"Онегина" воздушная громада

И было сердцу ничего не надо,

Когда пила я этот жгучий зной...

"Онегина" воздушная громада,

Как облако, стояла надо мной.

                          А. Ахматова

   Чтобы раздеться окончательно, человеку потребовалось не так уж много времени - всего-то несколько десятилетий. Так и ходит теперь.

   Тело делает дело. Это в Древней Греции была нагота, а в Эпоху Возрождения - обнажённая натура. Тихое свечение подразумевалось. Солнечная пыльца, небесная печать.

А теперь голый, да и всё. Даже если одежда как бы есть.

   Я думаю, что человек принялся так лихорадочно и демонстративно сдирать с себя покровы оттого, что остался совсем один. Анфаса нет, только профиль, который можно менять время от времени, если старый надоест. Статус тоже можно менять по желанию, это довольно просто. Может, хоть так заметят, в суете этой?

   Но кого удивишь сегодня своей голостью?

   Становится холодно. Все дрожат. Дрожит всё новое и современное. Ему хочется дать чашку чаю, а сверху набросить тулуп. Только новое и современное откажется, чтобы причудливо дрожать дальше. Стиль жизни у него такой.

   Странного бы ещё добавить. Скажем, разворачивается затылком, а там ещё одно лицо, и глаза смотрят и моргают. Кто-то закричит: "Ух ты! Чудо природы!" А кто-то в ужасе отшатнётся: "Гадость, гадость! Не смотри на меня так. Изыди!" Третьего не дано.

   Примерно так зрители обсуждают уже третий год спектакль "Онегин" новосибирского театра "Красный факел". Я посмотрела "Онегина", когда он был ещё премьерой. И в общем, знала, на что иду: современное прочтение классики.

   Декораций - минимум. Клок сена, шкура - и вот вы уже в деревне вместе с главным героем. Ленский легко и возвышенно, как и полагается поэту, летает через стулья. И куски мела, которыми он исписывает стену, так и горят у него в руках.

   Лицо на затылке подмигнуло запасной парой глаз буквально на первых минутах спектакля.

Всё началось с того, что в глубине сцены лежал матрас. А на матрасе - мужская, судя по очертаниям, фигура, накрытая простынёй.

   Тут из-за кулисы вышла стройная длинноногая девушка, игриво нырнула под простыню. Простыня заколыхалась, и весь зал огласился звуками наматрасного таинства. А если какая-нибудь учительница литературы привела своих отроков и отроковиц на Пушкина (читать ведь не заставишь, так пусть хоть спектакль посмотрят), то сама виновата.

   Между тем девушка выбралась из-под простыни и гордо удалилась. На её место пришла вторая кокетка записная, и снова озвучка была качественной и профессиональной.

Потом и третья явилась...

                                Мои богини! что вы? где вы?

                                Внемлите мой печальный глас:

                                Всё те же ль вы? другие ль девы,

                                Сменив, не заменили вас?

   Мне почему-то кажется, что эта сцена позабавила бы Александра Сергеевича. Хохотал бы, закинув голову. А потом что-нибудь про ножки сказал остроумное.

   После третьей девы молчаливый Онегин троекратно и молчаливо ел. Совсем холодно. А у Пушкина тепло:

                                 Проснётся за полдень, и снова

                                 До утра жизнь его готова,

                                 Однообразна и пестра.

                                 И завтра то же, что вчера.

   Пестра, понимаете? Пушкин не позволяет себе лишних или неточных слов. У шута пёстрый наряд. Жизнь шуточная, хотя внешне всё вполне благопристойно.

   Это был Пушкин, вывернутый наизнанку, с другим молекулярным составом.

Кэрролловская Алиса говорит своему котёнку:

 - Ну как, Китти, хочешь жить в Зазеркальном доме? Интересно, а молока тебе там дадут? Впрочем, не знаю, можно ли пить зазеркальное молоко? Не повредит ли оно тебе, Китти?

   Пить можно, не повредит. Нужно только не забывать о том, что молоко зазеркальное. Что это не совсем Пушкин, это одно из его отражений, и всё правое в нём - левое.

   Сцена, в которой Татьяна пишет своё знаменитое письмо - почти эротическая. Экстаз, горячка, помешательство. Столу приходится несладко. И всё это верно, всё это есть у Пушкина, только внутри, а не снаружи:

                                  Татьяна то вздохнёт, то охнет;

                                  Письмо дрожит в её руке;

                                  Облатка розовая сохнет

                                  На воспалённом языке.

                                  К плечу головушка склонилась,

                                  Сорочка лёгкая спустилась 

                                  С её прелестного плеча...

   Кажется, в школе до сих пор говорят о том, какой Евгений Онегин лишний человек. А мне он кажется человеком довольно заурядным. Ничто в нём не поражает воображения. Каковы же тогда все остальные, если на их фоне он - герой романа? А цельная, глубоко чувствующая Татьяна будет пристроена, чтобы не мозолила глаза своими идеалами.

   Пушкин ещё 200 лет назад рассказал людям о том, что время титанов и атлантов проходит. Несмотря на то, что впереди Достоевский, Толстой и Чехов, и весь Серебряный век. И даже после Серебряного века.

   Но в конце концов так и будет: человек публично разденется и останется один-одинёшенек со всеми своими аватарами.

   Пожалуй, в тот вечер весь школьный "Онегин" был окончательно смыт с меня вместе с мелом, который так щедро разбрасывал вокруг себя Ленский. Но при великолепной, как всегда, игре актёров, я вряд ли приду смотреть этот спектакль снова. Мне достаточно зазеркального молока. Мне ближе вариант, когда на затылке не глаза моргают, а волосы растут (или пусть даже не растут). Когда то, что внутри, остаётся внутри.

   А потом было так. Через несколько дней после премьеры мне позвонила моя студенческая подруга Наташа - сотрудница "Красного факела" и сказала, что для городских новостей культуры по горячим следам необходимо интервью-зрительское мнение. Что я подхожу на эту роль, а тележурналисты не страшные.

   Отказать было невозможно. Я посадила в коляску своего полуторагодовалого сына, и мы отправились давать интервью. Наташа встретила нас в фойе театра, и мой ребёнок охотно и доверчиво ушёл вместе с ней в неизвестном направлении.

Я же стала отвечать на вопросы обаятельного и на самом деле нестрашного Стаса. 

   Когда съёмка закончилась, я отправилась искать ребёнка. Кругом было пусто. Наконец, откуда-то появилась очень симпатичная женщина-администратор и сказала: "Вы, наверное. Игоря потеряли?" - и указала на какую-то дверь в подсобное помещение. Оттуда уже выходил мой полностью счастливый сын в сопровождении Наташи. К груди он крепко прижимал раскраску, журнал и буклет.

   Мы погрузили всё это добро в коляску и поехали домой. В небе стояла воздушная громада, как две капли воды похожая на "Онегина."

Гравюра А. Павлова