Однажды десять лет назад я читала художественную книгу с неэстетичным, провокационным, как бы сейчас сказали, названием - "Географ глобус пропил". Я точно запомнила мир вокруг и внутри чтения оттого, что в те дни меня посетил жестокий, единственный в жизни гайморит. Кислород практически не поступал ни в левое, ни в правое полушарие. География головы была до боли физической. И ощущения от книги нездоровыми, туманными.
Мне не нравился никто из персонажей. Главный герой Виктор Служкин - очень жалкий, но с претензией на остроумие (правда, его шутки-прибаутки очень скоро стали раздражать не меньше, чем заложенный нос); неглупый (окончил биологический факультет университета), но какой-то потерянный. Герой своего времени. "Географ" написан в 1995 году, тогда в стране было много людей, окончивших свои университеты, но так и не нашедших, куда их применить.
Жена главного героя грубая, как каменный топор, а подруга героя - прямая и незамысловатая, как доска; вторая подруга - невнятная, эфемерная; третья подруга - окончательно придавленная жизнью. А ещё любил Географ свою коллегу - учительницу немецкого языка и заодно уж свою ученицу Машу из 9 класса. Взаимностью отвечала Географу одна лишь ученица (к счастью, лишь теоретически). А жена его нисколько не любила, ругала прямо на глазах учеников.
Один из девизов искусства тех лет - чем хуже, тем лучше. Творческие люди наконец дорвались до "правды", которую больше никто не запрещал, и стали усиленно показывать её народу. Красок не жалели, особенно быстро расходилась чёрная.
Может, именно поэтому ученики Географа вышли такими омерзительными? Глядя на них, хочется отвернуться к стене со словами "я сплю, я сплю", так не бывает в мире людей. Это писатель преувеличил для выразительности, не могут все без исключения - целыми классами и параллелями - быть настолько моральными уродами.
И учитель такой тоже для красного словца. Лютое было время, я сама видела, но не настолько, чтобы директор и завуч стали держать у себя совсем уж педагогически беспомощный кадр, который панибратствует со своими подопечными, и тут же бьёт с разворота в глаз главного заводилу, а второго заводилу бросает на пол и пинает как следует насколько раз. Он играет в карты с учениками прямо на уроке; он распивает с ними алкогольные напитки в подъезде в день своего рождения; он затевает поход в тайгу и начинает с того, что ещё в электричке напивается до потери сознания, и несовершеннолетние питомцы выносят его, как дрова, не на той станции... И после он неоднократно подвергает опасности жизнь и здоровье своих ужасных учеников. Нет, нет, ни директор школы, ни завуч не хотят садиться в тюрьму. Они бы нашли законный способ как можно скорее избавиться от опасного члена коллектива. И бог с ней, с географией. Жили без неё и дальше жить будем.
И всё-таки, несмотря на гайморит и отрицание персонажей, я читала "Географа" дальше, я читала его до конца. Потому что сквозь черноту обоюдопостылых уроков и унылый быт пермского спального района в "Географе" явственно проступала поэзия, образовывая удивительный сплав уродства и красоты, ничтожества и величия. Такова жизнь. И в ней есть место всему.
Я останавливалась и перечитывала ещё раз.
" … палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в
"Цвет у мира - серо-голубой. Негасимые сумерки красоты. Вечный неуют северного очарования. Сдержанные краски, холодная и ясная весна. Сизые еловые острия поднимаются за деревней ровной строчкой
"Дым от костра сливался с Млечным Путём, и казалось, что костёр дымит звёздами".
Присутствие поэзии в книге - недвусмысленное предупреждение всем желающим экранизировать: не умеешь - не берись. Поэзию невозможно просто взять и снять на камеру, как невозможно сфотографировать параллельный мир. Но "Географа" всё равно экранизировали, и даже признали лучшим фильмом того года, а также присудили много других наград и статуэток. Я смотрела его специально к этому рассказу, и даже не на перемотке, чтобы полностью владеть темой. Поэтому говорю с уверенностью: никакой поэзии там и в помине нет; взялся тот, кто не умеет. Чёрного, впрочем, тоже нет. Серое преимущественно. Больше не вижу ни одного предмета для разговора об этом фильме.
А вот о книге можно и поговорить. Сходить в неё за туманом и за запахом тайги. Всматриваться в глухую хвойную мощь, чувствовать всем телом майские ледяные реки, молчать над заброшенными деревнями, над вечным покоем - беспредельным, ужасающим, невыразимо прекрасным. Мир, в котором люди становятся на вес золота, даже самые чугунные из людей.
"И я вспоминаю весь наш поход – от самой Перми-второй до деревни Межень. И сейчас, здесь, глубокой ночью на пороге пекарни, неясный смысл нашего похода становится мне вроде бы ясен. Мы проплыли по этим рекам – от Семичеловечьей до Рассохи – как сквозь судьбу этой земли – от древних капищ до концлагерей. Я лично проплыл по этим рекам как сквозь свою любовь – от мелкой зависти в тёмной палатке до вечного покоя на пороге пекарни. И я чувствую, что я не просто плоть от плоти этой земли. Я – малое, но точное ее подобие. Я повторяю её смысл всеми извилинами своей судьбы, своей любви, своей души. Я думал, что я устроил этот поход из своей любви к Маше. А оказалось, что я устроил его просто из любви. И может, именно любви я и хотел научить отцов – хотя я ничему не хотел учить. Любви к земле, потому что легко любить курорт, а дикое половодье, майские снегопады и речные буреломы любить трудно. Любви к людям, потому что легко любить литературу, а тех, кого ты встречаешь на обоих берегах реки, любить трудно. Любви к человеку, потому что легко любить херувима, а Географа, бивня, лавину, любить трудно. Я не знаю, что у меня получилось. Во всяком случае, я как мог старался, чтобы отцы стали сильнее и добрее не унижаясь и не унижая.
И я всё сделал неправильно. Ни как учитель, ни как руководитель похода, ни как друг, ни как мужчина..."
Вряд ли после этого похода ученики Географа станут белыми и пушистыми. Но, может быть, хотя бы поймут, что они всё делали неправильно?
Потом гайморит мой прошёл, и "Географ" вместе с ним. Я не вспоминала про "Географа" десять лет. Может, и дальше бы не вспоминала. Но совершенно неожиданно мне попала в руки книга "Белая лошадь - горе не моё". Имя её автора - Наталья Соломко - было мне полностью неизвестно. Открыла, а там опять географ. С первой фразы: "Нынче утром учитель географии лез в школу через окно в туалете." "Начинается", - подумала я обречённо.
А потом не легла спать, пока не перевернула последнюю страницу, с ощущением, что мне дали двойную порцию кислорода. Видимо, накопилась усталость от "всей правды" и мучительно захотелось сказки.
Я не сразу поняла, в каких годах происходит действие - 11 класс и тут же переживание за угнетённое население острова Гаити; во дворе сидит скинхед с гитарой, а в учительскую влетает футбольный мяч, опрокидывая чернильный прибор... Спасибо интернету за то, что подсказал: повесть написана в 1981 году. Только не было тогда никаких скинхедов во дворах, и 11 классов не было, и чернильниц тоже. Разве что папуасы... Очень странная редактура - "под наши дни", но с артефактами. Впрочем, у современных школьников вопросов возникнуть не должно. Они охотно поверят, что в 1981 году писали на папирусе, это же древний мир!
А самым интересным оказалось то, что Наталья Соломко, так же, как и автор "Географа" Алексей Иванов, начинала свою литературную деятельность в журнале "Уральский следопыт". Очень может быть, что они знакомы. Очень может быть, что Алексей Иванов читал "Белую лошадь" и - вольно или невольно - сделал из своего "Географа" продолжение темы, вариант для взрослых: пройдёт всего полтора десятка лет, страна поменяет географию, а географ переселится на другой полюс. Было неправдоподобно хорошо, стало неправдоподобно плохо.
"Белая лошадь", в противовес "Географу", казалась невыносимо прекрасной. Я сплю, я сплю, так не бывает в мире людей. Как будто посмотрела старый фильм жанра "школьная повесть", грустно понимая, что он всего лишь красивая картинка, а на самом деле всё было совсем не так, и это помнится чересчур живо.
Но душе не прикажешь, и она продолжает упорствовать, продолжает тосковать по Учителю. Не по Виктору Служкину, а по двадцатидвухлетнему Александру Арсентьевичу, который спрашивает на уроке своих шестиклассников: "Кто сегодня будет держать небо?" И открывает им землю, открывает их самих. И вытягивает поэта из двоечника, второгодника, изгоя Вахрушева. И воюет за своих, ошибается, ищет, и снова идёт на ковёр к директору - к родному отцу Арсению Александровичу.
" - Я - директор школы. Я твёрдо знаю, что учителя существуют для того, чтобы учить. А ученики, чтобы учиться. Остальное меня сейчас не интересует, потому что ты - учитель и должен быть чист перед людьми..."
А самый любимый мой персонаж в этой книге - старый учитель истории Матвей Иванович по прозвищу Аристотель. Старинный друг директора школы и мудрый наставник географа Сани. Объявивший бойкот своему классу за то, что трудный подросток (он же скинхед и певец) Шамин пренебрежительно отозвался о Пушкине, и все промолчали, как будто согласились. А потом заволновались, бросились писать письма, засылали делегатов для переговоров, но Аристотель был суров и непоколебим.
"Был вечер, Аристотель пришёл в гости, они сидели за столом, и разговор, который, как всегда, начинался так: "Всё, сегодня ни слова о школе", как всегда, свернул все-таки к школе, к работе, которая и не думала кончаться по звонку с последнего урока.
- А сколько ты с ними не говоришь? - заинтересованно спросил Арсений Александрович.
- Две недели.
- Ого! А я-то тебе деньги плачу за то, что ты их воспитываешь... Хорошо устроился!
- Я и воспитываю... - вздохнул Аристотель. - Я ведь, Сеня, не за себя, меня-то не больно обидишь. Но Александра Сергеевича не дам! Не позволю! "Сейчас так не пишут, кому это нужно"! - припомнил он и рассердился с новой силой.
- Больно строг! - усмехнулся директор. - Они юные, глупые ещё. Погоди, всё поймут...
- Нет, пусть они сейчас поймут! Потом-то как раз поздно будет. "В гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках"! - передразнил он Шамина. - И как я его тогда не убил, не понимаю. А нынче-то к вам шёл, а он стоит у подъезда. С гитарой, как всегда... Сигаретку спрятал, уважил... А глаза тоскливые, дома, видно, опять худо... Но я не подошёл, выдержал характер. Кивнул ему только так, очень холодно... Соскучился я по ним, мерзавцам... Концерты по ночам часто устраивает?
- Притих, - ответила Елена Николаевна. - Тихо поёт...
- Открой-ка, Саня, форточку, я послушаю, чего он там тихо поёт, попросил Аристотель, а прислушавшись, ахнул и устремился на балкон.
Там, внизу, в тёмном дворе, под тополем, скверный ученик Шамин пел тихо:
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой...
- Слыхали ль вы?.. - печально подпевали лысому негодяю его дружки, почти невидимые, только стальные заклёпки на кожаных куртках поблёскивали в темноте.
- Юрка! - позвал Аристотель, когда песня смолкла, и его мощный голос отчётливо прозвучал над притихшим двором.
- Чего? - отозвались из-под тополя.
- Поёшь?
- Пою.
- А что я тебе говорил?!
- Чего?
- Печалься, милый, пой. Пусть душа растёт...
- В гробу я видел эту душу! - тоскливо отозвался из темноты трудный подросток. - В белых тапочках!"
Так не бывает, я знаю. Но так, как в "Географе", не бывает тоже. И отчаянно хочется, чтобы у всех учеников и учителей когда-нибудь получилось правильно: не полюбить, но хотя бы попытаться понять то, что полюбить трудно. Чтобы на нашем глобусе было именно так. Чтобы географ не пропил его, чтобы он остался на своём законном месте - целый и невредимый, зелёный и голубой. Наглядное пособие для будущих поколений.
"Белая лошадь - горе не моё" на Лабиринте
Мне не нравился никто из персонажей. Главный герой Виктор Служкин - очень жалкий, но с претензией на остроумие (правда, его шутки-прибаутки очень скоро стали раздражать не меньше, чем заложенный нос); неглупый (окончил биологический факультет университета), но какой-то потерянный. Герой своего времени. "Географ" написан в 1995 году, тогда в стране было много людей, окончивших свои университеты, но так и не нашедших, куда их применить.
Жена главного героя грубая, как каменный топор, а подруга героя - прямая и незамысловатая, как доска; вторая подруга - невнятная, эфемерная; третья подруга - окончательно придавленная жизнью. А ещё любил Географ свою коллегу - учительницу немецкого языка и заодно уж свою ученицу Машу из 9 класса. Взаимностью отвечала Географу одна лишь ученица (к счастью, лишь теоретически). А жена его нисколько не любила, ругала прямо на глазах учеников.
Один из девизов искусства тех лет - чем хуже, тем лучше. Творческие люди наконец дорвались до "правды", которую больше никто не запрещал, и стали усиленно показывать её народу. Красок не жалели, особенно быстро расходилась чёрная.
Может, именно поэтому ученики Географа вышли такими омерзительными? Глядя на них, хочется отвернуться к стене со словами "я сплю, я сплю", так не бывает в мире людей. Это писатель преувеличил для выразительности, не могут все без исключения - целыми классами и параллелями - быть настолько моральными уродами.
И учитель такой тоже для красного словца. Лютое было время, я сама видела, но не настолько, чтобы директор и завуч стали держать у себя совсем уж педагогически беспомощный кадр, который панибратствует со своими подопечными, и тут же бьёт с разворота в глаз главного заводилу, а второго заводилу бросает на пол и пинает как следует насколько раз. Он играет в карты с учениками прямо на уроке; он распивает с ними алкогольные напитки в подъезде в день своего рождения; он затевает поход в тайгу и начинает с того, что ещё в электричке напивается до потери сознания, и несовершеннолетние питомцы выносят его, как дрова, не на той станции... И после он неоднократно подвергает опасности жизнь и здоровье своих ужасных учеников. Нет, нет, ни директор школы, ни завуч не хотят садиться в тюрьму. Они бы нашли законный способ как можно скорее избавиться от опасного члена коллектива. И бог с ней, с географией. Жили без неё и дальше жить будем.
И всё-таки, несмотря на гайморит и отрицание персонажей, я читала "Географа" дальше, я читала его до конца. Потому что сквозь черноту обоюдопостылых уроков и унылый быт пермского спального района в "Географе" явственно проступала поэзия, образовывая удивительный сплав уродства и красоты, ничтожества и величия. Такова жизнь. И в ней есть место всему.
Я останавливалась и перечитывала ещё раз.
" … палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в
"Цвет у мира - серо-голубой. Негасимые сумерки красоты. Вечный неуют северного очарования. Сдержанные краски, холодная и ясная весна. Сизые еловые острия поднимаются за деревней ровной строчкой
"Дым от костра сливался с Млечным Путём, и казалось, что костёр дымит звёздами".
Присутствие поэзии в книге - недвусмысленное предупреждение всем желающим экранизировать: не умеешь - не берись. Поэзию невозможно просто взять и снять на камеру, как невозможно сфотографировать параллельный мир. Но "Географа" всё равно экранизировали, и даже признали лучшим фильмом того года, а также присудили много других наград и статуэток. Я смотрела его специально к этому рассказу, и даже не на перемотке, чтобы полностью владеть темой. Поэтому говорю с уверенностью: никакой поэзии там и в помине нет; взялся тот, кто не умеет. Чёрного, впрочем, тоже нет. Серое преимущественно. Больше не вижу ни одного предмета для разговора об этом фильме.
А вот о книге можно и поговорить. Сходить в неё за туманом и за запахом тайги. Всматриваться в глухую хвойную мощь, чувствовать всем телом майские ледяные реки, молчать над заброшенными деревнями, над вечным покоем - беспредельным, ужасающим, невыразимо прекрасным. Мир, в котором люди становятся на вес золота, даже самые чугунные из людей.
"И я вспоминаю весь наш поход – от самой Перми-второй до деревни Межень. И сейчас, здесь, глубокой ночью на пороге пекарни, неясный смысл нашего похода становится мне вроде бы ясен. Мы проплыли по этим рекам – от Семичеловечьей до Рассохи – как сквозь судьбу этой земли – от древних капищ до концлагерей. Я лично проплыл по этим рекам как сквозь свою любовь – от мелкой зависти в тёмной палатке до вечного покоя на пороге пекарни. И я чувствую, что я не просто плоть от плоти этой земли. Я – малое, но точное ее подобие. Я повторяю её смысл всеми извилинами своей судьбы, своей любви, своей души. Я думал, что я устроил этот поход из своей любви к Маше. А оказалось, что я устроил его просто из любви. И может, именно любви я и хотел научить отцов – хотя я ничему не хотел учить. Любви к земле, потому что легко любить курорт, а дикое половодье, майские снегопады и речные буреломы любить трудно. Любви к людям, потому что легко любить литературу, а тех, кого ты встречаешь на обоих берегах реки, любить трудно. Любви к человеку, потому что легко любить херувима, а Географа, бивня, лавину, любить трудно. Я не знаю, что у меня получилось. Во всяком случае, я как мог старался, чтобы отцы стали сильнее и добрее не унижаясь и не унижая.
И я всё сделал неправильно. Ни как учитель, ни как руководитель похода, ни как друг, ни как мужчина..."
Вряд ли после этого похода ученики Географа станут белыми и пушистыми. Но, может быть, хотя бы поймут, что они всё делали неправильно?
Потом гайморит мой прошёл, и "Географ" вместе с ним. Я не вспоминала про "Географа" десять лет. Может, и дальше бы не вспоминала. Но совершенно неожиданно мне попала в руки книга "Белая лошадь - горе не моё". Имя её автора - Наталья Соломко - было мне полностью неизвестно. Открыла, а там опять географ. С первой фразы: "Нынче утром учитель географии лез в школу через окно в туалете." "Начинается", - подумала я обречённо.
А потом не легла спать, пока не перевернула последнюю страницу, с ощущением, что мне дали двойную порцию кислорода. Видимо, накопилась усталость от "всей правды" и мучительно захотелось сказки.
А самым интересным оказалось то, что Наталья Соломко, так же, как и автор "Географа" Алексей Иванов, начинала свою литературную деятельность в журнале "Уральский следопыт". Очень может быть, что они знакомы. Очень может быть, что Алексей Иванов читал "Белую лошадь" и - вольно или невольно - сделал из своего "Географа" продолжение темы, вариант для взрослых: пройдёт всего полтора десятка лет, страна поменяет географию, а географ переселится на другой полюс. Было неправдоподобно хорошо, стало неправдоподобно плохо.
"Белая лошадь", в противовес "Географу", казалась невыносимо прекрасной. Я сплю, я сплю, так не бывает в мире людей. Как будто посмотрела старый фильм жанра "школьная повесть", грустно понимая, что он всего лишь красивая картинка, а на самом деле всё было совсем не так, и это помнится чересчур живо.
Но душе не прикажешь, и она продолжает упорствовать, продолжает тосковать по Учителю. Не по Виктору Служкину, а по двадцатидвухлетнему Александру Арсентьевичу, который спрашивает на уроке своих шестиклассников: "Кто сегодня будет держать небо?" И открывает им землю, открывает их самих. И вытягивает поэта из двоечника, второгодника, изгоя Вахрушева. И воюет за своих, ошибается, ищет, и снова идёт на ковёр к директору - к родному отцу Арсению Александровичу.
" - Я - директор школы. Я твёрдо знаю, что учителя существуют для того, чтобы учить. А ученики, чтобы учиться. Остальное меня сейчас не интересует, потому что ты - учитель и должен быть чист перед людьми..."
А самый любимый мой персонаж в этой книге - старый учитель истории Матвей Иванович по прозвищу Аристотель. Старинный друг директора школы и мудрый наставник географа Сани. Объявивший бойкот своему классу за то, что трудный подросток (он же скинхед и певец) Шамин пренебрежительно отозвался о Пушкине, и все промолчали, как будто согласились. А потом заволновались, бросились писать письма, засылали делегатов для переговоров, но Аристотель был суров и непоколебим.
"Был вечер, Аристотель пришёл в гости, они сидели за столом, и разговор, который, как всегда, начинался так: "Всё, сегодня ни слова о школе", как всегда, свернул все-таки к школе, к работе, которая и не думала кончаться по звонку с последнего урока.
- А сколько ты с ними не говоришь? - заинтересованно спросил Арсений Александрович.
- Две недели.
- Ого! А я-то тебе деньги плачу за то, что ты их воспитываешь... Хорошо устроился!
- Я и воспитываю... - вздохнул Аристотель. - Я ведь, Сеня, не за себя, меня-то не больно обидишь. Но Александра Сергеевича не дам! Не позволю! "Сейчас так не пишут, кому это нужно"! - припомнил он и рассердился с новой силой.
- Больно строг! - усмехнулся директор. - Они юные, глупые ещё. Погоди, всё поймут...
- Нет, пусть они сейчас поймут! Потом-то как раз поздно будет. "В гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках"! - передразнил он Шамина. - И как я его тогда не убил, не понимаю. А нынче-то к вам шёл, а он стоит у подъезда. С гитарой, как всегда... Сигаретку спрятал, уважил... А глаза тоскливые, дома, видно, опять худо... Но я не подошёл, выдержал характер. Кивнул ему только так, очень холодно... Соскучился я по ним, мерзавцам... Концерты по ночам часто устраивает?
- Притих, - ответила Елена Николаевна. - Тихо поёт...
- Открой-ка, Саня, форточку, я послушаю, чего он там тихо поёт, попросил Аристотель, а прислушавшись, ахнул и устремился на балкон.
Там, внизу, в тёмном дворе, под тополем, скверный ученик Шамин пел тихо:
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой...
- Слыхали ль вы?.. - печально подпевали лысому негодяю его дружки, почти невидимые, только стальные заклёпки на кожаных куртках поблёскивали в темноте.
- Юрка! - позвал Аристотель, когда песня смолкла, и его мощный голос отчётливо прозвучал над притихшим двором.
- Чего? - отозвались из-под тополя.
- Поёшь?
- Пою.
- А что я тебе говорил?!
- Чего?
- Печалься, милый, пой. Пусть душа растёт...
- В гробу я видел эту душу! - тоскливо отозвался из темноты трудный подросток. - В белых тапочках!"
Так не бывает, я знаю. Но так, как в "Географе", не бывает тоже. И отчаянно хочется, чтобы у всех учеников и учителей когда-нибудь получилось правильно: не полюбить, но хотя бы попытаться понять то, что полюбить трудно. Чтобы на нашем глобусе было именно так. Чтобы географ не пропил его, чтобы он остался на своём законном месте - целый и невредимый, зелёный и голубой. Наглядное пособие для будущих поколений.
"Белая лошадь - горе не моё" на Лабиринте
Здравствуйте, Ирина! Читала оба произведения, смотрела спектакль в Омском драматическом "Географа", говорят даже фильм есть... Подписываюсь под каждым Вашим словом, я не смогла бы так поэтично рассказать об этих книгах. Но мне ближе, роднее, понятнее, а от этого и милее географ у Н. Соломко... Может, я из другого поколения?
ОтветитьУдалитьЗдравствуйте, Людмила Фёдоровна! Думаю, любое поколение обрадовалось бы такому географу, как Саня, такому историку, как Аристотель, и такому директору, как Арсений Александрович - учителям, которые не только знания дают, но и личность формируют, к которым можно прийти в радости и в горе. Это большая редкость и большое счастье. Катастрофа, как не хватает в современной школе мужчин-наставников. Наверное, даже Служкин не прошёл бесследно для своей зондеркоманды, но лично себе и своим детям я бы никогда не пожелала подобного учителя, меня пугают такие индивиды: один только эпизод, когда он, увлёкшись разговором с одноклассницей, в которую был когда-то влюблён, забыл забрать из сада собственную дочку, говорит о многом.
ОтветитьУдалить