Он равнодушен к апельсинам, но спросить-то надо.
- Нет, это грейпфруты.
- Ладно! - говорит Игорян.
Ему всё равно, ему лишь бы взвесить - самому положить пакет на весы, надавить пальцем три цифры кода, радостно встретить явившуюся откуда-то сбоку наклейку с ценой, крепко и криво прилепить её на пакет. Всё. А что там в пакете - такие мелочи Игоряна не интересуют. Это моё, собственное.
- Апельсины? - спросила Эвелина, сквозь вечерний свет, сквозь матовый пакет не разобрав подробностей.
- Нет, грейпфруты.
- А, грейпфруты...
Будьте равнодушны, тяните разочарованно звук А, и пусть мне всё достанется. Мне одной.
Когда я понимаю, что организму не хватает каких-то важных веществ, я иду и покупаю эти странные плоды с противоестественным для фрукта вкусом. Я больше нигде не чувствую полезные вещества так, как в них. Я ем вкусную пустоту в яблоках, в винограде и грушах; в грейпфрутах я что-то многозначительное ем, что-то полное смысла, что-то первоначальное. Я неправильно ем грейпфрут. Книга этикета велит разрезать их пополам, посыпать сахарным песком и чайной ложкой (можно ли представить себе такое?) выедать красную странную мякоть. Выедать терпеливо, медленно и аккуратно.
Так не бывает. Я чищу большой грейпфрут целиком и полностью, как апельсин. И сразу вокруг начинает пахнуть самым первым днём, когда я читала книжку про Чиполлино, и папа вдруг принёс домой это явление природы, эти невиданные гибриды, такие красивые, что есть невозможно. Я же хотела апельсин, а не эту горечь. Зачем взрослые её придумали?
Потому что рано или поздно горечь будет иметь значение. Особенно в те дни, когда организму не хватает каких-то веществ, в те дни, когда поспевает грейпфрут. И много его не съешь, но пусть всё мне достанется. И долгим будет послевкусие. Странное, гибридное время года, съеденное в одиночестве, не по правилам, а по Бродскому:
Зима! Я люблю твою горечь клюквы
к чаю, блюдца с дольками мандарина,
твой миндаль с арахисом, граммов двести...
Нужно время, чтобы как следует распробовать эту горечь, принять её в граммах, в блюдцах, в дольках. Жить с ней все самые короткие дни.
Неизбежная в профиле снежной бабы
дорожает морковь. Ограниченный бровью,
взгляд на холодный предмет, на кусок металла,
лютей самого металла - дабы
не пришлось его с кровью
отдирать от предмета...
В это время года падает снег подходящий для снеговиков, и мы лепим, поддавшись снегу, поддавшись природе. А на следующий день я боюсь приходить на это место, не хочу видеть, как сломали. Но мы приходим, это наш путь.
Так и есть. Наш снеговик пропал бесследно - ушастый, носатый, с печальными глазами маленький наш снеговик.
Третий снеговик, самый крупный, ещё цел. Но завтра и он будет убит, повержен и растоптан. Здесь были шариковы после пива, они обозначили своё присутствие на останках снеговика единственным доступным им способом. Я отчётливо представляю себе их низкие лбы, их пустые глаза, их победный гогот и наполненные абырвалгом желудки и понимаю, что из лабораторного существа никогда не сможет получиться человек.
Я знаю, что потом будет горечь, и боль такая, как будто на морозе прислонился всем сердцем к металлу, и теперь его приходится отдирать с кровью. Но всё равно катаем эти разновеликие шары, ищем ветки для рук и для волос, ищем рябину для улыбки.
В определённом возрасте время года
совпадает с судьбой. Их роман недолог,
но в такие дни вы чувствуете: вы правы.
В эту пору неважно, что вам чего-то
не досталось: и рядовой фенолог
может описывать быт и нравы...
Я покупаю себе грейпфруты, чтобы нейтрализовать ту горечь этой. И дети думают, что это апельсины. Нет, это пока мне одной. Какая мягкая с изнанки у них кожура...
Я не способен к жизни в других широтах.
Я нанизан на холод, как гусь на вертел.
Слава голой берёзе, колючей ели,
лампочке жёлтой в пустых воротах,
- слава всему, что приводит в движение ветер!
В зрелом возрасте это - вариант колыбели...
Когда организму не хватает веществ, я медленно дышу горьким воздухом городского центра, ем горькие взвешенные плоды, читаю всё написанное не по правилам этикета.
Комментариев нет:
Отправить комментарий