Свирепая зелень

   Поэт Эдуард Багрицкий описал наступление весны с помощью яркого, запоминающегося эпитета:
                        И вот из коряг,
                        Из камней и расселин
                        Пошла в наступленье
                        Свирепая зелень...
Как это верно, свежо. Как это единственно возможно.
   Но я познала зелёную свирепость во всей красе задолго до знакомства с поэтом Багрицким. В тот далёкий день неясного года, когда электричка, полная людей и жёстких блестящих лакированный сидений, выгрузила мою бледную городскую немощь на бабушкином трёхпутном разъезде.
   Шумела лесополоса, отделяющая свой мир от чужого. Кричал петух, отделяющий то время от этого. Мои оранжевые сандалии ступали по тропинке осторожно, чтобы не попасть ненароком в деревенский символизм. Чужая трава путалась у меня под ногами.
   Вот и колонка с ледяной водой, вот куст черёмухи, вот тишина и зной, вот сумрачные сени с большими сапогами в углу. Вот я переоделась в другое, но сама ещё не другая, ещё не привыкла. И в летней кухне весёлого цвета сейчас начнётся полное приобщение.
   Баба Тася постаралась к нашему приезду, и я вижу полный тазик пирожков с картошкой - каждый высотой, как трава на дальней станции - мне по пояс. Это я люблю, но до пирожков ещё нужно дожить. Потому что первым делом баба Тася ставит передо мной полную тарелку окрошки. Вот она, свирепая зелень моих прекрасных лет! В тихом озере домашнего кваса плывёт поверху, как шуба с барского плеча набирающего силу лета, мехом наружу плывёт щедро порезанный зелёный лук, измельчённые рога укропа...
   Я свирепо ненавижу укроп и окрошку с квасом. И горький зелёный лук. Но если я сейчас скажу об этом бабе Тасе, она подумает, что я внезапно залепетала на санскрите, или на финно-угорском наречии. Короче говоря, не поймёт баба Тася меня, душой не поймёт. (Как можно не любить окрошку? А что тогда можно любить?) Она цельная, а я разговариваю перед сном со своим человечком из шести плиток и вижу миры в рисунке на обоях. Мы свирепо не похожи с бабой Тасей, и поэтому я молчу.
   Пучок свежего, только что с грядки, зелёного лука лежит на столе перед моими глазами. Дед показывает мастер-класс: обмакивает весь этот пучок в крупную соль и откусывает так, как будто ему мало окрошки.
   Все в мире съели свою окрошку. Кроме меня. Я сижу и хочу пирожок по пояс. Гоняю ложкой лук-укроп от себя-к себе. Как будто разговариваю сама с собой.
 - Что ты тут антимонию разводишь? - спрашивает меня баба Тася. - Ну-ка, ешь давай!
   А как есть? И что такое антимония? Баба Тася, из тех миров, где ты сейчас, открой мне секрет, подскажи, дай знак - как есть, если нет? Я забыла спросить тогда и теперь свирепо жалею об этом.
Я ещё не привыкла, и родители, как Чип и Дейл, спешат мне на помощь: не хочешь-не ешь.
 - Антимонию тут мне разводите, - эмоционально и несердито ворчит баба Тася и даёт пирожок. - Молока тебе налить?
   Молоко я ненавижу чуть менее свирепо, чем чем укроп и лук с окрошкой. Но я вижу миры на обоях, поэтому жалею цельную бабу Тасю, я извиняюсь за свой санскрит и соглашаюсь на молоко...
Слова простые - чувства сложные. Как всегда.
   Постепенно привыкая к этому миру, я была привязана к нему свирепой зеленью навсегда. Она плавает во мне вечным островом на поверхности мелко порезанных пёстрых дней и лет. Я вглядываюсь в неё пристально, до первых слёз - в тот пахнущий аптечной ромашкой вечер, и в другой летний, изрисованный жёлтым соком частотела. Я отступаю перед бесконечностью тысячелистника, перед беззащитностью ромашки и нежностью клевера, который вот-вот подцепит своим шершавым языком прохожая корова. А лиловый цветок с печальным и трогательным именем "кукушкины слёзки" меня заставляют съесть - чтобы никогда не болело горло. И горло жжёт так, как будто оно только и делало, что болело всю жизнь.
   Постепенно зарастают тропинки неизвестными мне травами. Но крик петуха по-прежнему отделяет то время от этого. И я всё никак не привыкну к тому, как внезапно и коварно колется крапива, как разноцветны ягоды в пахучей листве, как продырявлено яблоко невидимым червяком, как неприметен на грядке совсем взрослый огурец...
   Так я сижу молча над полной тарелкой. Гоняю простые слова и сложные чувства от себя-к себе. Как будто разговариваю сама с собой. А до пирожков ещё нужно дожить.