Как? Что? Да это фильм, наверное, снимают. Да разве умеют сейчас снимать? Одна стрельба и порнография. Вот раньше... А это и не фильм вовсе, это чистая жизненная правда, это свойство местных колец. Сейчас будут казнить, спасайся кто может!
И бежишь не разбирая дороги, но всё равно строго по кольцу - мимо автомобильных пробок, мимо вывесок не по-нашему, мимо исторических названий, трясущимися руками проверяешь во лбу прописку, и в этом миг кто-то строгий и сильный тебя за капюшон - хвать.
Повернёшь голову с трудом - а там царь Иван Грозный. Сына своего он уже убил и хочет ещё. "Иоанн Васильевич, - начинают извиваться и стучать друг о друга успешные ботинки. - Вы не подскажете, как пройти в Третьяковскую галерею? Не велите казнить, Ваше высокоблагородие, поелику мы зело на самолёт опаздываем!"
И чуть только Грозный ослабит хватку, задумавшись всеми нахмуренными бровями - как давно он не был в Третьяковской галерее, как долго не видел картину, какой это позор, что там одни командировочные и гости столицы, а он, коренной царь, глупостями занимается, вместо того чтобы созерцать прекрасное, правдивое и вечное... Вот в этот самый миг, прямо спиной в открывшийся портал, в разорванное кольцо времени, которого здесь нет, уйти, как Колобку - от Грозного и от самозванного, от всякого монгола и татарина, от всех прочно засевших в Калашном ряду свиных рыл...
У меня нет ни успешных ботинок, ни звезды во лбу, но если я попадаю в спил того дуба, то неизменно ранним утром тысяча девятьсот восемьдесят ещё мирного года. В страх и восторг огромного чужого города, всё взрослое трудящееся население которого стоит в очереди за свежими газетами - чтобы в метро не терять времени даром. Все будут читать, стоя на эскалаторе вниз, потом в вагоне, потом стоя вверх... По дороге на работу можно прочитать целую большую "Правду". А счастливчикам и половины "Правды" хватало.
Дневные очереди стояли за молочным эскимо (сливочное вкуснее, но сейчас продают молочное; как можно не купить эскимо, если ты в Москве), за огромными ярко-красными поленьями варёной колбасы. Какой сумасшедший будет покупать сейчас целый батон колбасы? А тогда и два батона не были диагнозом, и даже три. И я не понимала, как продавцы живут здесь целый день и не умирают - запах в гастрономе стоял сложный, тяжёлый и невыносимый. Срок годности человеческого характера в таких условиях был коротким, характер очень портился, и продавцы даже не пытались этот факт скрыть.
Но вот мы выходили на волю, и апельсины снова начинали пахнуть апельсинами - почему-то я очень хорошо их запомнила. И молочный тетрапак-пирамидку, из которого так интересно попробовать - вдруг в Москве волшебное молоко? Нет, такое же противное, как в моём детском саду. Но верить в чудеса я не перестала.
Однажды мы обедали прямо в ресторане, и в супе родителей плавали маслины, которые я видела впервые в жизни. И я такого супа не хотела. И навсегда запомнила цену за тот обед - двенадцать рублей. Да мы князья были! Только без фамильного особняка здесь, сожжённого и возрождённого, а потом переделанного в коммуналку. Князья проездом.
Жарко было так, что асфальт плавился под сандалиями. И сколько трёхкопеечных стаканов воды с сиропом утекло сквозь меня в землю, чтобы стоял тот дуб, чтобы говорил кот, пусть задом-наперёд, но всё-таки сказку...
Но вот уже нам пора дальше, на следующий поезд. И уже ничего не надо, и только усталость от города, в котором у меня никого нет.
В такси я смотрела не на Москву за окном, не на историю и культуру, а на руку водителя, которая переключала скорость рычагом, наверху которого был многогранный хрустальный шарик невиданной красоты. Очень хотелось его открутить и увезти с собой - не на память о том, что здесь было (на память останется странный и праздничный запах улиц, золотой звон курантов, одновременно подземный и прозрачный путь на Ленинские горы), а просто так открутить, вообще...
В старших школьных классах я прочитала стихотворение Иосифа Бродского и поразилась, насколько он точен в определениях. Насколько эти строчки про меня и про всё, что я видела и чувствовала тогда. Почти всё.
Я выпил газированной воды
под башней Белорусского вокзала
и оглянулся, думая, куды
отсюда бросить кости.
Вылезала
из-за домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
сквозь турникеты масса естества,
как чёрный фарш из мясорубки, пёрла.
Чугунного Максимыча спина
маячила, жужжало мото-вело,
неслись такси, грузинская шпана,
вцепившись в розы, бешено ревела.
Из-за угла несло нашатырём,
лаврентием и средствами от зуда.
И был я чужд себе и четырём
возможным направлениям отсюда.
Красавица уехала.
Ни слёз,
ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колёс,
пригодных лишь к движению по кругу.
Особенно верно было про то, что ни слёз, ни мыслей. Огни, столпотворение колёс... Уже ничего не оставалось под конец, Москва забирала все соки, чтобы через много годичных колец взойти во мне древом жизни вне времени и пространства, показывать свои чудесные и страшные картины.
Однажды к стихотворению Бродского присоединилось другое - Марины Бородицкой. Я долгое время считала её детским поэтом, так и полюбила. Но потом обнаружила, что у неё есть стихи для взрослых. И сразу приняла их.
…Встать пораньше, счастья захотеть,
В Тушино рвануть на барахолку,
Лифчик с кружевами повертеть
И примерить прямо на футболку.
Поглазеть на пёстрые шатры,
Заглянуть в кибитки грузовые —
И себе, по случаю жары,
Шляпу прикупить на трудовые.
Чтобы красный цвет и жёлтый цвет
В синеве печатались контрастно,
Чтоб торговцы, окликая вслед,
"Женщина!" - выкрикивали страстно.
Чтоб растаял день на языке
И закапал голые колени,
Чтобы смять обёртку в кулаке
И в метро сойти — без сожалений.
Такой Москвы я уже не знаю и не помню. Барахолка - это, конечно, девяностые. Тогда всё и везде было барахолка. И собственными глазами видела я женщин, примеряющих лифчик не прямо на футболку, а прямо так. Грузинская шпана повзрослела, оставила в покое розы и романтику и стала торговать чем-то менее эфемерным. Но что-то осталось, в своём вечном движении от кольца к кольцу - например, желание приукрасить и приукраситься; например, кот, поющий песни о том, что нет ни времени, ни слёз, ни царя Иоанна в голове. Есть только вкус молочного мороженого здесь и сейчас, которое не самое вкусное на земле. Но как же не купить эскимо, если ты в Москве?
Комментариев нет:
Отправить комментарий