Суперлуние

   Бывало, что Луна привлечёт особое внимание. Мало того, что полная, но ещё и вся какая-то крупная. Так возникла она однажды в деревне, когда я вышла во двор подышать вечером и печным дымом. Люблю печной дым. И вот дышу.

   И даже не сразу догадалась, что это громадное такое поднялось над горизонтом. И смотрит в упор, такое оранжевое.

   Вот это Луна! Вот это Она!

Смотрите! Смотрите все!

   И все смотрят. Кто-то быстрее, кто-то дольше, кто-то совсем не может оторваться. И все Луну хвалят, все удивляются: до чего громадная выросла в этом месяце, до чего светит.

   А ведь это явление, и редкое. Луна полная, Луна яркая, Луна очень близкая к Земле - трижды Луна. По-научному - суперлуние.

   Учёные знают, почему несколько раз в году Луна делается супер. Не вдруг, а по расчислению астрономических таблиц, по космическим неукоснительным законам. Но мы-то, простые любители печного дыма, просто стоим и смотрим, чувствуя, как неспокойны наши внутренние моря и океаны. Как две капли воды похожие на моря и океаны любителей печного дыма миллион лет назад.

   Я узнала про суперлуние от своего телефона. Что очередное ожидается пятого декабря. А небо затянуто было прямо с утра особо плотными снеговыми, не то дождевыми тучами. С такими тучами не бывает ни рассвета, ни дня. И дня не было, как полагается в это время года. И где-то там, очень высоко над городом, даром пропадало отличное суперлуние.

   Но в декабре всегда что-то есть. Даже если люди решили, что в декабре давно ничего нет, и никогда не будет.

   К вечеру, совсем по гоголевски, подморозило. А значит, небо прояснело. И среди последних, быстро убегающих туч явилось во всей своей красе такое чрезмерное и яркое луние, что все добрые люди разом приникли к своим окнам, встали столбами на улицах. И если бы хоть одна печная труба оказалась поблизости, из неё непременно поднялась бы ведьма верхом на метле.

   Да может, и без трубы она поднялась? Пока все смотрели суперлуние, как сказку. Ведь не зря декабрь. А в декабре всегда что-то есть. Даже если кажется, что ничего в нём больше не осталось.

По возможности не лукаво

   В самой сердцевине четвёртого тома "Войны и мира" был обнаружен ветхий вложенный лист из клетчатой тетради. Черновик сочинения по литературе. Убористо исписано с обеих сторон, а дело дошло ещё только до семейства Ростовых... Но тут обрыв на полуслове, а так бы хотелось почитать дальше - и про князя Андрея Болконского, и особенно про Безухова Пьера. Тема была о крушении мира, которое переживает каждый из героев романа, и что для них есть мир. Наша учительница не любила по методичкам. 

   Удивительно, но я перечитала кусок своих 15-летних размышлений без чувства неловкости и стыда. Каковое неизменно охватывает при чтении ранних собственных рассказов, повестей и стихов. Особенно невыносим личный дневник, начатый однажды в тринадцать. Содержание которого не знала и не знает ни одна душа в мире, а смущение такое, как будто некая неизвестная душа всё же знает, и в этот именно момент за мной наблюдает. И дело не в топорном слоге и примитивных чаяниях, а в неуклюжем лукавстве. Как будто не для себя и не про себя пишу, а пытаюсь обмануть того, кто наблюдает. Чтобы он не вынес на поля ни единой ошибки и поставил очень высокую красную отметку.

   Например, про тот день. Я помню его очень хорошо. Тоскливый, последний день новогодних каникул, заранее купленный билет в Оперный, куда нужно идти с классом на "Даму с камелиями". А ровно за полчаса до выхода из дома - по телевизору очередная серия фильма "В поисках капитана Гранта". Сейчас его можно смотреть и нон-стопом, и по кругу, и задом наперёд, и эпизодами. И смотрю. Почему-то всегда в новогодние каникулы. И в очередной раз волнуюсь, когда измученных поисковиков Гранта преследует группа людоедов-маори, споро загребая вёслами очень зелёную воду. Музыка! Гений вписал сюда эти барабаны. Сейчас догонят и сразу съедят. И милорда, и всех...

   "Смотрите, там парус!" Что, в такой момент встать, выключить своей рукой телевизор и пойти в оперу? Я помню до сих пор, как оторвался кусок души и остался дома в знак протеста. И я поехала смотреть и слушать высокое с неполной душой. А в дневнике?

   В дневнике - наклеенный во всю ширь билет (партер, ряд 14, место 26), и как добирались автобусом и метро, и что было. И - коротенько - мелким шрифтом сожаление, что вот фильм... Ладно, неважно.

   А было важно. Я не хотела идти в оперу, совсем. А хотела я остаться дома и смотреть серию. И если уж говорить полную правду, то я потом ещё долго не хотела в балет и оперу. Но как же можно Культурному Человеку не посмотреть "Лебединое озеро", не послушать "Евгения Онегина" и целиком "Щелкунчика", а не только вальс цветов?

   И вот так я ходила, пока не перестала, просто и легко. И тот, кто проверяет личные дневники, не снизил мне оценку за поведение. И наступил в жизни момент, когда захотелось наконец прочитать по правде эту очень большую книгу, не пропуская про военные советы и охоту, не примечая карандашом верстовые столбы, которые сгодятся потом на экзамене: разговор на пароме, встреча князя Андрея с дубом, первый бал Наташи, Платон Каратаев, сон Пьера про глобус... Вглядываясь в вечные иллюстрации Шмаринова, в живых до последней чёрточки лошадей с поднятыми ушами, смирно запряжённых в коляску. И всё так видно. И не заканчивается смертью князя Андрея, которой Лев Николаевич тогда, в пятнадцать лет, потряс и ошарашил меня до глубины души.

   И сочинение в страницах лежало хоть и наивное, но не одно вместо другого. Сейчас я бы не могла написать лучше, и добавить нечего. Ведь человек так устроен и задуман, что крушение мира - его неизбежность. И всё-таки он его ищет опять и опять, свой новый мир, в котором очень трудно признаться. Даже если об этом не знает ни одна живая душа. Но ощущение такое, что будто бы знает. По крайней мере то, что на этот раз ты не слукавил.

Холод вверх ногами

   Сосульки означают то, что когда-то здесь проходило тепло, а теперь встал холод. Повис холод вверх ногами, сгладил холод свои резкие черты весёлым, звонким именем.

   Слово "сосулька" очень прозрачное, даже без пристального прислушивания к нему и без тщательного присматривания. Никаких споров оно не вызывает. И солнце нашего дня отражает оно точно так же, как солнце древнейшее. Как самое первое солнце. Вот сейчас как протянется рука в тёплой варежке в выбранному экземпляру потолще - хруп! На всю жизнь запомним всем телом этот ломкий и мягкий звук, после которого останется пустота...

   Когда-то наша земля была густо населена племенами сосулеедов. Но в наши дни не встретишь даже редких представителей. А те из бывших, кто знает предания, не очень-то передаёт их из уст в новые уста. Потому как изменились те уста до неузнаваемости, и самый первый смысл сосульки им неведом.

   Те предания похожи на сон. На румяные от крепко и честно наступившей зимы лица нашего двора, среди которых обязательно найдётся хоть одно пытливое, которое откроет, что свежайшая, только что сорванная, покрытая тончайшей индевелой пылью сосулька... Так вот, такая сосулька отлично прилипает к нижней губе. И можно ей раскачивать. И все раскачивали.

   Дерзновенное это было, смысла ищущее лицо.

Много было съедено тогда висящего вверх ногами холода. Мгновенного, нулевого вкуса, не похожего ни на один из четырёх известных. Непохожего на самый вкус.

   Похожего на древний ритуал могучего племени солулеедов, согласно которому, если съесть маленький кусок зимы, то она перестанет быть бесконечной. Что зимы будет много, но поменьше. 

   А следующая - ещё меньше.

И, наконец, наступит такая зима, что больше ни одной сосульки не трогаешь на своём пути.

Берендеево утро

   Две дамы почтенных лет и при них один пёс в комбинезоне одинаково замерли, как скульптурная группа, посреди снежного мира.

 - Как в сказке! - сказала одна дама другой даме. И я сразу представила её маленькой девочкой в тот самый вечер, когда принесли домой и нарядили ёлку. Смешно отразилось пятилетнее лицо в новом шаре на ниточке.

 - Да! - выдохнула, кивнула другая дама, тоже прямо на глазах превращаясь в девочку, с благоговением одетую в ещё только смётанное на живую нитку платье Снежинки.

   Пёс молчал. Но глаза его были ровно с чайные блюдца. Нет, с мельничный жернов! Нет-нет, конечно же, с башню! Где не мог выразить человеческим языком, то понимал и разделял глубинно. Вокруг царило всё, что было до языка. Всё, что было до разума.

   Как в сказке!

Никто из нас, очутившихся в это берендеево утро на разных дорожках парка, в сказке никогда не бывал. Но все знали твёрдо: как в сказке. Хоть прямо иди, хоть налево, хоть направо - всё вокруг будет зачаровано, устойчиво, правдиво, как только в сказках и может быть. И никогда не случается в жизни. Всё было по-настоящему. Если конец ноября, то снег. Да ещё какой! И чего он только не делает с людьми! И с не людьми в комбинезонах и без.

   По берендеевым дорожкам шли в то утро медленно. Останавливались, запрокидывали голову. Присматривались к ветвям и хвойным иглам. К оставшимся рябинам и ранеткам. Присматривались к птицам, будто они особенные, а не тучные и глупые городские голуби, которым всё равно что, лишь бы есть. Как будто они нырнули в котёл и стали из дураков царевичами. Выше всех веток, игл и рябин сели рядком на проводах, переговариваясь не утробными и сизыми, а поднебесными, высокими голосами.

 - Как в сказке! - говорил один, как Финист Ясный Сокол.

 - Как в сказке! - кивали другие, как Жар-птицы.

 - Как в сказке! - молчали ещё громче, чем говорили третьи, как Царевны Лебедь...

В доме тыква

   Уже и последние кабачки покинули помещение. Даже самые упорные - те, что пролежали в укромном кухонном уголке не менее месяца, постепенно нашли своё призвание. Кто-то в толстой сковороде с крышкой, в приятной овощной компании стал истинным рагу; другой попробовал себя в качестве супа-пюре, а потом попросил добавки. Наконец, самый последний однажды просто изжарился, нарезанный ровными кружками. Прощайте, кабачки! С вами хорошо, а без вас много места освободилось.

   Но тыква... Тыква ещё упорно и долго сможет простоять в углу - не украшение, не предмет интерьера. В доме тыква играет свою особую, оранжевую роль. Не главную, но очень длинную, в отличие от кратких апельсиновых ролей, мандариновых реплик, эпизода хурмы в третьем акте...

   Тыква будет стоять и стоять, тайно ожидая, когда фея-крёстная превратит её в карету и отправит на бал, как гласит одно древнее тыквенное предание. 

   Медленно мечтает тыква в тихом углу. Иные такого встречаются размера, что хватило бы не на одну сказку. Ещё и останется на быль. На три как минимум были. Первая из которых, как волшебный горшочек, наполнена истомлённой пшённой тыквенной кашей. Такой простой и сердечной, что хочется закутать её в лоскутное одеяло или тяжёлое старое дедушкино пальто - как будто в мире ещё нет ни электрической плиты, ни города за окном, ни двадцать первого века. Горшочек, вари!

   А тыква и не думает заканчиваться. Хватит её на все банки с вареньем, в которое идеально вписались лимоны. На все банки пополам с яблочным пюре. 

   Охваченные порывом люди могут даже сотворить тыквенное особое плюшечное тесто. Будут катать и катать по столу пухлый душистый жёлтый шар - как будто замесили солнце. И плюшки выйдут такие же солнечные на изломе, весёлые. Пойдут ароматом гулять по всей квартире, и даже немного выглянут на лестницу.

   С такой способностью к превращению о чём ещё тебе мечтать, тыква? Бери пример с кабачков!

Но тыква ещё мечтает.

Мечтает о карете.

Мечтает - и всё.

В срединных числах ноября

   "В последних числах сентября, презренной прозой говоря..." Пушкин, как всегда, прав и всё знает. И про мелкий снег, и про волчий, сугубо осенний, вой. Заметим лишь, что климат с тех пор искривился, сдвинулся в привычного места на месяц, а то и все полтора. Значит, всё то же и будет, но уже в ноябре - ближе к срединным числам.

   И будет утро. Лёжа, как водится, в постеле, А. С. Пушкин, разместит поудобнее свой заслуженный ноутбук и задумается, глядя в заоконную тьму, не пробиваемую ни единым солнечным лучом. Наконец, медленно напечатает на белом пустом экране заглавие: "Граф Нулин-2"...

    "Пора, пора!рога трубят..." Рога сразу вычёркиваем. Будильники в телефонах звонят; умные, искусственно интеллектуальные колонки на разные голоса говорят: "Осадков не ожидается, ветер такой-то". 

   "Выходит барин на крыльцо, всё, подбочась, обозревает..." Зачёркиваем "подбочась". Барин обозревает, каковы на дорогах пробки сию минуту. "... его довольное лицо приятной важностью сияет." Это всё не пойдёт, прочь! Кусает, кусает Пушкин свои холёные ногти, вертит сердоликовый перстень на пальце по и против часовой. Думает про лицо.

   "Глазами сонными жена сердито смотрит из окна." Ну, допустим. "Своей хозяйственною частью не занималася..." Это правдоподобно, пойдёт. "Пред ней открыт четвёртый том сентиментального романа..." Гм, гм... "Любовь Луизы и Армана" - хорошо! "Но скоро как-то развлеклась..." Да!

   Взволнованно заходил Пушкин по комнате по и против часовой. Это же силища какая! То, что нужно. "Но скоро как-то развлеклась перед окном возникшей дракой козла с дворовою собакой..." Именно! Окно заменить оконцем айфона. А дальше пойдёт как по маслу в рекомендованных. "Меж тем печально под окном индейки с криком выступали вослед за мокрым петухом; три утки полоскались в луже; шла баба через грязный двор бельё повесить на забор..." Здесь Наталья Павловна пусть проверит статус всех своих заказов, заглянет в корзины, наполнит неполные. "Хозяйки взгляд повсюду нужен, он вмиг заметит что-нибудь."

   Потягивается довольный Пушкин, кушает кофий. Просматривает почту. В подписки заглядывает - строго на пять минут. Толстой... Мощный старец, но уж очень толсто пишет; от школьников ему вечный дизлайк. Гоголь и Чехов лучше, особенно с картинками. Лермонтов отчаялся и давно не обновлял стену. Видать, ищет героя нашего времени, но не может найти ни того, ни другого. Уж не в депрессии ли он? Тогда надо бы к Достоевскому. Тот получил второе высшее (психологическое) и, говорят, успешен. Продаёт авторский курс по глубинной проработке и осознанию внутренних бесов. Сам в депрессию вгонит, сам и выгонит. У Тургенева тишина. Лесков с Островским забыты. Фамилию Салтыков-Щедрин не все могут до конца и прочесть, засыпают на второй части.

   Пока пять минут прошли, тьма утренняя сменилась за окном тьмой вечерней. Тут взял себя Пушкин в руки. Взял! Вот теперь точно - взял! Итак... "Погода становилась хуже: казалось, снег идти хотел..."

   Вот бы погрызть перо. Да только нет больше в природе пера.

"Казалось, снег идти хотел..."

И замрёт весь Пушкин от своей простой и сильной, от космической этой строки, за которой - только тишина.

   "Казалось, снег идти хотел..."

Если снег захочет, то он пойдёт, а не захочет - уж извините. Все одинаково бессильны против воли снега, особенно в срединных числах ноября. И замрёт весь мир, как Пушкин. Как будто пролистал себя до конца, и все корзины его полны пустотой. И если теперь что-то случится, то обязательно самое главное.

    "Вдруг колокольчик зазвенел".

Прочёл ещё раз Пушкин всё, что на экране. И нажал кнопку "Удалить". 

Под шубой

   Даже в Сибири человек в шубе относится в наши дни к редкому, исчезающему виду. Что касается человека под шубой, таковой может ещё встретиться где-нибудь на таёжной заимке, дремлющий под тулупом на крепком дощатом топчане. Но тот единичный экземпляр лишь подтвердит, что шубы в обиходе сибирского человечества резко пошли на спад.

   Зато селёдка ещё держится. И даже крепчает. Особенно в те дни года, что покороче. И в ближайшие 24 часа снег не прекратится.

   Обостряется в это время тот орган чувств, который не обозначен цифрой в учебнике анатомии. Чутко и безошибочно уловит он в магазине еле слышный, но настойчивый селёдочный зов.

А вот и она сама!

   "Сельдь тихоокеанская слабосолёная непотрошёная". Осталась на полке одна-одинёшенька - значит, зов был услышан многими. Прямо сирена, а не сельдь. Вот "Скумбрия обезглавленная" так не может. Ну, а форель с лососем только зря голос сорвут.

   Всем нам селёдка общий предок. Она и в руку легла как родная. Как незыблемая основа, фундамент великого салата. Самого главного салата коротких дней и суточных снегов.

   Оставим в стороне метафизические споры: кто идёт первым слоем - картошка или селёдка. Кто бы ни шёл, триада, которую они образуют с луком, непоколебима. Не одна личность нашла в ней однажды твёрдую опору и жизненный смысл.

   Лёгкие яичные облака заклубятся над тройной неразлучной твердью. Встанет первая часть радуги - та, к которой каждый охотник. Да, именно каждый. Хватило бы только сил выдержать приличное время. Лучше всего ночь. Но кто же столько вытерпит? Ни один человек на свете. Даже тот единственный, который дремлет под тулупом где-нибудь на таёжной заимке.