Последняя инстанция - ангел

Товарищ Новосельцев... Анатолий Ефремович

   Сегодня приснился сон: как будто я должна играть короля в каком-то спектакле. И от того, как я сыграю, зависит моя судьба. Костюм: небесно-голубые тренировочные штаны и такая же футболка с длинными рукавами. На голове - золотая корона, это обязательно.
   Вот уже пора выходить на сцену. И тут я понимаю: голос пропал полностью. То есть буквально ни одного слова сказать не могу, стараюсь изо всех сил, судорожно напрягаюсь - нет. Разглядываю в зеркале своё совершенно красное горло. Боль ужасная, а бессилие ещё ужасней.
   Просыпаюсь - и всё в порядке. Неужели? Ещё раз проверяю, на всякий случай. Нет, хорошо. Приснится же всякое!
   За окном в это время - дождь, дождь и ещё раз дождь. И природа в болезненном мраке не похожа сама на себя...
Не хочу играть короля в небесном костюме, хочу снова послушать те песни.
   Я думаю, что самой последней инстанцией был ангел. Уже и так ясно, что жить будет, что это хорошо, и люди скажут спасибо. А всё равно - полностью готовый фильм приносил режиссёр ангелу. И тот шептал над кинолентой несколько слов - на Вечность. И был свет.
   Только так я могу объяснить себе, почему некоторые избранные фильмы, знакомые до последней реплики, до последнего кадра, никогда не надоедают, хоть сто раз пересматривай. И удовольствие снова то же.
   А это потому, что заклинание на них.
   Фильм Э. Рязанова "Служебный роман" с момента своего появления на свет (почти 40 лет назад) и до сих пор входит в десятку лучших образцов отечественного кино. И, думаю, навсегда там останется. Как останется навсегда в учебниках геометрии теорема Пифагора.
   Это произведение старых мастеров. И когда всё сгинет окончательно, по нему снова можно будет учить. Запустить на огромном экране, а в зале посадить: первый ряд - операторы. С блокнотами и ручками наготове.
   Смотрите, операторы. Смотрите внимательно. Вы тоже умеете держать камеру в руках. И когда смотришь на вашу работу, сразу становится ясно, что действие происходит в Москве. А вы попробуйте сделать Москву действующим лицом, снимите её в главных ролях.
Сделайте действующим лицом осень - время зрелых людей, которые тоже могут любить внезапно.
   Оживите статистическое учреждение, в котором трудятся герои фильма, сапоги секретарши Веры, очки Людмилы Прокофьевны и перекошенный пиджак Анатолия Ефремовича. Не забудьте про студентов, которые в крошечном эпизоде бросают друг в друга первые снежки. И жёлтый сигнал светофора за матовым стеклом. И стихи не забудьте, они тоже в главных ролях. И музыка, конечно.
   Во втором ряду пусть сядут режиссёры. Оттуда будет хорошо видно, что кино - это не плоский блин со смехом за кадром, а многомерный кристалл. Посмотрите, как это сделано. Как можно взять авторов с совершенно разных планет - Р. Бёрнс ("Моей душе покоя нет" - это Бёрнс в переводе С. Я. Маршака. Текст, построенный практически с помощью одного только неопределённо-личного местоимения), Е. Евтушенко, Н. Заболоцкий, Б. Ахдамулина.
   Взять и сделать из них абсолютно гармоничный сплав, волшебный состав, которым пропитано всё: люди, зонты, здания, железнодорожный мост, милицейская будка, подарочный конь, упавший на товарища Новосельцева...
   Э. Рязанов обладает безупречным литературным вкусом и невероятной интуицией. Он режиссёр прежде всего, а не поэт. Но его лучшее стихотворение "У природы нет плохой погоды" очень хорошо вписывается в общую картину. И это тоже урок гармонии.
   Сбоку от режиссёров пусть устроятся те, кто пытается сейчас писать музыку для кинофильмов. Пусть сначала они испытают большую скорбь, осознав, что Андрей Петров - величина недосягаемая. Те, кто должен уйти, пусть уйдут. А те, кто остался, пусть принимаются за дело с нуля.
   В третьем ряду пусть сядут актёры. Пусть они забудут всё, чему их учили раньше: основы сценической пошлости, курс вульгарного жеста и примитивной речи. Пусть смотрят и смотрят эту сцену, где ему 38, а ей 36. Повторить так, чтобы зритель поверил, не удастся, это утопия. Но ведь нужно с чего-то начинать новое знание.
   Сценаристам - просто слушать диалоги. И учиться, учиться и учиться.
 - У вас ко мне какое-нибудь дело?
 - Нет... Да. Выпейте коктейль.
 - Я не пью, товарищ Новосельцев.
 - Правильно. Я тоже не пью.
 - Тогла зачем вы это принесли?
 - Чтобы выпить.

 - Вот, например, ваши брови.
 - А что мои брови?
 - Ведь это же неприлично. Если у вас так густо растут брови, надо же с этим как-то бороться.
 - А как с этим можно бороться?
 - Надо выщипывать. Прореживать.
 - Чем?
 - Ну хотя бы рейсфедером.
 - Рейсфедером?! Милый мой, но это же больно!
 - Ну, вы женщина, потерпите. Бровь должна быть тоненькой-тоненькой, как ниточка, удивлённо приподнятой.
 - Как у вас?
 - Ну, я тоже не эталон.
   Стихи слушайте и смотрите. Сейчас в кино совсем нет поэзии, сценаристы не умеют с ней взаимодействовать.
   И как-нибудь сказать бы всем, разом, что это образец. Не нужно пытаться его повторить, даже не думайте. Получится плохо, а вселенское мусорное ведро и без того переполнено. Я это серьёзно говорю, я посмотрела несколько минут от начала нового "Служебного романа".
   Марат Башаров был странно длинноволос, и звали его Юрий Григорьевич Самохвалов (после Олега Басилашвили это смех и жалость, как вы понимаете). На нового Самохвалова бросалась, как оголодавшая волчица, Ольга Петровна Рыжова в обличии Анастасии Заворотнюк. Какие стихи, какие письма! Тут действовать нужно, действовать!
   Секретаршу звали Вадик (Павел Воля), а Иван Охлобыстин вёл семинар для деловых женщин. И деловые женщины в исступлении повторяли за ним: "У акул не бывает друзей!"
   Время от времени персонажи пытались говорить оригинальными репликами, и это было хуже всего. И музыка Андрея Петрова на этом чудовищном фоне смотрелась так, как будто кто-то решил забить гвоздь скрипкой Страдивари.
   Я выключила через несколько минут и постаралась побыстрее забыть то, что видела. Я думаю, что самой последней инстанцией этого фильма был чёрт. Он-то и наговорил на него много нехороших слов.