Где-то есть город

Где-то, значит, есть, если я помню...
   Сам город был маленький и старинный, а камни в нём - огромные. Они лежали в самых неожиданных местах, гладкие, живописные, чуть ли не с меня ростом - как прихоть какого-то странного дизайнера. Как древний привет от кого-то.
Камни привлекали.
   Взрослые объяснили: очень-очень давно, во времена всеобщего большого похолодания, в эти места пришёл ледник. Очень мощная сила. Он тащил за собой всё, что встречалось на его пути - крушил робкие жизни новых подвидов, выворачивал с корнями огромные деревья, отламывал на память от одной горы, от другой - по кусочку. И всё это не одна зима, а долгие, долгие века. Чтобы камень стал гладким, нужно очень много времени.
   Но время прошло, оно ведь всегда проходит. Ледник остановился со всеми своими дарами. Потом отступил. Появились новые виды и подвиды, приспособились к предложенным природой условиям и стали жить дальше.
А камни остались.
   Да, камни остались. Они уже видели всё, что можно - большие катастрофы, космические игры, века забвения и тишины. Они видели маленьких нас. Хотя что им какие-то мы?
   Однажды я прочитала рассказ о сметливом мужике, который взялся всего за 100 рублей убрать с дороги большой камень, в то время как учёные инженеры просили кто 6 тысяч, кто 8.  Взорвать, раздробить взрывчаткой, вывезти прочь. А мужик сказал: нужно вырыть очень большую яму, свалить камень туда, заровнять землёй. Оставшуюся землю равномерно разбросать вокруг. И вся недолга.
   Я была уверена, что речь идёт об одном из моих знакомых ледниковых камней. Что где-то здесь всё и происходило, тем более что Лев Николаевич указал в скобках (быль).
   Может быть, прямо вот тут, у бабушкиного дома. В моём заветном месте, маленьком и старинном.
"Если вы знаете, где-то есть город, город. Если вы помните, он не для всех, не для всех..."
Мой город не для всех называется Красный Холм.
   Мой мир с разбросанными тут и там камнями, которые я периодически пытаюсь собирать - вот как сейчас.
   В центре мира прочно стояла красивая обшарпанная Троицкая колокольня. Это для тех, кто заблудился. Кажется, её было видно из любой точки города. А потом ещё долго-предолго за городом.
   Мы приезжали июньской ночью на полусонном поезде. Мы шли тихими улицами, потом через пустую гулкую площадь. И уже что-то такое светлело на востоке, и я узнавала места. А места узнавали меня, изменившуюся за год. И надвигалась громадная колокольня, паря куполом в небесах, пугая внутренней чернотой. И всё равно - родная до последнего кирпича.
   Бабушка без конца рассказывала нам историю, как однажды мальчишки проникли внутрь (там ведь ни сторожа, никого), забрались на самый верх. И один мальчик, хвастаясь, пошёл по кирпичному карнизу. И упал. И разбился. Смотрите, не подходите к колокольне!
   А как к ней подойдёшь? Вход был плотно и прочно забит досками, и столб звонкого таинственного воздуха прежних времён, запертый внутри, был предназначен не для нас.
   Колокольня овдовела в 1930 году, когда разрушили её Троицкий собор. Тогда люди со всего города собрались на площади - смотреть, что делают другие люди. Чтобы подхватить крест, когда начнёт падать - не на землю с размаху, а в руки. Почему помиловали колокольню - я не знаю.
   Из белого камня собора был построен дом культуры, тут же, на площади. Мы пройдём мимо его колонн, мимо вогнутой Доски Почёта, прямо по дороге, размытой дождевыми ручьями.
   И вот уже виден бабушкин дом на горке (говорят, что ему целых 200 лет. Наверное, самый первый дед его построил). И горит в нём одно окно. Ждут нас.
   Сказочная ночь. Ещё одна новогодняя. Потому что годы измерялись летними поездками в Красный Холм.
   Я увижу при свете электрической лампочки, что всё так. На прежнем месте и огромный гардероб, и старинная машинка "Зингер", которой никто никогда не пользуется. И вёдра с колодезной водой в маленькой тёмной кухоньке (у неё особый, пока ещё не привычный известковый привкус). И приготовленный на керогазе несравненный слоёный пирог, и сахар белоснежной горкой (дед наколол специальными щипцами). И всегда в красном углу бабушкины иконы - строгий Николай Чудотворец, апостолы в серебряном окладе. Мир был очень крепкий и щедрый, он готов был принять всех.
   Был в этом мире и кривой золотистый тополь с одной-единственной живой зелёной веткой на боку. И странный для моего сибирского глаза канадский тополь с резными листьями. И жасмин-сирень-шиповник густо вдоль дороги. И мягкая дождевая вода в корыте.
    И действующая лесопилка под горой. И тихая речка в кувшинках - чтобы купаться до стука зубовного. И яблони, которые обильно поспеют, когда мы будем далеко-далеко отсюда. И качели во дворе. И полный карман карамели "Дубок" (шоколадные не признавала вообще).
    И чердак с извлечённой из сундука голубой тетрадкой, которая рассказывает чернильно и аккуратно: "Никита Сергеевич Хрущёв говорил о том, что все люди на Земле должны жить в мире." И письмо от далёкой подруги по имени Гуань Чжоу с треугольной маркой на конверте (не забыть оторвать для коллекции!).
   А другие места мне были тогда вовсе не нужны. Их просто не было на карте, других мест.
Вот стихотворение моей двоюродной сестры Светы, которая хорошо знает, о чём это я.

                                                    1984

Проснувшееся солнце веселится,
Водя лучами по пузатым бревнам.
Тень от берёзы на прохладных половицах
Забиться в щель старается упорно.
Хочу с ногами влезть на подоконник,
Но бабушка хлопочет у стола
И косо смотрит Николай-угодник
Из своего, из красного угла.

А впереди - такой чудесный день!
И со двора так вкусно пахнет сеном.
Там деда, сдвинув кепку набекрень,
Раскалывает на щепу полено.
Мы с ним пойдём туда, где у плетня
Растёт малина - может быть, созрела?
Там, где крапива ростом в полменя
И муравейник за кустами слева.

Всё выше солнце. Выжгло облака.
По радио сказали, что «за двадцать».
Одно спасенье от жары - река
И даже Жулька просится купаться.
Волна мгновенно слизывает след,
Катясь назад с ликующим шуршаньем,
Но мы вновь строим замки на песке
И башни украшаем камышами.

Вечерний писк над ухом комариный,
Малина и парное молоко.
И бабушка, взяв в руки хворостину,
Кричит: «Домой! Не бегай босиком!»
Так тихо...Только Мурка на руках
Мурлычет колыбельные мотивы.
Июльский вечер...небо в облаках.

....Последний год, когда ещё все живы. 

   В 1985 не станет деда. И окажется, что мир не так уж прочен и един. А в самый разгар чёрных 90-х ночью в бабушкин дом зайдёт человек, снимет со стены иконы и спокойно выйдет через дверь. Что могла против него одинокая старушка? На кого теперь смотрит наш тёмный и строгий Николай Чудотворец?

Через несколько лет не станет и бабушки.

   А потом очень быстро всё сделается не то и не так. Заглохнет, зарастёт, обмельчает. Покосятся заборы, оборвутся тропинки. И старый дом на горе останется глухой и слепой. Без нас, без никого.

   И только колокольня в центре стоит как стояла. По-прежнему дует ветер на углу. И камни. Что может сделаться камням?

   И старый канадский клён шумит неугомонно, навсегда спрятав внутри ствола заветное колечко - безмятежный, солнечный, ещё ни о чём не подозревающий одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год.