Достать чернил и плакать

 

Февраль и плакать

   Пока все спали, в городе наступил Борис Леонидович. Яростное небо моментально преобразилось в матовое. Люди набрали в лёгкие первого Пастернака и воспрянули духом: скоро. А зачем тогда он сказал: плакать? Зачем он сказал: навзрыд?
   В предисловии чёрного двухтомника, который я купила однажды в студенческой книжной лавке, была первая фраза: Пастернаком надо переболеть. Да, правда, подумала я. И тут же сама себе поставила диагноз: стадия острая, форма тяжёлая, лечиться не буду, осложнений не боюсь.
   Нравился этот почерк, этот жест, эта страсть. Как пощёчины лепит - одну за другой. Больно так, а уйти, бросить, рассердиться - немыслимо.
                      О, знал бы я, что так бывает,
                      Когда пускался на дебют,
                      Что строчки с кровью - убивают,
                      Нахлынут горлом и убьют!
   Мне тоже хотелось, чтобы однажды нахлынули строчки. Таких же крупных планов хотелось. Чтобы ком сырой глины перед собой - хрясь! Два, три чётких, сильных жеста - и вот уже глаза из кома смотрят прямо в душу. Три, четыре - уши повисли по бокам. Теперь видно и слышно. Это, конечно, самое главное.
                      В родстве со всем, что есть, уверясь
                      И знаясь с будущим в быту,
                      Нельзя не впасть к концу, как в ересь,
                      В неслыханную простоту.
   Очень хотелось впасть. Потом, когда наиграешься вдоволь в игры разума, садишься и понимаешь: труднее всего делать просто. И при этом никого не напоминать. Не получается. И снова не получается, опять и опять. Пробуешь и пробуешь - до грохочущей слякоти.
                      Но мы пощажены не будем,
                      Когда её не утаим.
                      Она всего нужнее людям,
                      Но сложное понятней им.
Вот поэтому и плакать. Вот потому-то и навзрыд.
   Потом прошёл мой Пастернак. И жар, и бред. Но февраль остался. Он возвращается рецидивом один раз в год. Чем случайней, тем вернее.
   Мой месяц, мой. Тревожный, гулкий, неровно оборванный по краю: двадцать восемь или двадцать девять? Последний приют северных народов, больших и малых.
   В феврале дуют особые ветры, по утрам вскрикивают особые птицы, во взглядах читаются особые смыслы. Старые мысли о новом кружат голову.
   В феврале становится ясно, что весна неизбежна. Не люблю весну, а что делать? Всё равно ведь наступит, растечётся во всю ширь, зачернеет там и тут. Обрушит на дно очей и грусть сухую, и радость влажную - кому что ближе. А февралём надо переболеть.
   Смотрите - вот он, февраль. Рваный такой, острый, внезапный. Сам пройдёт. И ничего ему не надо. Чернил только. Одних чернил только и плакать. Плакать и чернил.