Скамейки исчезли, старушки остались

  

   За последние годы городской пейзаж очень сильно изменился в том смысле, что почти полностью исчезли скамейки у подъездов. Возле новых домов они, видимо, не предусмотрены проектом. Кому сидеть-то? В новых домах не бывает старушек, это несовместимые понятия. А если бы и были, какой смысл? Целыми днями смотреть на парковку во дворе? На пластмассовую детскую горку? Простите, но это не информативно.
   Да и люди сейчас такие пошли - ни поворчать на них, ни обсудить, ни осудить. Пройдут мимо, едва поздороваются, а то и вовсе не заметят. Да, вот так они теперь одеты в шорты поголовно, так разговаривают, так живут, такая вот срамота. Неинтересно стало обсуждать людей - всё об них как об стенку горох, ничего о себе толком не расскажут и совета не спросят. Уж лучше сериалы тогда, ток-шоу "Давай поженимся" и "Битва экстрасенсов".
   Вот потому-то исчезли лавочки даже возле старых домов, вот так всё просто. А я уж было подумала: готовый сюжет для нового русского романа. "Что стало со старушкой?" Кто виноват и что делать подразумевается.
Да ничего тут уже не сделаешь. И виноватых искать - дело неблагодарное.
   Социальный феномен "бабушка на лавочке" почти полностью ушёл в небытие. Дворовая полиция нравов официально распущена ввиду невыносимых условий существования. А если неофициально...
   Если неофициально - лавочек лишены, но не сломлены.
   Однажды я возвращалась домой и обнаружила, что пройти к подъезду невозможно. Вся площадка перед ним была беспросветно загромождена голубями, которых широко и усердно кормила старушка из соседнего дома.
   Я ничего не имею против голубей. Но не считаю, что идущие по своим делам люди должны терпеливо ждать, когда эти птицы скушают первое, второе и компот; почтительно обходить на цыпочках всю стаю, шепча: "Извините, побеспокою." Взлетели, приземлились - такова жизнь птиц. Тем более что большинству городских голубей  размяться лишний раз совсем не помешает.
   Поэтому я шла себе и шла. И голуби, конечно, вспорхнули во все стороны. И старушка страшно возмутилась, обиделась за своих грузных недокормышей: да что же это такое  делается на свете-совсем житья не стало птицам небесным-поесть не дают спокойно-ходят тут всякие-и чего, спрашивается, ходят...
   И я ответила старушке, что, к сожалению, крыльями до сих пор не обзавелась, а то бы так и полетела прямиком в своё окно, и не раздражала бы её прожорливых любимцев. Чего нет, того нет, уж извините.
   И в тот же миг спина моя услышала про то, что вот они, нонешние-ни стыда, ни совести. И то, что шибко умные стали - это обязательный номер программы всех недобрых старушек. В сочетании с огромной бдительностью - невыносимое стратегическое оружие.
   Как-то раз, будучи старшеклассницей, я шла в гости к подруге. И оказалась в одном лифте с местной старушкой. Подозрительно приглядываясь ко мне, она спросила, к кому я направляюсь (имя-фамилия), с какой целью. Хорошо, что паспорт не потребовала.
   Со мной моментально случился синдром Родиона Раскольникова. Прямо язык чесался ответить, что я действую по заданию районной ячейки разорителей подъездов (молодёжная секция "Неистовые сокрушители"), а цель у меня очень простая: сжечь все почтовые ящики на своём пути и взорвать мусоропровод. А если появится возможность ещё хоть как-то навредить жильцам - ни в коем случае не пренебрегать ей.
   Но я промолчала. У таких старушек никогда не бывает чувства юмора. Но при этом очень много энергии. Однажды мы с Игоряном забрели в небольшой уютный садик, разбитый возле пятиэтажного дома. Клумбы там, красиво, всё цветёт. Шагу сделать не успели, а немолодой женский голос из окна первого этажа уже предупреждает строго: чтобы ребёнок ничего не смел мять, рвать, топтать. Высоко сижу, далеко гляжу, как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам. Больше мы туда не ходили никогда.
   А лавочек больше нет, как в моём детстве были лавочки - сразу по обе стороны подъезда. На них в тёплую погоду садились плотными рядами все старушки моего мира. Садилась добродушная низенькая, почти родная баба Катя с первого этажа. Меня оставляли с ней в те редкие счастливые дни, когда почему-то не работал детский сад.
   Садилась баба Шура со второго этажа, которая однажды спасла дошкольную меня, когда я забыла, в какой квартире живу, и одиноко рыдала в подъезде. И в другой раз она помогла добраться мне до дома, когда, выбегая во двор, я перелетела сразу через три ступеньки с размаху об асфальт и разбила себе всё, что можно. Она потом умерла раньше всех, баба Шура.
   Садилась тихая, похожая на бабу Ягу баба Ира из квартиры напротив, которая вечерами приходила к нам смотреть телевизор, сидела молчаливо и бесконечно долго. И я не могла сказать родителям, как мне хочется, чтобы баба Ира больше не приходила к нам, если можно.
   Так и сидят они все вместе вечером того далёкого лета. И самое мучительное - пройти сквозь этот строй и громко сказать: "Здравствуйте!" Я не умею говорить громко и не люблю, что-то шепчу себе под нос. И знаю, что меня опять будут стыдить: нужно здороваться с соседями. Я понимаю, что нужно, но я не могу громко, я не знаю, как это объяснить. Как выразить мне свою великую тоску и смущение по этому поводу? Поэтому и гуляю как можно дольше - чтобы ушли, чтобы увели своих голубей.
   Но они сидят в тусклом золоте июньского заката - привычно, упорно, без конца. Как будто хотят насидеться впрок, зная заранее участь всех людей и всех скамеек. Они терпеливо ждут от меня самого громкого в мире вежливого слова.