Арбузы лежали неуклюжей горой - как пушечные ядра, готовые прогреметь последним салютом в честь уходящего тепла. Залётный жёлтый лист притворился грушей - своей среди своих. Но чужого видно сразу, и ветер гнал его другой дорогой, прочь. Ветер выхватывал из руки деньги за большой чёрный виноград, и руке без перчатки было резко холодно.
Знакомая продавец Катя, одетая в рабочий лыжный костюм, привычно и ловко взвешивала того, другого и третьего - кто что пожелает. Все желали разного.
- Когда же вас переведут на зимние квартиры? - спросила я.
- Ещё не скоро, - ответила продавец Катя. - Ещё будет тепло.
В самом деле? Моя рука отдала деньги и взяла виноград, спасибо. Домой, домой!
- Я хочу огурец, - сказал Игорян.
Весь августи весь сентябрь он отказывался.
- Я за лето их уже наелся чересчур, - говорил Игорян. - Мой живот полон.
И вот глубокой осенью, когда окончен огуречный урожай, когда все желающие уже давно закатали свои банки, в самый холодный из дней Игорян вспомнил.
Пришлось обратить внимание на огурцы. Были они мелкие и колючие, как утренняя мужская щека, с одного конца имели зелёный хвост, а с другого - жёлтую вздыбленную причёску, похожую на мочало. Их размер воскресил в памяти французское слово "корнишон", а общий внешний вид был таков, что если бы ребёнок спросил у меня сейчас, отчего огурцы покрыты пупырышками, я бы ответила не задумываясь и ненаучно: "Потому что они замёрзли. И баклажан посинел по этой же причине." Половины килограмма тебе хватит?
- Я такие не буду есть! - сказал Игорян, подозрительно присматриваясь к мелким небритым овощам. - Я хочу вон тех! - и указал на огурцы соседние, гладкоствольные и мощные, как полицейская дубинка.
- Что ты выдумываешь! - попыталась я вразумить и без того разумного сына. - Те огурцы тепличные, без вкуса, запаха и пользы. А вот эти - самые лучшие и самые живые.
- Не буду такие есть! - твёрдо повторил Игорян.
Пришлось купить гладких. А потом стало ещё тепло, как предсказывала продавец Катя в лыжном костюме. Но если кто-то спросит у меня, что такое овощи конца сентября в летней палатке, я отвечу не задумываясь и ненаучно.
...Всё лето Виталий работал огурцом в овощной палатке. Каждое утро он приводил в порядок все пупырышки и честно начинал себя продавать, но в глубине души мечтал не быть овощем. Ночью, охваченный, как чёрным пламенем, очередной бессонницей, Виталий мучительно думал о том, как быстро проходит жизнь, а он опять не выспавшийся огурец. Рождён для того, чтобы им хрустели. А хотелось быть пищей духовной.
Наступало новое утро, как будто падало с ветки - дряблое, сморщенное. Медленно и верно наступала осень.
"Гнусная погода!" - думал Виталий и, пригладив мочальные волоса, снова спешил работать огурцом.
Вокруг шла бурная овощная жизнь. Коллеги Виталия спешили сделать карьеру до первого снега: кто-то становился салатом, в одной команде с амбициозными помидорами, целеустремлёнными болгарскими перцами и креативной зеленью; кто-то уходил в малосольные, кто-то в маринованные, кто-то боролся за вечную молодость и красоту в качестве маски для лица. Гладких огурцов просили дети. Виталий смотрел в осеннее небо, полное птиц, самолётов и жёлтых листьев. Он лежал в мире, как никем не нарисованный натюрморт.
Приходили три кабачка - Илья, Добрыня и Алёша. Их тугие тела, налитые силушкой молодецкой, блестели уверенно и непоколебимо.
- Виталик, мы ведь родственники тебе, - говорили они басом, баритоном и тенором.
- Не хочу никаких родственников кабачков! - мрачно отвечал Виталий. - Идите в рататуй!
Кабачки уходили в рататуй.
Дружно уходили в борщ капуста Евдокия Протасовна Кукушкина, лук Лука Лукич, свёкла Марфа Захаровна, морковь Снежана с косой на улице, картофель в мундире корнет Подкопаев, чеснок Зубаткин, въедливый и принципиальный.
Все хотели в это время быть заготовленными, жареными, тушёными и варёными, хотели быть фри и пай. Супами и запеканками, рагу и начинками для пирожков. Все хотели быть полезными и стремились к теплу. Как будто чуяли первый снег, который уже не за горами, стоны ветра в бесконечной ночи, километры без единого огня и чёрной хаты до самого горизонта...
И нужно как можно скорее по банкам и кастрюлям, кухням и духовкам - прочь из палатки без стен, с хлопающим и хлюпающим полотняным верхом от несуществующего солнца, прочь от стиснутых холодом рук. Скорее - наполнить важным стремительно пустеющий календарь, поддержать разговор о погоде.
А потом, когда сделано всё возможное - смотреть в небо, полное птиц, самолётов и жёлтых листьев. Лежать в мире, как никем не нарисованный натюрморт.
Комментариев нет:
Отправить комментарий