Доски вместо классики

Собственная доска

   Не то чтобы мы надеялись увидеть классику. Сейчас классики не бывает нигде, даже в уме. Сюжета хотелось, судьбы человеческой, сложной сердечной простоты.
   И мы с подругой Ирой сделали ещё одну попытку в рамках театрального фестиваля "Ново-Сибирский транзит". Мы решились на Салтыкова- Щедрина. Самый дивный мрак от классика-сатирика - "Господа Головлёвы". Но мы и не искали комедии. Я не люблю комедий на сцене. Тщательно отрепетированный юмор вызывает, как правило, неловкое чувство, среднее между недоумением и стыдом.
   Пересмотрев в своей жизни довольно много спектаклей, я вывела для себя одну интересную закономерность, независимо от жанра: если на первых минутах действия герои начинают лихорадочно сдирать с себя одежды (или сразу появляются на сцене в виде, близком к первозданному) - хорошего не жди. Проверено. И всё более или менее ясно.
   Мы ведь знаем заранее, что скрывается за навязчиво всплывающими на экране новостями, за всеми этими "шокирующими подробностями". Женились, развелись, судились, устроили драку, купили новый особняк, родили мальчика или девочку. Где же тут новости? Это, простите, старости. Кого и чем можно шокировать в наше время?
   Моя примета безупречно сработала на Салтыкове-Щедрине, не подвела. Сильно я приуныла, когда после первого же монолога госпожа Арина Петровна Головлёва-мать начала яростно срывать с себя платье.
   А ровно за два дня до этого мы смотрели другой спектакль "Транзита", и уже успели вдоволь насладиться сдираемым. Много там было экспрессии, и мужского нижнего белья достаточно: майка такая, знаете, бывшая белая. В неё всегда одеты пьяницы-герои старых карикатур. Трусов также хватало, а ещё храпа, хрипа, хрюка, истеричных мужских выкриков.
   А тут госпожа Головлёва. Оставшись в белой до пят рубахе, она продолжила свой печальный монолог. А дальше была доска. Одна, вторая. Много досок.
   Их строгали рубанком в глубине сцены молчаливые тёмные персонажи, порядком заглушая звуками труда реплики главных героев. А потом доски сами стали главными героями.
   Гроб и козлы, икона и столы, покрытые белыми скатертями, и последнее ложе умирающего. И тут же приходят на ум все главные плотники человечества, и кухонная утварь, на которой разделывают хлеба и рыбу, дощатый помост на глазах у жадной до зрелищ толпы, любознательный жестокий царь, строивший корабли, старый шарманщик Карло, и самый харизматичный житель Волшебной страны Урфин Джюс... Занозы, щепки, стружки, опилки - подробный рассказ о том, как всё было построено, как стояло, рухнуло и потом возродилось.
   Как я хотела бы увидеть всё это! И не увидела.
Я только слышала чудовищный грохот, с которым герои пьесы каждую минуту бросали свои доски на сцену. Ужасный звук, настоящее испытание для ушей. Никто и не подумал подстелить соломки. Близнецы Аннинька и Любинька пели изо всех сил, глядя прямо перед собой: "А я люблю военных, красивых, здоровенных"...
   До первого антракта мы продержались, больше не смогли. Пошли заедать. Пошли в блинную одну классику другой классикой вышибать. Молча глотали чай, резали блин, макали его в сметану и ничего сказать не могли. Это самое ужасное - когда уходишь со спектакля и ничего не можешь по этому поводу сказать. Что было-то? Да мы сами не поняли. Что-то такое, доска...тоска...
Вечер был очень тёплый, первый в сезоне.
   А на следующий день было жарко. Меня обогнал на улице мальчик лет четырнадцати со скейтом под мышкой. Было видно, что ему непривычно ещё вот так, совсем по-летнему, в шортах, в лёгкой рубашке. Немного неловко быть так внезапно открытым.
   Но вот мальчик поставил свою роликовую доску на асфальт, сильно и привычно оттолкнулся ногой в кроссовке - и покатил куда-то за горизонт. Свободный от классики, от многозначительного грохота, от несостоявшегося Салтыкова-Щедрина...