Три февральских стихотворения

Русский гений

В тоске земных столпотворений,

В извечной сменности систем

Живёт недолго добрый гений,

Себя раздаривая всем. 

И в этой беспощадной трате

Остановить его нельзя. 

Он держит целый мир в охвате, 

По дебрям опыта скользя. 

Когда же смерть уводит в небыль

Его от мировых затей,

Возможностей слепое небо 

Обозначается светлей. 

Земля становится богаче

Одной вершиной в этот миг. 

Вершиной гения, тем паче 

Что он для нас её достиг.

Мы знаем это иль не знаем,

Хотим того иль не хотим, 

Но он никем не заменяем 

И навсегда необходим. 

                                 Михаил Дудин

   В фильме Динары Асановой "Ключ без права передачи" есть такой диалог молодой учительницы литературы с директором школы.
 - Кирилл Алексеевич, вы свой урок мне не подарите?
 - А у вас что произошло?
 - Мне очень хочется сводить ребят на Мойку. Сегодня годовщина смерти Пушкина, а мои ребята ещё там не были.
 - Пушкин в восьмом классе по программе.
 - Но я поведу туда восьмой, и своих ребят захвачу. Можно?
 - Пожалуйста.
 - Спасибо!
 - Пирожными кормите.
 - Хлебом, Кирилл Алексеевич. Хлебом...
   А потом - долго - мелкий снег, падающий с печального неба на воротники и шапки. Настоящие лица, настоящие стихи. Все стоят и никто не уходит. И пасмурно кругом, серо, сыро. Как тогда. И уже не за горами весна, которую нужно перетерпеть, как боль. Потому что не любил Александр Сергеевич это время года. Он и предположить не мог, как ещё ему придётся терпеть.
   Какие же это пирожные? Это необходимый для жизни минимум. Это не по программе восьмого класса.
   У меня есть три заветных стихотворения, которые я обязательно перечитываю каждый год 10 февраля. Далеко-далеко от Петербурга, от Мойки, от пушкинского кабинета, где почти два века назад было остановлено время в 2 часа 45 минут пополудни. Но день тот же, и за окном рано смеркается, и большая тоска лежит на сердце. Потому что не помогла морошка. И никто не помог. Но Булат Окуджава сказал про него: счастливчик. "Счастливчик Пушкин".  И да будет так во веки веков!

                                      Александру Сергеичу хорошо!
                                      Ему прекрасно!
                                      Гудит мельничное колесо,
                                      боль угасла,
                                      баба щурится из избы,
                                      в небе – жаворонки,
                                      только десять минут езды
                                      до ближней ярмарки.
                                      У него ремесло – первый сорт,
                                      и перо остро...
                                      Он губаст и учен, как черт,
                                      и все ему просто:
                                      жил в Одессе, бывал в Крыму,
                                      ездил в карете,
                                      деньги в долг давали ему
                                      до самой смерти.
                                      Очень вежливы и тихи,
                                      делами замученные,
                                      жандармы его стихи
                                      на память заучивали!
                                      Даже царь приглашал его в дом,
                                      желая при этом
                                      потрепаться о том о сем
                                      с таким поэтом.
                                      Он красивых женщин любил
                                      любовью не чинной,
                                      и даже убит он был
                                      красивым мужчиной.
                                      Он умел бумагу марать
                                      под треск свечки!
                                     Ему было за что умирать
                                     у Черной речки.

По мотивам Кипренского

   Потом я открою прозрачнейший текст Давида Самойлова "Болдинская осень". Летучий, как письма Пушкина, адресованные жене: "Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трёх часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До девяти часов - читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо".

                                     Везде холера, всюду карантины,
                                     И отпущенья вскорости не жди.
                                     А перед ним пространные картины
                                     И в узких окнах долгие дожди.

                                     Но почему-то сны его воздушны,
                                     И словно в детстве – бормотанье, вздор.
                                     И почему-то рифмы простодушны,
                                     И мысль ему любая не в укор.

                                     Какая мудрость в каждом сочлененье
                                     Согласной с гласной! Есть ли в том корысть!
                                     И кто придумал это сочиненье!
                                     Какая это радость – перья грызть!

                                     Быть, хоть ненадолго, с собой в согласье
                                     И доверяться своему уму!
                                     Кому б прочесть – Анисье иль Настасье?
                                     Ей-богу, Пушкин, всё равно кому!

                                     И за полночь пиши, и спи за полдень,
                                     И будь счастлив, и бормочи во сне!
                                     Благодаренье богу – ты свободен –
                                     В России, в Болдине, в карантине...

Вышел Пушкин погулять

   А потом я перечитаю стихи Леонида Филатова. И буду вспоминать, как моя однокурсница Света пела когда-то среди притихших участников нашего литературного общества:

                                    Тает желтый воск свечи,
                                    Стынет крепкий чай в стакане,
                                    Где-то там, в седой ночи,
                                    Едут пьяные цыгане.

                                    Полно, слышишь этот смех?
                                    Полно, что ты, в самом деле?
                                    Самый белый в мире снег
                                    Выпал в день твоей дуэли.

                                    Знаешь, где-то там вдали,
                                    В светлом серпантинном зале
                                    Молча встала Натали
                                    С удивленными глазами.

                                    В этой пляшущей толпе,
                                    В центре праздничного зала,
                                    Будто свечка по тебе,
                                    Эта женщина стояла.

                                    Встала и белым-бела
                                    Разом руки уронила,
                                    Значит, все-таки, была,
                                    Значит, все-таки, любила!

                                    Друг мой, вот вам старый плед!
                                    Друг мой, вот вам чаша с пуншем!
                                    Пушкин, Вам за тридцать лет,
                                    Вы совсем мальчишка, Пушкин!

                                    Тает желтый воск свечи,
                                    Стынет крепкий чай в стакане,
                                    Где-то там, в седой ночи,
                                    Едут пьяные цыгане...
И хорошо будет так, будто бы дали прямо в замёрзшие руки чашку с чаем. Сижу и грею. И молчу.