Усмешка черепа

   Однажды я смотрела спектакль "ART" - про трёх французских товарищей средних лет, один из которых - любитель и ценитель современного искусства - приобрёл картину за двести тысяч франков, и теперь любуется ей. И хочет, чтобы друзья любовались. И весь зрительный зал любуется без антракта, потому что картина эта - полноправное действующее лицо, почти одушевлённое. Из-за неё в сплочённой группе взрослых людей, которые крепко дружат много лет, случился раскол, грозящий полным разрывом и духовным расстрелом. "Мы вам расскажем драму "Пиф-паф!" Охотник и заяц: кто прав, кто не прав?"
   Один из друзей ценителя - не ценитель, причём безжалостный. Он прямо так и говорит: "Ты купил за двести тысяч франков белое дерьмо!" А моя мысль была не такая грубая, но по смыслу похожая, потому что роковая картина представляет из себя белый прямоугольник. Большой белый прямоугольник с тремя белыми полосами наискосок. Страшно представить, как мучился автор, рождая своё произведение искусства - какие борения, какие ночи без сна, какая боль в руке, обессилевшей сжимать кисть, держать палитру...
   "Нет! - яростно возражает ценитель, начиная потихоньку ненавидеть своего лучшего друга. - Это не дерьмо, а ты ничего не понимаешь. Это падает снег, а в том снегу растворился одинокий лыжник. Нужно только суметь его увидеть."
   Слово за слово. Люди до чего угодно могут договориться на фоне белого прямоугольника. До самого несправедливого, до самого обидного и жестокого. И дальше бить хотят, не остановишь.
   А третий друг изо всех сил пытается лавировать, как-то пытается помирить тех двоих: мы же всю жизнь дружим, так неужели теперь будем ссориться из-за какого-то белого дерь..., то есть я хочу сказать, из-за какого-то произведения искусства, то есть я хочу сказать...
   В конце-концов победила дружба, и это очень хороший, очень умный спектакль. И он не о современном искусстве, он об искусстве человеческих отношений. О том, как невзирая на весь свой жизненный опыт, стоишь перед каждой новой сложной ситуацией, как перед белым полем, и невозможно определить его истинную цену.
   А каждый белый прямоугольник - это, конечно, шедевр. И моя дочь, если потребуется, может создать за один вечер целых два таких шедевра.
 - Посмотри на свет, - советуется она со мной по поводу их совершенства. - Нет дырок? Нужно ещё на один раз пропитать, на всякий случай.
Вот теперь точно дырок нет. Два шедевра сохнут. Осталось только разглядеть одинокого заметённого лыжника. Я не вижу. И я очень рада, что моя дочь тоже не видит.
 - Как ты думаешь? - спрашивает она. - Чью голову мне лучше копировать: Сократа, Венеры или Давида?
 - Я не могу тебе этого сказать, ты сама решай. Но Давид очень выразительный.
 - И самый сложный! - заметила Эвелина. - Буду копировать Давида!
Да все они хороши. Сократ мудр вне времени, а Венера красива. Навеки застывшее совершенство, которое ничего не знает о наших пустотах, о баснословно белых прямоугольниках, о суете человеческих чувств. Они настолько одни такие на Земле, что не боятся никаких копий, никакого снега. Они разрешают учиться на себе - хоть сто лет, хоть тысячу.

   Теперь над рабочим столом, там, где уже никогда не будет висеть расписание школьных уроков, расположилась голова Давида. И череп разной степени интенсивности. И усмешка черепа иронична: вы-то видите занесённого снегом лыжника? Или вы не ценитель? Или только и делаете, что пытаетесь помирить тех двоих?