворца, базары и шайтаны. И в любой непонятной ситуации рубят голову.
   Это была самая любимая открытка и самая ценная. Маленький носатый мультипликационный Мук весело идёт на зов старухи-кошатницы. И одна кошка голубоглаза, и ей не будет ни в чём отказа. И бант на шее у неё небесный, и всё будет хорошо.
   Открытка была очень яркая и ценная, а книжного Маленького Мука я опасалась. Не замирала в ужасе, как от Карлика Носа, а тихо и трудновыразимо тосковала, старалась по возможности обходить стороной. В имени Мук мне слышалась изначальная, от рождения данная мука, и очень не хотелось, чтобы на нашей улице жил такой персонаж с огромной головой и трудной историей.
   Веяло от этой сказки безнадёжным, как будто по закону положенным одиночеством. Мук не становился в итоге царевичем, на прекрасной принцессе не женился, полцарства не обретал, скрывался ото всех в своём доме, показываясь на улице строго первого числа каждого месяца. Это был итог всех его приключений.
   Но весёлая открытка была стереофото, с волшебным и таинственным задним планом, куда хотелось и почти получилось попасть.

"Семь подземных королей"

   С книгами Волкова так не получается - чтобы прочитать в сотый раз одну часть и на этом остановиться. Тут же потянутся прицепом и все остальные части, кроме неинтересной про инопланетян. И весь волшебный мир в уме держим.
   Очередное перечитывание начали мы с середины, с "Семи подземных королей". Ты и твои сторонники приговариваетесь к переселению в Пещеру навсегда; потом обвал, подземная река, рыба высунула голову из воды, и призрак голода, мучивший путешественников, отступил; странная, скудная жизнь, за которой пристально наблюдают надсмотрщики, оседлавшие драконов... Потерянное и возвращённое сокровище - Усыпительная вода. Осторожнее, даже её испарения погружают человека в очарованный сон. А дуболомам ничего не сделается, они деревянные.
 - А я знаю, от чего дуболомы могут уснуть! - сказал Игорян. - Когда колдунья Арахна напустила на Волшебную страну Жёлтый туман, наступила зима. А зимой, как ты помнишь, все деревья засыпают. Значит, дуболомы тоже должны уснуть!
   В самом деле. Как это писатель Волков не учёл такой существенный момент; не дал выспаться дуболомам ни в третьей части эпопеи, ни в пятой?
   В детстве из всех книг Волкова наименее зачитанными были у меня "Семь подземных королей". Весь мой Волков был Западно-Сибирского книжного издательства (одна книга в год - хватило ровно на половину детства), с иллюстрациями Александра Шурица. Я отдаю должное всем знаменитым художникам волшебной серии, но для меня Волков - это Шуриц, навсегда. Только такая Элли с короткими волосами, дуболомы в круглых деревянных шапочках, странные носатые лица, вольные индивидуальные пропорции.

Твёрдое и мягкое

   Когда я училась в первом классе, у меня была точилка для карандашей - в виде маленькой плоской рыбки. Рыбка была плавная, красная и прозрачная, как Марфушкин леденец из сказки "Морозко"; в её хвост был крепко вмонтирован металлический резец, которым заточить карандаш было не так-то просто, потому что карандашное дерево было довольно твёрдым, а резец - довольно тупым.
   Тем не менее точно такие рыбки и точно такие карандаши были у всех моих одноклассников. Много красных рыбок и несколько редких оранжевых. Я хотела себе оранжевую.
   Карандаши были твёрдыми, как честное слово. След на бумаге они оставляли бледный, тонкий, невнятный, стачивались очень медленно. Поэтому ходить с поклоном к рыбке приходилось нечасто: "Смилуйся, государыня рыбка! Не хочу быть дворянкой столбовою и владычицей морскою. Хочу, чтобы карандаши у меня были яркие и мягкие, чтобы точила ты легко и остро!"
   Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом своим дерево терзала. Так моё желание не исполнилось.
   Потом появилась в моей жизни и в моём портфеле точилка другая - круглая, в виде футбольного мяча. В неё карандаш нужно было вставить и крутить по часовой стрелке. Волшебный момент жизни - отправлять в мяч карандаш старый, некрасивый, слушать лёгкое похрустывание, извлекать через полминуты освежённый, преображённый, идеальный. Разделить мяч пополам, вытряхнуть мелкие цветные стружки...
   Только очень скоро мяч перестал точить сладостно - стал прокручивать вхолостую, ломать, портить. Ходить к мячу стало так же бесполезно, как к рыбе. Карандаши оставались твёрдыми, бледными, бесконечными. И было непонятно, почему в жизни не бывает так - чтобы и след яркий, и резец острый. Чтобы поломанный грифель вызывал не досаду на рыбу, мяч и весь белый свет, а только волшебное предвкушение - сейчас буду крутить. И карандаш всё короче, и видно, какой цвет у человека самый любимый. И человек виден.

Лёгкие половинки

   Скамейки стояли в парке засыпанные по самые спинки только что прибывшим обильным пушистым снегом. Парк стоял такой белый, как будто в нём не гуляла ни одна собака - ни большая в шерсти, ни малая в комбинезоне.
   Белый стоял парк, совершенно новый. И в груди должно было непроизвольно возникнуть тревожное, сладкое, счастливое стеснение; затрепетать должно было в груди неясное томление и предчувствие: весна! весна!
   Но никакого стеснения во мне не произошло и нигде не затрепетало. Скамейки стояли по уши в снегу, мёрзли руки без перчаток, с крыш гулко и страшно сбрасывали огромные опасные глыбы, круша подъездные козырьки; перегораживали трепетными красными лентами короткий путь домой...
   Март нужно просто пережить - спокойно и философически, как я переживала много раз. Вот он стоит прочным белым столбом, вечным приютом последних лыжников, вот не шелохнётся; а потом вздрогнет, помчится, исчезнет за решётками сточных дорожных люков. Вот и всё, будто и не было ничего. Совсем ничего не было никогда.
   В марте хорошо начинать жить хоть немножко сначала - строить планы, купить новые струны для гитары, усилить в спортзале нагрузку, чтобы отражаться в зеркале ещё удовлетворительнее. Очень сильно чего-нибудь захотеть и сделать.
   В маленьком хорошем магазинчике с зелёным полом мне захотелось купить компот. На полке стояло много сортов на выбор, все до единого от самой природы и без ГМО. В странных широких бутылках стоял компот из айвы; в тёмных таинственных банках стояли сливы плотно и честно - от низа и до самого верха. Ананасы кольцами стояли жестяной яркой пирамидой, стояла непонятно к чему пригодная в таком виде клубника и всегда пригодная ко всему вишня.