Пока он ещё здесь

 

 Нужно успеть написать о снеге, пока он ещё здесь. Пока ещё зима стоит горами. За гору зимы, в нулевую погоду, ушёл играть мой сын - штурмовал крепость, сбрасывал вниз огромные глыбы, был победителем по ту сторону.
   Я ходила под горой взад-вперёд, думала на свои темы, поминутно прислушиваясь: здесь ли? на месте?
   Рядом громоздился серым и острым очень неталантливо выполненный памятник жертвам сталинских репрессий. Представляю, как странно я выглядела со своим бесконечным туда-сюда в наступающих сумерках рядом с этим жутковатым сооружением дипломированного скульптора. Ведь кругом столько аллей с весёлыми фонарями.
   Так вполне могли подумать шагающие мимо бодрые пенсионеры со скандинавскими палками и молодые родители с колясками и санками. Они не знали, что у меня за снежной горой сын.
   Но я, конечно, опять преувеличиваю: никто про меня ничего не думал. Я сама думаю только в самых крайних случаях - когда встречный человек поражает, как любовь из-за угла, как молния, как финский нож.
   Однажды я видела на улице, посреди самой белой зимы, двух девушек в длинных узких чёрных пальто. Одна из них была ростом приблизительно метра два (это не гротеск, а чистая правда), а другая - примерно Наполеон Бонапарт. Я хотела засмотреться - неприлично и зачарованно - но девушки уплывали своей дорогой, медленно и в никуда - как первая экспедиция Христофора Колумба. И видели они два совершенно разных, полностью недоступных мне мира.
   В другой раз мне встретились в парке два дедушки с детской коляской. Даже, вернее всего, два прадедушки. Коляска была модная и современная, а прадедушки - в валенках и тулупах. Один держал другого под руку. Другой рулил. Ступали они очень бережно и гордо. А когда поравнялись со мной, оставили на память обрывок своего драгоценного разговора.
 - Я сейчас Аксакова читаю, - сказал первый прадедушка. - Очень он хорошо описывает быт дворянской усадьбы...
   Второй прадедушка кивал, соглашался: замечательно описывает. Кто-то крепко спал на свежем воздухе у них в коляске - мальчик или девочка.
"Девушки и дедушки" - так я, пожалуй, и назову про себя эту уходящую зиму.
   За снежной стеной стало тихо. Как-то долго и подозрительно тихо. Я позвала на всякий случай:
 - Игорянка!
Но никто не ответил мне. Я позвала ещё раз, громче. И снова молчание. Белое безмолвие.
Погружая ноги в снег, я стала забираться на гору, остановилась на середине и заглянула по ту сторону. Сын лежал, раскинув руки - зелёный на белом. Он не шевелился и смотрел в сумеречное небо, затянутое, как молочной пенкой, последним февральским туманом.
 - Игорян! - позвала я очень громко.
 - Что, мама? - не сразу и очень тихо ответил сын.
И тогда я поняла, что ничего. Просто он в очередной раз вырос, он заметил небо, как я однажды - в то время, с которого помню себя. Это мной он смотрит сейчас в тёмно-синие туманные миры, моим лёгким неплотным телом, моим страхом перед первым шатающимся зубом и всеми придуманными перед сном историями.
   Так мы окончательно нашли друг друга. И я не стала говорить "Не лежи на снегу!" - не хотела спугнуть небо в себе и что-то новое, зарождающееся в нашем древнем мире.
   Снег лежал вокруг огромными кусками, как средневековое пиршество. Как старый король, который уже назначил имя наследника, но ещё не объявил его своим подданным, и тихо вспоминает один все славные битвы. Смотрит в небо, не откликаясь ни на одно из своих имён.
   Свет фонарей растекался по сугробам, как львиная мантия. Синие тени, как морщины, бороздили снег.
   Весь мир стал удивительно чётким и определённым: на западе ещё светилась полоса, как будто там кто-то подслушивает, и в дверную щель сквозит - красным, оранжевым, последним. На востоке небо стояло густо, темно и непроницаемо, как мудрец. Люди шли на запад, люди шли на восток, закат и восход боролись в людях - привычно и вечно.
   От слова "сквер" происходило скверное кафе. Светилось стеклом, звучало неистребимой музыкой. Огромная ель у входа, опутанная ёлочными гирляндами, подмигивала и переливалась как ни в чём не бывало. Как будто так и надо и всё идёт своим чередом.
   И было не странно. Было понятно, что несуетливый хранитель времени просто не хочет делать лишних телодвижений. Он знает, что в старом снеге всегда живёт снег первый, а в человеке заката - человек рассвета, в пиршестве - кости, а в принце - нищий.
   Что в тот миг, когда удаётся поймать небо, нужно тихо лежать, раскинув руки, ничего не слыша, ни о чём не забывая. Радуясь всему, что пока ещё здесь.