Запечатленная ваза

   Когда моя дочь принесла домой после просмотра все свои картины, мы расставили их по комнате - облокотили на стол, на диван - и стали созерцать. Я - новыми и свежими глазами, Эвелина - утомлёнными, ушедшими на каникулы.
   Холст, масло - магическое сочетание, написанное в нижнем углу, рядом с именем автора и его картины. Таинственная формула, смысл которой недоступен большинству живущих.
   Впервые передо мной был холст с маслом, за просмотр которого не нужно платить денег. По репродукции с которого не нужно писать сочинение на оценку, тяготиться, вглядываться в непонятный мир света и тени, терзаться проклятым вопросом: почему именно эти деревья, эти облака, этот невзрачный домишко? Получить за грамотность 5, а за содержание 4. Как? Почему? Или я мало уделила внимания заднему плану? Но там, кроме домишки, и не было ничего. Или что-то не так увидела на переднем? Или моя Алёнушка пригорюнилась недостаточно выразительно? Или старший богатырь Илья Муромец посмотрел не туда из-под рукавицы?
   Впервые передо мной был холст с маслом, на который я могла смотреть просто так, а не потому, что от этого зависит моя культура, которая будет потом всем рассказывать, что Врубель - громадный, во всю стену, а Пушкин Кипренского, наоборот, маленький, как икона.
   Но самое главное - никуда не нужно торопиться. Можно побыть наедине с холстом и с маслом - впервые в жизни. Сидеть на ковре и смотреть сколько хочешь. На скамейке в Третьяковской галерее так не будет, там всегда пройдёт между тобой и заветной картиной иностранная делегация, разговаривая на всех языках мира. Там гости столицы будут фотографировать друг за другом поразивший тебя холст с маслом для своих аккаунтов в Инстаграме. И коротко подпишут: "Я там был." Про мёд-пиво, текущие по усам, уточнять не будут - слишком длинный получится текст, а френдам это неинтересно, они лайкают то, что видят, а не то, что нам не попало в рот.
   И ты встаёшь со скамейки напротив одной из самых значительных в мире картин так, как будто мороженое твоё съедено, и теперь можно идти дальше. И внутренний монолог никак не клеится, не говоря уже о внутреннем диалоге. И опять все самые мелкие, все самые главные детали от тебя ускользнули.
   Другое дело в галерее местной, знакомой до слёз. Там ты от рассвета до заката на весь зал один. Молчи, думай, наслаждайся. Большинство картин почему-то спрятаны под стекло, чем до боли напоминают спящую царевну, которую даже если бы и хотелось разбудить поцелуем - нельзя, сработает сигнализация.
   Старушка-смотрительница зала бросит разгадывать сканворд и бросится рассказывать всё, что знает о вверенной ей части экспозиции. Потому что поговорить очень хочется, а здесь так редко, знаете ли, бывают живые люди.
   Но мне не хочется говорить, я тороплюсь дальше. И у меня опять ни монолога в груди, ни диалога. А холст с маслом так и останется висеть как вечная пища не для всех, от которой я что-то откусила, но вкуса так и не поняла.
   И вот теперь я могу сидеть на ковре, хоть целый год не разговаривая, и рассматривать, каким образом таким выпуклым получился чеснок, а череп таким костяным. И отколотый край у супницы действительно шершавый, беззащитно керамический, а туман над водой белый, хотя в мире ничего окончательно белого нет и быть не может. Но мы знаем, что туман белый - и вот он белый.
   И там, на заднем плане, рядом с подсвечником, стоит вазочка в точности как моя. Нет, правда, это же моя вазочка!
 - Моя вазочка?
 - Твоя вазочка, - подтвердила Эвелина.
   Как же мне не помнить эту вазочку. Тогда, на первом курсе, мне исполнилось восемнадцать лет, и пора было в природе появиться первым весенним признакам. Но в том году признаки и не думали появляться. Конец февраля выглядел абсолютно крещенским. Моя подруга Лена, не опоздавшая к первой паре с той остановки, на которой заканчивается город и начинается тёмный лес, закутанная по самые брови заиндевелым шарфом Лена, спросила строго:
 - Как тебя угораздило родиться в такую погоду?
   А я что сделаю? Родители велели. Сама я к первой паре привезла торт, и память милостиво сгладила подробности той дороги - пешком сквозь буран, потом метро, переполненный автобус, ещё раз пешком сквозь буран... Торт выжил весь, до последней завитушки, и мы его съели той частью группы, которая решилась приехать со своих остановок.
 - А теперь, - торжественно сказали мои подруги, - Мы дарим тебе на память от нас эту замечательную вазочку!
   И вручили вазочку. Вазочка была изящна, в высоту не более двенадцати сантиметров, и для расцвета девяностых выглядела очень даже неплохо. Поставить в неё можно было только один какой-нибудь очень красивый цветок.
   А мне всегда дарили букеты в прозрачной упаковке, или в гофрированной бумаге, или маленькие корзинки, которые нужно поливать. Но корзинки всё равно вяли, и букеты в бумаге стояли и вяли. А вазочка стояла отдельно, как память, но без цветка. Стояла от уборки до уборки, накапливая в своих затейливых узорах мельчайшие частицы времени.
   И вот однажды, в момент самой решительной уборки, я наконец решила её выбросить. Ведь я и так всё прекрасно помню.
 - Постой! - сказала Эвелина. - Красивая же вазочка. Давай я лучше в натурфонд её заберу.
И забрала.
   А через год вазочка вернулась домой - запечатленная маслом на холсте. Навсегда. Чтобы я на самом деле всё помнила.
   И теперь я отчётливо вижу её на заднем плане, которого мне всегда не хватало для того, чтобы получать "пятёрки" за содержание.