Мой вечный двигатель

Вертится всё-таки он

   Самым любимым домашним развлечением моего папы было взять вечером сборник рассказов Василия Шукшина и читать вслух. Его нисколько не смущало, что мне, например, восемь лет, а брату одиннадцать. Папа читал великолепно. И мне казалось, что у всех так, все папы приходят с работы вечером и начинают читать Шукшина.
   Наверное, я понимала не так уж и много. Но слушала папино чтение с удовольствием. Удивлялась бессознательно: почему только что мне было смешно, а потом вдруг внезапно стало грустно - оттого, что плотнику Андрею Ерину не удалось сделать научное открытие, что жена забрала у него микроскоп и увезла в комиссионку. Почему у Мони Квасова не получился вечный двигатель, а он говорит - получилось, крутится колесо?
   Это я сейчас могу объяснить словами, тогда - не могла: а сам-то автор что? осуждает своих героев или жалеет? А если жалеет - то это, наверное, только самым великим писателям под силу. Из тех, которых выбирает для своего великолепного вечернего чтения вслух мой папа.
   Мама никогда не говорила, что нам это "рано". Сама слушала с удовольствием. Ещё раньше, задолго до Шукшина, в совсем уж дошкольное время, она прочитала нам с братом вслух "Приключения Тома Сойера". Я тоже поняла тогда немного, но запомнила ориентир, и позже вернулась к нему сама, много раз.
   И когда в третьем классе, в самом конце "Книги для чтения", в разделе "Зарубежная литература" (на которую учителям никогда не хватало времени) я обнаружила представленную в ознакомительных целях главу про то, как Том Сойер белил забор (сокращённый вариант), никак не могла понять: авторы учебника, вы это серьёзно? за кого вы нас принимаете?
   А рассказов Шукшина вовсе не было в моей "Книге для чтения". Зато "Бурлаки на Волге" были. Странно. В моём сознании рассказ про то, как зайка летал на воздушных шариках был куда более подходящей для ума и сердца литературой. Я и сейчас так думаю.
  Какой-то вечный двигатель был изобретён и запущен прямо во мне Василием Макаровичем. И не хотел останавливаться, просто я перестала замечать его движение, как не замечают работу очень здорового сердца и медленный, но верный ток крови в сосудах.
   В студенческие филологические годы вступило в полную силу и в полные права время зарубежной литературы. Видимо, очень сильно не хватило на неё времени в конце учебника. Мы погружались в эти последние страницы с головой, жадно вбирали в мозг и душу их содержимое. Кафка, Борхес - это естественно. Отдельные невероятные уникумы сумели одолеть всего Пруста. Я честно пыталась несколько раз переплыть - и не смогла.
   Уже можно было кое-что купить в книжных магазинах, но хотелось большего. Моя одногруппница Наташа раздобыла в читальном зале областной библиотеки "Волхва", какой-то журнальный вариант. Наслаждение боролось в ней с преступными мыслями: вырвать потихоньку драгоценные страницы, спрятать в сумочку, унести домой навсегда, единолично обладать этим алмазом. В конце концов верх одержала природная интеллигентность и читетельский кодекс чести. "Это что же получается? - одумалась Наташа. - Кто-то ещё захочет почитать Фаулза, а я своими руками лишу человека единственной возможности?"
   Кто же мог знать, что через несколько лет полки книжных магазинов будут прогибаться под тяжестью Фаулза - будет и "Волхв" там, и всё остальное? Кто мог смело и дерзновенно представить себе интернет? Никто.
   Мы учились на втором курсе, когда соратник по литературному объединению Женя (псевдоним Е. Волк) предложил встретить Новый год всем вместе. Или хотя бы частью всех. Жил в то время Е. Волк одиноко и неизвестно на каких правах в Академгородке, в семейном общежитии. Но в гости почему-то приглашал не к себе, а к своему другу Шурику, уверяя, что тот будет очень рад и ждёт.
   Про Шурика нам было известно совсем немного: тоже непонятно на каких правах живёт в семейном общежитии, лет ему 26 (абсолютно старческий, по нашему мнению, возраст), а по роду деятельности он актёр. Служит в каком-то бродячем театре без постоянных подмостков.
   По всем признакам, Новый год сулил чудеса. Над страной - самый разгар бандитского времени, на улице - темень и глушь последнего вечера года, в Академгородок ходит одна-единственная "восьмёрка", которую ждём терпеливо, с самодельным тортом в руках. Нам 18 лет, и этим всё сказано. Ну, ладно, пускай некоторым уже по 19. Что это меняет?
   Мне пришлось потратить некоторое количество времени и эмоций, чтобы убедить родителей в том, что это нормально - ехать в ночь неизвестно куда, неизвестно с какими мальчиками (о Шурике и общаге хватило ума промолчать). А сотовых телефонов тогда ещё не было.
   Я снова и снова втолковывала родителям, что неизвестные мальчики - это мальчики-филологи, у которых из дурного на уме может быть только шпаргалка по старославянскому языку. Проблема отцов и детей обозначилась явственно и очень болезненно. На какое-то время.
   И вот мы поехали. Было нас три мальчика и три девочки. В том числе Володя - йог, шаман и чернокнижник. Если бы мои родители увидели его, они бы с лёгким сердцем и без всякой задней мысли отпустили меня хоть на край земли. Начать с того, что на празднование Нового года Вова явился в строгом костюме и при галстуке. А мы-то ещё переживали, насколько будут уместны в общежитской комнате наши отдельно привезённые красивые платья!
   Володя тем временем, избавившись от всего зимнего, достал из сумки чёрные классические туфли и переобулся, чем окончательно нас добил и убедил. Остальные мальчики, включая хозяина, свободно перемещались по комнате в носках.
   Шурик оказался удивительно добрым, милым и дружелюбным человеком. Он правда был рад и ждал. Когда мы пришли, он вовсю жарил праздничные котлетки и планировал салаты. Вместо очень популярного в те годы двухкассетника, в комнате Шурика на почётном месте стоял проигрыватель. И долго потом Новый год ассоциировался у меня с голосом А. Малинина: "Я помню догоравшие свечи, дивной музыкой вальса очарованный зал. Я помню, как меня в этот вечер королева-зима пригласила на бал..."
   Наш йог Володя совершенно отказался от спиртного (котлетки, впрочем, подкладывал в свою тарелку исправно), и это определило общий фон праздника. То есть мы пили, конечно, какое-то шампанское, но больше гуляли по улице, катались со всех горок, которые встречались на пути. Ночь была удивительно снежная и удивительно тёплая - как в сказке. И таких Новых годов - мы знали это наверняка - у каждого из нас впереди бесконечно много. И нам никогда не исполнится 26 лет, всегда будет 18 (ну, в крайнем случае, 19; что это меняет?)
   В час, когда все наелись по третьему кругу, нагулялись, наслушались Малинина, и очень сильно хотелось спать от эмоций и шампанского, в комнату Шурика вдруг повалил народ. Таких, как он, обычно любят, к таким тянутся. А если дело происходит в общежитии, а если ещё, напоминаю, в Академгородке...
   В комнату Шурика неиссякаемым потоком шли со всех этажей молекулярные физики и кибернетики, филологи-японоведы, прикладные математики и свободные художники всех мастей - личности глубоко творческие и колоритные.
   В какой-то момент Шурик не выдержал и решил тряхнуть репертуаром. "А сейчас я вам почитаю!" - объявил он. Мы поспешно расселись, кто где мог, и Шурик исполнил перед нами рассказ Василия Шукшина "Миль пардон, мадам!" Именно исполнил, как роль, а не прочитал с листа, он знал. Он сам был немного из шукшинских чудиков, которые готовы лететь за тридевять земель - лечить сказкой расхворавшуюся маленькую девочку.
   Всё вместе это был какой-то параллельный космос - новогодняя ночь, йог-Володя в галстуке, полный проигрыватель Малинина, полная атмосфера Шукшина. Вечный двигатель, всколыхнувшийся во мне с новой силой.
   Потом я ещё несколько раз встречалась с Шуриком, на других уже праздниках. И везде он неизменно исполнял рассказ "Миль пардон, мадам!" Снова и снова Бронька Пупков рассказывал городским охотникам о своём героическом покушении на Гитлера. Возможно, это был единственный рассказ Шукшина в репертуаре Шурика. Возможно, в глубине души он сам был немного Бронькой Пупковым.
   Потом прошло много лет. Шурик женился, но не оставил актёрское поприще, увлёкся приусадебным хозяйством, стал даже заместителем директора какой-то частной школы. Всё это время мы дружили с Ирой - одной из тех девочек, с которой вместе встречали тот памятный Новый год.
   Незадолго до осени Ира позвонила мне и сказала: 3 сентября в программе летней веранды театра "Красный факел" актёр Андрей Яковлев читает рассказы Шукшина. Мы не раздумывали.
   Перед спектаклем мы сидели в ближайшем кафе, празднуя открытие нового театрального сезона, я строили предположения: услышим ли сегодня бессмертный "Миль пардон, мадам!"  Мы вспоминали Шурика и тот Новый год.
   "Миль пардона" в программе не оказалось. Был "Упорный" - тот самый, про вечный двигатель. Был пронзительный "Стёпка" - про то, как парень сбежал из тюрьмы за три месяца до освобождения, так соскучился по родной деревне, по немой сестре. Был совсем уж невозможный для сердца "Сураз", который дослушивали в полной и плотной тишине.
"Наступил покой, но какой-то мёртвый покой, когда заблудившийся человек до конца понимает, что он заблудился, и садится на пенёк. Не кричит больше, не ищет тропинок, садится и сидит, и все."
   День за стеклянной стеной веранды постепенно переходил в вечер, тепло - в холод, лето - в осень. Люди за столиками переходили сами в себя. Небо было близким и зелёным, как никогда в жизни.
   Я не думала о том, кто самый лучший чтец (конечно, мой папа, это и так ясно). Я просто ощущала вечное движение космоса: мой второй класс-мой второй курс-моя вторая попытка что-то сказать в этом мире. Нет, не осуждать. Даже самые великие писатели никогда не возьмут на себя эту ношу. Кто мы такие в космосе, чтобы осуждать? Жалеть надо человека - это каждый сможет. Очень сильно, очень крепко и очень верно жалеть.