Но смельчаки не пожалели. На хорошие отметки странный молодой человек был весьма щедр.
Потом уже мы узнали, что Игорь Евгеньевич Лощилов - гений. И, скорее всего, его мало волновали наши вступительные речи, тягомотина вся эта про луч света в тёмном царстве да про лишнего человека с человеком маленьким. Он был мудр и великодушен. И снисходителен, как все истинные гении.
Я отвечала своего Гоголя женщине. Изящной и немного печальной. Что-то было в ней от Пьеро. Но не в том смысле, что вечная слеза на щеке застыла. А в том, что держит весь мир на расстоянии своего длинного-предлинного рукава. И мягко всё, и в пудре всё, а никак не подойдёшь. Если сам тебе песню не захочет посвятить.
Бесстрастно и задумчиво выслушала меня, не дрогнув ни одним волоском короткой безупречной стрижки...
И пошла я в студенты.
Осенью оказалось, что Татьяна Фаатовна будет с нуля учить нас античной литературе. По-прежнему изящная и непроницаемая, она возводила дорические колонны своих лекций прямо у нас на глазах. Воздух в аудитории становился мраморным. Распыляться на неглавное было нельзя.
"В мировой литературе есть только четыре сюжета. Впрочем, может быть, вам удастся открыть пятый", - с едва заметной иронией добавляла Татьяна Фаатовна. И становилось ясно сразу и навек: пятого сюжета никому и никогда найти не суждено.
Не утонуть бы в открытых четырёх. Ведь вся наша жизнь - эти вечные четыре сюжета.
История осаждённого города, который обречён. Возвращение. Поиск. Самоубийство Бога.
Мы чувствовали в себе мятежность Ахилла. Мы искали себя и мечтали о родной Итаке, как Одиссей. Мы приносили себя в жертву самим себе, ещё не ведая, почему так странно привлекательны для нас булгаковский Мастер и князь Андрей Болконский.
Мы никогда не сумеем так, как они. Мраморные эти люди, гоняющие на колесницах, возводящие невесомые белые здания, бесконечно говорящие гекзаметром, в котором зашифровано море тех людей. Гениальный слепец набегал волной, отступал, шурша камнями: 10 стихов, 1000 стихов, 10000 стихов...
Все на суда собрались и, севши на лавках у вёсел,
Разом могучими веслами вспенили тёмные воды...
Может быть, этим людям удалось создать всё самое главное в этом мире, потому что художник у них был только художником? Отказывался от семьи, дома, денег, имущества в пользу искусства. И если нужно было сделать статую победителя, творцы удалялись в какие-нибудь кущи и пещеры, создавали свои варианты. А потом сходились и выбирали лучший. Не проводили народное голосование. Их не интересовало мнение пастуха, кухарки, виноградаря или правителя. Выбирали художники. Выбирали единственное, достойное бессмертия. Остальное немедленно уничтожали.
Потомкам полагалось всё самое исключительное. Ведь они этого достойны, не правда ли?
"Приготовьтесь к тому, что читать придётся очень много", - предупреждала Татьяна Фаатовна. Затем принималась диктовать список. И нужно было запомнить все нездешние имена и не перепутать, кто же из них кому и кем доводится. Кто родился из пены, кто из бедра, кто вышел, не утруждая себя, прямо из отцовской головы. И кого каким образом воспитали и вскормили. Кто обезумел, кто нарушил запрет, кого похитили, а кто бросил вызов и был жестоко наказан...
Много нужно было прочитать, очень много. Я не понимала тогда, перебирая глазами длинные строчки аристофановских "Лягушек" - ну что этим грекам здесь смешно? Квакающий хор? Ещё, наверное, и слёзы утирали во время представления, принимали близко к сердцу, верили. Катарсис был у них.
А теперь знаю:смешно, очень. До слёз, до колик, до восторженного всхрюкивания. Просто чувство юмора у людей с тех пор немного испортилось. Просто однажды люди не стали уничтожать то, что не прошло по конкурсу, а продали его - с большой выгодой.
Один древний грек ходил всегда обнажённым, даже зимой. Как-то раз прохожий спросил его: "Разве тебе не холодно?" "Но ты же не закрываешь своё лицо, - был ответ, - Значит, лицо твоё не мёрзнет?" "Это совсем другое дело! - засмеялся прохожий. - Лицо ведь привыкло."
"Так представь, что я весь лицо!" - ответил голый философ и спокойно пошёл дальше.
Я весь - лицо. Не знаю, как теперь, но тогда, на первом курсе, я, скрывающая на экзамене по античной литературе оду Горация в сапоге (так, на всякий случай), вряд ли додумалась бы до такого.
Комментариев нет:
Отправить комментарий