Паустовский

   Паустовского я прописываю себе сама, как лучшее, испытанное средство. Никуда и ни к кому не обращаюсь, занимаюсь самолечением, и случаи передозировки мне неизвестны. Во мне никак не проходит дождь - и я прописываю себе Паустовского. Мой хронический дождь, который просмотрели, не удалили в детстве, привязав за руки и за ноги ремнями к страшному жёсткому креслу. Кровь хлынула бы из меня, как дождь. Дождь за окном пролился бы на людей всей моей кровью.
   Но меня упустили, забыли, не внесли в список, не поставили на учёт. А потом прошли все сроки. С тех пор я брожу в себе, как в дожде, а в дожде - как в себе. Грею руки подмышками, набираю полную обувь, прислоняюсь к Паустовскому на углу - передышать очередной приступ. Он помогает. Он сочинил из меня читателя в давние годы - где мальчик несёт, укутав рваной курткой, обгоревшего на лесном пожаре зайца. Заяц плакал - и я плакала. Заяц тихо дрожал - и я дрожала тихо. Заяц молчал - молчала и я.
  И с тех самых пор его след во мне - бежит заяц, дрожит заяц, молчит заяц. И теперь я тоже придумываю своего читателя, бродя в себе, как в дожде, как в хроническом, запущенном моём дожде, с которым живу, потому что с этим живут.
   Но сначала нужно как следует ничего не понять.
   Рассказ Константина Георгиевича Паустовского "Корзина с еловыми шишками" был у нас в "Книге для чтения" во втором, кажется, классе. Про то, как композитор Эдвард Григ встретил в лесу маленькую дочь лесника Дагни Педерсен и обещал ей подарок через десять лет. Но девочке хотелось сразу, ведь это такое любопытство, а десять лет - это так долго! Так бесконечно долго - десять лет - казалось нам тогда.
   Но Григ не стал сразу, он сочинил музыку - навечно. Оказывается, настоящий подарок ждут. И что такое десять лет, в самом деле? И что такое рассказывали нам о Григе, отчаянно борясь с хулиганами и двоечниками, девочки-практикантки на уроке музыки во втором классе?
   О Григе я узнала позже, сама. Сначала услышала, потом прочитала:
                     Коснутся клавишей пальцы плавные,
                     И Григ проснётся в движеньи нот.
                     Но только это - совсем не главное,
                     А что в ней главное - кто поймёт?
   Вот именно. Что главное? И кто поймёт? И когда поймёт? Может быть, через десять лет? Или ещё через десять лет? Когда уже так невыносимо тяжела станет корзина с еловыми шишками.
   О Григе я узнала от Паустовского, приблизительно через десять лет после второго класса, когда сама стала Дагни.
"Григ думал так и играл обо всём, что думал. Он подозревал, что его подслушивают Он даже догадывался, кто этим занимается. Это были синицы на дереве, загулявшие матросы из порта, прачка из соседнего дома, сверчок, снег, слетавший с нависшего неба, и Золушка в заштопанном платье.
Каждый слушал по-своему.
Синицы волновались. Как они ни вертелись, их трескотня не могла заглушить рояля.
Загулявшие матросы рассаживались на ступеньках дома и слушали, всхлипывая. Прачка разгибала спину, вытирала ладонью покрасневшие глаза и покачивала головой. Сверчок вылезал из трещины в кафельной печке и поглядывал в щелку за Григом.
Падавший снег останавливался и повисал в воздухе, чтобы послушать звон, лившийся ручьями из дома. А Золушка смотрела, улыбаясь, на пол. Около её босых ног стояли хрустальные туфельки. Они вздрагивали, сталкиваясь друг с другом, в ответ на аккорды, долетавшие из комнаты Грига.
Этих слушателей Григ ценил больше, чем нарядных и вежливых посетителей концертов."
   А потом я и сама стала играть обо всём, что думаю. И пуще всех слушателей научилась ценить сверчка, Золушку и падающий с неба снег. И падающий с неба прямо в меня, прямо насквозь меня хронический дождь.
   Что же ещё бывает в этом мире главное? То, что Дагни Педерсен шла после своей музыки к морю, а следом за ней, незаметно - дядюшка Нильс, посланный тётушкой Магдой на всякий случай. Самое главное - чтобы незаметно посланный за нами человек был спокоен: она не топиться пошла, нет, она счастлива. И значит, теперь её жизнь не пройдёт даром.